Он избегал всего, что было привлекательного в положении правителя. «После возвращения из-за моря король отвернулся от тщеты мирской настолько, что не носил не только горностая, но даже беличьего меха, ни алого сукна, ни позолоченных шпор», — говорит Жуанвиль. Более того, он стал носить под одеждой власяницу; когда вызванное ею раздражение кожи стало невыносимым, он упорно надевал волосяной пояс на время великого поста. Он не уделял никакого внимания пище, ел, что ему подавали, и то умеренно. А еще он регулярно велел себя бить палкой и цепями. Перед смертью он оставил волосяной пояс и цепи дочери Изабель на добрую память.
Горе его растравлялось не только воспоминаниями о поражении в пустыне, но и мыслями о прерванных трудах в Святой Земле. Он упорно твердил, что «его паломничество не завершено, а лишь отложено на время». Очевидно, он обдумал катастрофу и пришел к выводу, что причиной неудачи стала греховность — его личная и всего королевства. Спустя шесть месяцев после возвращения он издал ряд законов, явно направленных на повышение нравственности населения. Генеральный ордонанс от 1254 года, изданный королем в декабре, запрещал всем служащим короны, включая «бейлифов, шерифов, провостов [100], мэров и всех прочих», принимать подарки стоимостью дороже десяти су для себя либо для членов семьи, пренебрегать обязанностями, отбирать или изымать деньги у граждан, находящихся под их юрисдикцией, препятствовать совершению правосудия, брать штрафы иначе как на открытом судебном заседании, пристраивать родственников на должности, а также давать взятки вышестоящим начальникам. Целью этих мер, очевидно, было избавление народа от продажных чиновников и поощрение честности в отношениях представителей правительства с простыми гражданами. «Своими распоряжениями король заметно улучшил состояние дел в королевстве», — одобрительно замечает Жуанвиль.
В состав ордонанса входили также законы, регулирующие личное поведение. Запрещалось богохульствовать (ругаться), играть в азартные игры и слишком часто посещать таверны. Чтобы объяснить, насколько это серьезно, Людовик вскоре после своего возвращения приказал жечь губы одному из парижских лавочников, уличенному в богохульстве. Когда придворные ужаснулись, Людовик сказал: «Я охотно дал бы заклеймить себя каленым железом, если бы это обеспечило полное исчезновение ругани в моих владениях». Проституция и изготовление игральных костей также запрещались. Евреев к этому времени уже изгнали, а их собственность конфисковали в силу эдикта, изданного, когда Людовик был еще в Святой Земле; однако кое-кто, видимо, еще остался, поскольку по возвращении король возобновил нападки на них. [101]
Маргарита изо всех сил старалась умерить его пыл, но ей это удавалось лишь отчасти. Она пыталась уговорить его одеваться в соответствии со статусом, но он отвечал, что станет лучше одеваться лишь в том случае, если она согласится шить платья из более дешевых материй — это условие ей не слишком понравилось.
В нескольких случаях, когда моральный кодекс Людовика требовал особо суровых наказаний, королева просила о помиловании. Таков был случай с одной женщиной дворянского сословия, которую должны были повесить в ее родном городе за то, что она подстроила смерть своего мужа. Женщина искренне раскаялась, и Маргарита просила лишь, чтобы ее предали смерти в другом судебном округе, чтобы избавить родных от боли и унижения при виде ее публичной казни; Людовик отказал. Но когда Людовик явился к ней с предложением, чтобы оба они оставили мирские дела и удалились каждый в свою обитель ради обретения сугубо духовной жизни, Маргарита проявила твердокаменное упорство. Не затем она вытаскивала мужа, из пустыни, чтобы он сделался на родине монахом-доминиканцем. На предложение она ответила коротко, что, будучи королем и королевой Франции, они смогут намного больше сделать во имя воли божьей, чем запершись в кельях.
