Люди, тесно сидевшие вокруг стола в импровизированной столовой, были ветеранами как войн, так и торговли наркотиками.

— Почему, собственно, во время эвакуации в шестидесятые годы вы не перебрались на Тайвань? Попали бы к своим. Ведь в Таиланде вы стали гражданами второго сорта, — спросил я полковника, заранее зная его ответ. Почти все гоминьдановские части в Северном Таиланде были из горной китайской провинции Юньнань. Тайвань для них чужой остров. Горы «золотого треугольника» напоминали гоминьдановцам их родину.

Если бы мы уехали на Тайвань, мы потеряли бы надежду вернуться в Китай. Между Тайванем и Китаем — море, — объяснил полковник. — Пересечь море трудно. Из Мэсалонга же вы за четыре часа попадете на бирманскую границу. А дальше на север — уже и наши горы.

— Вы все еще надеетесь вернуться?

Вздохнув, он молча огляделся. Китайцы редко проявляют чувства, обычно их прячут за улыбкой. Сегодня они плакали, и в суровых мужских слезах, украдкой утираемых рукой, отражалось не только прощание с мертвым генералом. Бывшие отборные воины гоминьдана превратились в сморщенных, источенных болезнями стариков. И они проделали свой «Великий поход». Отступали из Китая в Бирму, из Бирмы в Лаос, из Лаоса в Таиланд. С конца 40-х годов они знали одни поражения: бежали, нередко голодали, совершали марш-броски и спали в джунглях с винтовкой под головой, всегда настороже. В четырех странах рыли могилы для павших. Ни одна из этих стран им не принадлежала.

Они потеряли родину, но еще на что-то надеялись. Юньнань гоминьдановцы покидали с мыслью, что скоро вернутся.

Дважды предпринимали безуспешные попытки в начале 50-х годов. Их нападение не вызвало ответного восстания в стране и окончилось полным фиаско. Вернулась только горстка.

Потерпели они поражение и в 1961 году от объединенных сил НОАК и бирманских регулярных частей. Проиграли бой с Патет-Лао в секретной войне, которая велась в Лаосе.

В конце концов их покинула и надежда. Они стали анахронизмом даже в глазах собственных детей. Дети родились уже в Таиланде и в школе учили тайский язык. У них нет другой родины, кроме той, которая для их отцов стала лишь временной остановкой в пути. И они стараются слиться с ее народом, забыть о Срединной империи — она их не интересует. Предел их мечтаний — японский мотоцикл «хонда».

Состарившиеся, никому не нужные, ветераны вдруг увидели, что они в конце пути. Генерал ушел в места, откуда нет возврата, а скоро настанет и их черед. Кто о них пожалеет? Память о них подернулась дымкой, следы развеял ветер, их старые дома разрушены. Кому они помогли тем, что всю жизнь убивали и торговали наркотиками? Генерал Туан умер миллионером, его дочери уехали в Калифорнию, а сыновья учатся на Тайване. Был у него и домик в Мэсалонге, и вилла в Чиангмае, и дворец в Бангкоке. Им же не досталось ничего, у них нет даже таиландского гражданства.

Все, что они оставили после себя, — Мэсалонг. Они уничтожили десятки деревень, Мэсалонг — единственная, которую они построили. Может, именно поэтому их тянет в места, где двадцать лет назад простирались джунгли. Пожалуй, именно поэтому вернулся на холм, возвышающийся над деревней, и мертвый генерал.

Я получал удовольствие от особой атмосферы происходящего. Я был единственным иностранцем, присутствовавшим на тайных похоронах генерала Туана, где могли быть лишь приглашенные. Командиру 5-й армии это пришлось бы не по вкусу. Его неприязнь возбудил бы уже мой паспорт, спрятанный в заднем кармане брюк вместе с визитными карточками Чена и Чандона. Огромные красные серп и молот на вьетнамской и лаосской визах олицетворяли то, с чем генерал воевал всю жизнь. Если бы в случае обыска эти визы были обнаружены, мне бы явно не поздоровилось, потому что гоминьдановцы считают оба государства главными своими врагами.

