Ниив забилась под шкуры.

Тайрон извлек из-за пояса пращу, из мешка — каменные снаряды и хладнокровно обстреливал нападавших. Потом стрела ударила его в грудь и сшибла за борт. Он забился в воде, зажимая руками рану. На губах выступила кровавая пена. Я видел, как Кимон втащил его под грозную фигуру Миеликки, а Ниив выскочила, чтобы им заняться.

— Кто эти ублюдки? — перекрикивая шум, спросил Ясон.

Они с Рубобостом сражались по-гречески: один колол, другой рубил. Дисциплинированное войско из двух бойцов встало против всадников в личинах.

— Дхиив арриги! — крикнул в ответ Урта. — Мстительные изгои!

— Много же ты нажил врагов, — проревел Ясон.

В его голосе слышался смех, прерываемый шумным выдохом при каждом ударе. Для таких сражений он и родился.

Они подстерегали нас, эти «мстительные изгои». Но откуда они прознали, что мы на подходе? Здесь всем правил жестокий случай: этим бывшим друзьям, бывшим героям, предавшим вождя и обреченным на жизнь диких зверей, не осталось ничего, кроме звериной злобы и жажды минутного торжества над человеком, изгнавшим их.

Они были опасны, но не имели значения, хотя их мечи и причинили нам серьезный ущерб.

Я внезапно осознал, что Ясон выкрикивает мое имя. Арго затягивали в сеть, корабль опасно кренился, и старый друг просил меня вмешаться. Кажется, и Ниив орала на меня. Но Тайрон, прислонившийся к ее плечу, махнул мне рукой, словно говоря: «Ничего не предпринимай!»

Вдруг из-за деревьев, из тумана выехали новые всадники: бестелесные воины на высоких конях в нарядной броне. Если бы и этот отряд оказался нашим врагом, никто из нас не вышел бы живым из стычки. Но Нерожденные были здесь стражами. Это они следили за нами с южного берега, быть может присматривая заодно и за отрядом изгоев. Они ворвались в реку и вступили в бой.

И снова я услышал свое имя, теперь от одного из них. Проникнув взглядом за пластину забрала, я узнал ухмыляющееся лицо Пендрагона. Он с двумя десятками соратников обрушился на дхиив арриги, сбивая их с седел, хватая коней и вытаскивая их на берег. Река покраснела, но не надолго.

Кимон с отцом рассекли цепкую сеть, освободив нос Арго, и тот сразу закачался на волне. Пендрагон со своими всадниками с шумным плеском выбирались из реки и продирались сквозь плакучие ивы, кони отыскивали на скользком береговом откосе место, чтобы твердо поставить копыта. Коней изгоев они утащили за собой, и отряд спасителей скрылся так же внезапно, как и появился.

Из-за деревьев донесся голос Пендрагона:

— Мы станем ждать вас там, где река захлестнула ваш лагерь.

И все кончилось.

Немного погодя Арго круто развернулся поперек течения, так внезапно, что вальки весел чуть было не сбили нас со скамей. Но мы быстро выправили весла, и корабль мягко ткнулся носом в отлогий берег, явно служивший местом для водопоя скота.

Так Арго намекал нам, что пора на время распрощаться, и мы поспешно сгрузили свое добро, не забыв и медовое дитя в многослойной обертке. Боллул, у которого раненая рука висела на перевязи, первым выскочил на сушу и бросился на холм, откуда можно было осмотреть окрестности: привычная забота о безопасности вождя. Когда он дал знак, что все спокойно, Урта с Рубобостом соскочили на мелководье и приняли на руки безжизненное, но живое тело Тайрона. Ниив совершила настоящее чудо: он все еще дышал, но не глубоко и с трудом и был бледным как смерть, которая его едва не унесла. Никто не верил, что он выживет.

— Моя ночь наступит скорее твоей, — шепнул он Ниив, но та приложила пальчик к его губам.

— Нет, если я найду то, что надо. Если бы мы с тобой оказались на севере! Но я учую нужные корни, а ты их съешь и снова будешь готов умереть в любой день.

К вечеру мы прошли сквозь чащу и выбрались в просторную рощу с пятью увитыми шиповником камнями, стоявшими в ряд, покрытыми узорами, разными старинными символами. Каждый лежал на невысокой насыпи. То было святилище Пяти Сестер, одно из тех священных мест, куда и жрецы заходят только в определенное время года. Оно же служило межой, разделявшей владения Урты и Вортингора.