По сути, опыт, приобретенный в Египте, изменил и саму Маргариту. Она попала в экстремальные условия и сумела выжить; это придало ей сил, уверенности в себе и своих способностях. Пребывание королевы французской в Святой Земле повлияло на ее положение и дома, и за рубежом; она добилась международного признания за свою стойкость. Маргариту признали умной, практичной и справедливой, и после возвращения домой ее часто просили стать посредницей в различных спорах. Муж, лишившийся поддержки матери, часто обращался к ней за советом. Именно Маргарита уговорила Людовика пригласить Генриха и Элеонору на Рождество. Мать обеих сестер, Беатрис Савойская, тоже должна была присутствовать; стареющая женщина присоединилась к Маргарите, Людовику и детям вскоре после того, как они высадились в Провансе, и по просьбе дочери согласилась сопроводить царственную семью в Париж, а потом и остаться на праздники. Маргарита хотела, чтобы ее супруг сблизился с ее родными, так как это привело бы к изоляции Карла Анжуйского. А это означало установление мира с Англией.
Людовик также хотел мира. Его главной целью было возвращение в Святую Землю. Этого нельзя было добиться, пока его королевство вело войну с другой европейской страной. У Генриха и Элеоноры были свои резоны хотеть более прочного взаимопонимания с французской короной. Они приняли приглашение Людовика и отправились из Гаскони в Париж.
Рождественская встреча 1254 года стала вершиной царствования Генриха и Элеоноры. Они приобрели в Париже огромную популярность. «Толпы… собирались, спеша и толкаясь, в стремлении увидеть короля Англии в Париже, и французы прославляли его до небес, благодаря щедрости его подарков, гостеприимству, обильной милостыне, а также изысканности его свиты; сказывалось также и то, что король Франции взял в жены одну сестру, а он, король Англии, другую», — писал Матвей Парижский.
Встретившись лицом к лицу впервые за всю долгую историю их вражды, Генрих и Людовик, оба под влиянием жен и их очаровательных родичей, обнаружили, что у них есть много общего. Оба были чрезвычайно религиозны, оба имели склонность к архитектуре. Генрих, ликующий от недавней победы, показал себя с наилучшей стороны. С ним не случалось припадков злобы или беспричинного гнева; он чувствовал себя так уверенно, что проявлял великодушие к Людовику, предлагал ему самое почетное место за столом и поздравлял с окончанием постройки изысканной часовни Сен-Шапель. Людовика, в свою очередь, приятно поразила набожность Генриха. «Король [Людовик] спросил меня однажды, мыл ли я ноги беднякам на Страстной неделе, — писал Жуанвиль. — Я ответил, что этого не делал, поскольку считал это занятие недостойным. Он ответил, что я не должен чураться таких действий, зная, что Господь поступал так. „Полагаю, — сказал он, — вы не захотите следовать примеру короля Англии, который омывает ноги прокаженным и целует их“».
Рождественские праздники того года стали не только блестящим общественным событием, но и удивительным триумфом дипломатии. Проблемы Гаскони, Пуату и Нормандии были подробно обсуждены и в принципе разрешены. Генрих согласился навсегда отказаться от претензий на Нормандию и Пуату в обмен на приличную денежную компенсацию; Людовик же обещал признать и уважать господство Англии в Гаскони, попросив Генриха лишь совершить символический жест — принести ему оммаж за это герцогство. Эта договоренность была очень выгодна Англии, так как Генрих, не имея никаких надежд вернуть Нормандию, должен был получить огромную сумму денег: когда договор был окончательно оформлен в 1259 году, она составила 134 000 ливров. Французские бароны ворчали, что Людовик слишком благородно поступил с Англией, но король их не слушал.
Так семейство сестер из Прованса полностью изменило систему отношений между двумя важнейшими государствами западной Европы. В течение следующих пятидесяти лет все возникающие разногласия рассматривались в контексте осознанного факта, что интересы Англии и Франции взаимно связаны.