Но и эта мысль в ту минуту не портила мне настроения. Слыша вокруг себя веселый смех, я вдруг подумал, что торговцы наркотиками, сидящие по другую сторону стола, вовсе не обязательно должны быть моими врагами. Ведь они относились к дискриминируемому меньшинству.

Вплоть до 30-х годов таиландское правительство охотно пускало в свою страну китайцев. Бедные кули из перенаселенного Южного Китая выполняли самую тяжелую, плохо оплачиваемую работу в оловянных рудниках и на каучуковых плантациях. Они занимались торговлей, которой пренебрегали буддисты-тайцы. В Таиланд китайцы обычно приезжали одни и женились на здешних девушках. Их дети и внуки слились с тайской средой, как сливаются с большой рекой воды ручья.

Но когда из Китая стали приезжать женщины, предприимчивая и все увеличивающаяся китайская колония стала набирать силу. Растущее богатство китайцев возбудило неприязнь, а со временем и страх перед самоуверенным трехмиллионным меньшинством, не скрывающим своего превосходства. Уже несколько десятков лет таиландские правительства независимо от их общего направления усиливают дискриминацию китайцев, им запрещены многие профессии. Китайцы не имеют права молоть хлеб и открывать свои школы, их обязывают брать тайские имена и отказываться от собственной культуры: они должны забыть страну своих предков.

— У меня к вам деловое предложение, — обратился я к тайваньскому репортеру. (Рискованное предприятие могло бы разрешить все трудности нынешнего вечера.)

— Слушаю, — он плотно смежил веки и несколько раз моргнул, точно у него щипало в глазах. Потом достал носовой платок и отер лоб.

— У нас с вами прекрасные предпосылки для сотрудничества. Каждый владеет тем, чего не хватает другому, — начал я издалека.

— Что вы предлагаете? — деловым тоном осведомился господин Чен.

— Во время похорон мы наблюдали друг за другом. По-моему, ваши снимки будут не очень удачны. — Разумеется, я чуточку хитрил. Среди сотен приглашенных я заметил тайваньского репортера, лишь когда он ко мне обратился. Но настоящий фотограф имел бы по меньшей мере два фотоаппарата — с цветной и черно-белой пленкой.

Он нерешительно кивнул:

— Я не репортер. Да нам хорошие снимки и не нужны. В архиве полно фотографий генерала.

— Речь не о газетах в Тайбэе, а о больших иллюстрированных журналах. Похороны генерала Туана дают великолепную возможность для сенсационной публикации.

Я переждал, давая ему время на размышление.

— Несомненно, — наконец согласился он.

— У вас нет шансов. Репортаж не пойдет без фотографий. Большие журналы прежде всего хотят получить снимки и лишь потом — текст. Без качественных фотографий вам похороны генерала Туана не продать.

Он нерешительно кивнул.

— У меня есть все, — расхвастался я. — Фотографии, связи и возможность продать снимки какому угодно агентству. Причем меня не волнует, что на это скажут таиландские власти.

С минуту он раздумывал.

— Чего вам, собственно, нужно от меня? спросил он наконец. Логичный вопрос.

— Мне нужен вездеход с шофером и переводчиком. На один день, чтобы объехать ближние горные деревни. И возможно, кое-какие сведения о наркотиках. В наших общих интересах, чтобы я быстрее попал в Бангкок. Похороны генерала будут актуальны еще дня три.

Господин Чен вопросительно посмотрел на господина Чандона, нынешнего агента по торговле нефритами и бывшего генеральского подручного. С момента нашего знакомства оба не отходили от меня ни на шаг. Они обменялись несколькими словами по-китайски.

— Ведь вы нуждаетесь в гласности, — быстро добавил я. — Положение китайцев в Таиланде незавидно. Вопреки всем заслугам ваши бывшие солдаты не получили даже таиландского гражданства. Они живут под надзором.

— А что от этого будете иметь вы? — подозрительно спросил торговец нефритом.

— Деньги, — ответил я.

Китайцы посоветовались. Мой аргумент был им понятен.

— Полагаю, это возможно, — сказал господин Чен. — Я поговорю с нашими людьми, думаю, возражений не будет, — Его взгляд уже снова стал внимательным и осторожным, хотя в зрачках еще были заметны следы алкоголя. — В качестве переводчика могу поехать с вами я сам.