Иными словами, мы подошли к новой реке, к серебристому рукаву Извилистой, отрезавшей Урту от его твердыни.

Здесь мы, утомленные переходом, остановились на отдых. Луна поднялась над нами — больше половины диска. Камни на могилах запели: по крайней мере, я слышал песню. Лунная тень, цепляя выбитые на них круги и спирали, вызывала мелодию, недоступную слуху Урты и Ясона, но для меня столь же явственную, как некоторые звуки для собачьих ушей. Я наблюдал за тенями спиралей, которые углублялись с движением яркого полумесяца. Я вслушивался в мелодию, которая становилась все глубже, громче, пронзительнее, перешла в протяжный стон и замерла, когда тень поглотила все.

Ниив, думается мне, тоже уловила отзвуки древней песни. Она прижалась ко мне, упершись одной ступней в мою — осторожное прикосновение, знак товарищества и любви.

Но смотрела она на памятники, и ее сдвинутые брови выдавали любопытство.

— Ты слышала музыку? — спросил я ее.

— Что-то слышала. Что-то странное. Странно ведут себя эти камни.

Несколько минут мы задумчиво помолчали, потом она спросила:

— Это темницы? Или дворцы?

— Места Мертвых. Ворота. Входы.

— Но темницы или дворцы?

— Сюда возвращаются Мертвые.

— Темницы или дворцы?

— Не знаю. Что чувствуешь ты, Ниив? Темницы или дворцы?

Она обняла руками колени, поймала мой взгляд.

— Я не уверена, что есть разница. Как бы велики, как бы просторны они ни были, рано или поздно всегда натыкаешься на стену. Из того, что я узнала о Ясоне и Медее, об их жарком южном мире с мраморными дворцами и вьющимися коридорами… Нет, я не вижу разницы. Там, откуда я пришла, сама земля — дворец. Я могла год идти снегами и лесами и не найти стены. — Она снова постучала ногой по моей ступне. — И ты это знаешь. Клянусь самой Снежной Госпожой, твой мир больше, чем можно вообразить. Твой дворец — сам мир. Нет стен, только возвращение к началу. Где твое начало, Мерлин? Я никогда не спрашивала…

— В глубоком ущелье, заросшем лесами, полном пещер и образов, там, где встречаются несколько рек; откуда расходятся в стороны долины. Там, куда люди приходят, чтобы остаться. Я стар. Но там, откуда я пришел, те, кто растил меня, были не так стары, как первый народ долины, чьи песни и видения мы учили.

Ниив уставилась на меня с полуулыбкой на губах, с живыми звездами в светлых глазах:

— Ты вернешься туда? В конце?

— Конечно.

— Тогда то место — твоя могила.

— Мой дворец. Моя темница. Да. Я вернусь туда, но еще не теперь.

— Я найду тебя там, — сказала она с тихим озорством. — Знаю, что я всего лишь мимолетное увлечение для тебя, просто прихоть.

— Ты больше…

Она со смехом отмахнулась:

— Нет, нет. Я слишком хорошо тебя изучила. Я знаю о тебе слишком много. Нет, просто прихоть. Но я отыщу тебя там, когда ты наконец отбросишь вьючную лошадь и дорожный мешок, посох и ложную мужественность. И саму Тропу. Когда ты вернешься домой, чтобы переносить свою звериную память на стены пещеры, — ищи меня. Я договорюсь с Миеликки. Через тысячу лет? Мой поцелуй застанет тебя врасплох! Мы вместе пройдем по склону горы.

Я привлек Ниив к себе. Она свернулась в моих объятиях, и мы стали возиться с одеждой, чтобы наши тела грели друг друга, хотя этой душной осенней ночью не так уж и нуждались в тепле.

Она была настроена странно. Я хотел сбить ее на обычные чувства. Я не хотел прощупывать ее. Она была такой грустной. Такой жалостной. Было что-то… Как это высказать? Я стараюсь припомнить ту минуту теперь, через столько лет… Она была одинока.

И мы уснули.

Меня разбудило кряхтение — тяжелое кряхтение Рубобоста, стаскивавшего камень с одной из могильных насыпей. Освободив его от налипшей земли, он бросил валун наземь.

Призрачная фигура возникла за его спиной, заглянула в открывшийся ход и кивнула.