Карл был прав, торопя его: Людовик смог доехать только до деревушки Шаримшах, примерно на полпути между Мансурой и Дамьеттой, а там окончательно свалился. Его перенесли, почти без сознания, в дом сочувствующих местных жителей французского происхождения. «В то время все думали, что он не дотянет до утра», — писал Жуанвиль. С позволения Людовика один из рыцарей его свиты попытался договориться с египтянами о перемирии, но прежде, чем определили условия, какой-то перепуганный сержант-француз стал кричать крестоносцам, что нужно сдаваться; во всеобщем смятении «все решили, что таков приказ короля, и отдали свои мечи сарацинам». Понятно, что необходимость в перемирии отпала. Дом, где скрывались король и его братья, был окружен, и все они попали в плен.

Пехотинцев и рыцарей, которые успели за ночь бежать из Шаримшаха, остановили выше по реке наутро. «На заре в пятницу мусульмане окружили франков и напали, одних убили, других захватили в плен. Уйти не сумел ни один. Говорят, что число убитых доходило до тридцати тысяч», — писал Ибн Вазиль. Людовика, Карла и Альфонса де Пуатье увезли в Мансуру, заковали в цепи и приставили вооруженную охрану. Молодой султан Каира отобрал у Людовика алый, подбитый горностаем плащ и отправил эмиру в Дамаск в качестве сувенира.

Мамлюки и здесь снова отличились. Как и положено наемникам, мысль о наживе побудила их совершать новые чудеса храбрости. Похоже, что они перешли на сдельную оплату. Незадолго перед смертью Айюб прилюдно пообещал десять золотых за каждую христианскую голову, пять за правую руку и два за любую ногу. В результате крестовый поход Людовика, так тщательно подготовленный, с такой горячностью начатый, завершился призрачным видением плоской равнины, до горизонта устланной обезглавленными телами французов, без рук и ног, оставленными под солнцем пустыни истлевать или стать пищей для стервятников. Среди них были и многие пэры Франции. На изуродованных телах рыцарей все еще поблескивали доспехи со знаком креста.

Дамьетта, лишенная сообщения с основной частью армии из-за того, что противник блокировал путь по Нилу, оставалась в неведении о размерах катастрофы. Но проходили месяцы, от Людовика не было никаких вестей, Маргарита и оставленные для ее охраны военачальники начали беспокоиться все сильнее. К Пасхе стало ясно, что дело плохо, но за отсутствием надежных известий ни королева, ни ее советники не могли определить, что делать. Положение осложнялось беременностью Маргариты. (Беатрис уже успела родить дочь, названную Бланкой.) Французской королеве это еще предстояло в конце апреля.

За три дня до родов солдаты с дозорных башен сообщили, что к Дамьетте приближается какое-то войско. Издали казалось, что это возвращаются с триумфом французские отряды, и в городе началось преждевременное ликование, но вскоре защитников постигло горькое разочарование. Это были египтяне, несущие щиты и штандарты захваченных в плен христиан, «для того, чтобы, прикинувшись французам и попробовать проникнуть в городу после чего они бы там всех перебили»_, — писал Матвей Парижский. Дозорные Дамьетты не дали себя обмануть: «чем ближе те подходили, тем меньше становились похожи на французов».

Разразилась паника, подстегнутая новостями о пленении короля и полном разгроме французской армии. Однако сил герцога Бургундского, хотя и недостаточных для нападения на врага, хватало, чтобы оборонять город. Египтяне, впрочем, и не пытались ломиться в ворота. Вместо этого они разбили лагерь прямо под стенами, на берегу Нила, разбили шатры, стали раздавать оружие, собирать осадные башни и катапульты, дожидаясь подхода султана. Дамьетта замерла в ожидании осады.

Маргарита боялась и за Людовика, и за себя; по ночам ее преследовали кошмары, но она решила избежать плена во что бы то ни стало. Она попросила одного пожилого рыцаря неотлучно находиться при ней, у ее ложа, даже когда начнутся роды.

— Если сарацины захватят город, — приказала она ему, — отруби мне голову раньше, чем они успеют взять меня.

— Будьте уверены, я сделаю это без колебаний, — ответил рыцарь.

В тот час, когда роды уже начинались, Маргарите сообщили, что большое число моряков и пехотинцев из Пизы и Генуи, которые изначально согласились остаться в Дамьетте с французами для дополнительной поддержки, теперь собрались уйти. Их дезертирство поставило бы весь город под неминуемую угрозу, поскольку без пизанских и генуэзских судов Дамьетту невозможно было снабдить припасами, необходимыми, чтобы выдержать осаду. Оставшимся в городе пришлось бы тогда либо сдать Дамьетту султану, либо оказаться перед лицом длительной блокады при недостатке провизии, а значит, и голода.

Паника и сумятица все же не лишили Маргариту здравого суждения; она инстинктивно оценила военные и политические реалии и поняла, что солдат нужно удержать, и Дамьетта должна оставаться в ее руках во что бы то ни стало. Это была единственная ценность, которую французы могли использовать, чтобы выторговать жизнь Людовика.

Маргарита родила мальчика и назвала его Жан-Тристан в память того горя, которым было отмечено его рождение (легендарный Тристан, злосчастный рыцарь при дворе короля Артура, в отчаянии из-за разлуки со своей возлюбленной Изольдой, совершил самоубийство) [88]. Сразу же после родов, не имея сил подняться с постели, она вызвала к себе всех тех, кто намеревался оставить город; наверное, в комнате стало очень тесно. (Вероятнее всего, присутствовали на самом деле лишь все старшие по званию, от кого зависело решение — низших чинов тогда в упор не замечали.)

— Господа, — сказала она, — богом заклинаю вас, не оставляйте город; вы наверняка понимаете, что наше поражение здесь погубит и короля, и всех, кто попал в плен вместе с ним. Если же это не волнует вас, сжальтесь хотя бы над моей бедой и немощью, подождите, пока я смогу поправиться.

Господа растрогались, но не настолько, чтобы передумать.

— Госпожа, что мы можем поделать? Мы умираем с голоду в этом городе! — таков был их ответ.

Маргарита ухватилась за эту зацепку.

— Я прикажу закупать продовольствие от моего имени и отныне буду содержать вас на средства короля! — заявила она.

Люди знали, что деньги у нее есть — сами же они их и привезли. Согласно Матвею Парижскому, французам доставили в Дамьетту «столько денег в талантах, стерлингах и прочей монете… что для их перевозки потребовалось одиннадцать фургонов, запряженных четырьмя крепкими лошадьми каждый».

Ее предложение приняли. Подкуп обошелся в 360 000 ливров, но французы удержали Дамьетту.

Приняв такое решение на свою ответственность, когда оставленный за старшего герцог Бургундский не знал, что предпринять, Маргарита предупредила гибель от вражеского оружия или от голода сотен французов — остатка огромного войска, приведенного Людовиком в пустыню. Одним этим шагом королева спасла крестовый поход своего супруга от финального разгрома.

Маргарита справилась с насущными трудностями, но по-прежнему не знала, где ее муж и что египтяне намерены сделать с ним. Приходилось просто ждать.

Пожалуй, оно было и к лучшему, что королева Франции не знала, каковы на самом деле дела у короля. В первые дни после пленения Людовика Туран-Шах явно носился с идеей еще сильнее унизить его, — возить в оковах по всему Египту и показывать толпе. Либо же и вовсе отсечь ему голову? Тем не менее он прислал своих лекарей, и они вылечили Людовика, поскольку для развлечений он нужен был Туран-Шаху живой.

Поначалу султан попробовал выжать из французов максимальные уступки. Он прислал своих представителей с переводчиками к знатнейшим из французских пленников, среди которых был и Жуанвиль. «Господин, — говорили сарацины, — султан прислал нас узнать, желаешь ли ты обрести свободу?» Граф Бретонский, который отвечал за всех, сказал, что они действительно хотят обрести свободу. Тогда египтяне спросили, готовы ли французы отдать за свободу свои замки и земли, или замки и земли ордена тамплиеров в Святой Земле. Но граф Бретонский отказался. «На это [посланцы султана] заметили, что, как им кажется, мы вовсе не жаждем свободы, и пригрозили прислать людей с мечами, чтобы они позабавились с нами, как и с другими нашими товарищами на поле боя. С этим они удалились», — писал Жуанвиль.