— Вчера я слышал жалобы на корыстолюбие таиландской полиции, которая за соответствующую мзду дала возможность скрыться ряду крупных торговцев наркотиками.

— К сожалению, такое случается, — флегматично подтвердил он.

— Вы не испытываете горечи, видя, как виновный уходит от наказания?

Но вывести его из равновесия было не так-то просто.

— Я стараюсь сотрудничать лишь с теми таиландскими чиновниками, которых нельзя подкупить, — спокойно объяснил он. Опыт явно научил его, что в Азии не имеет смысла поддаваться чувству гнева. Возмущением ничего не добьешься, только вызовешь раздражение местных властей.

— Каким образом осужденный на десять лет может бесследно исчезнуть из тюрьмы? И как после его побега удается приостановить следствие? — задал я новый вопрос.

— Из тюрьмы не бегут. Чаще всего таких людей выпускают по решению суда, не сумевшего установить их вину. Свидетели вдруг меняют показания, а порой исчезают и сами вещественные доказательства. Причем для подкупа может хватить и ста долларов, — заметил он с едва уловимой улыбкой.

— Вся ли торговля героином в «золотом треугольнике» находится в руках китайцев из бывшей армии Чан Кайши, или в ней принимают участие и другие гангстерские организации?

— Главари Объединенной шанской армии — китайцы, чаще всего уроженцы Таиланда или Бирмы. Большинство химиков в лабораториях, производящих героин, — из Гонконга. Китайцы посредничают и в международной торговле.

— А на каком этапе в нее включаются американские или корсиканские гангстеры?

— Во всяком случае, уже за пределами Азии, если не принимать в расчет курьеров. Но те в основном непрофессионалы, — ответил он. — Торговля наркотиками в Юго-Восточной Азии и на Дальнем Востоке по-прежнему остается в руках тайных организаций.

— Мне представляется, что роль их возрастает и в Амстердаме, Гамбурге, Сан-Франциско, — заметил я.

— И в Нью-Йорке, — добавил он, помрачнев.

— А вам не кажется, что вы пытаетесь втащить огромный валун на крутую гору? Количество наркоманов в мире неудержимо растет, но преступники всегда хоть на шаг, да опережают представителей закона. Не охватывает ли вас порой чувство безнадежности, когда вы видите, сколько виновных остаются безнаказанными, сколько лабораторий, вырабатывающих героин, спокойно продолжают функционировать по другую сторону бирманской границы, сколько миллионеров насмехаются над законом? — Я попытался перейти на более доверительный тон.

— Если бы меня охватило чувство безнадежности, я бы оставил свое дело.

— А где сейчас после побега из камеры смертников находится Лао Су, один из крупнейших торговцев наркотиками? Он поселился в Таиланде?

— Нет. Он живет в Бирме, в Долане, неподалеку от границы.

— И продолжает торговать наркотиками?

— Да, — буркнул он.

— Как вы представляете себе будущее «золотого треугольника»? Удастся ли когда-нибудь полностью ликвидировать здесь торговлю наркотиками? — Если он скрывает свои эмоции, попытаюсь выведать хотя бы его взгляды. Но и тут я не преуспел.

— Я не ясновидец. Я полицейский. Моя обязанность — преследовать и брать под арест тех, кто торгует наркотиками. Я не занимаюсь никакими иными преступлениями — ни уголовными, ни политическими, — резке ответил он. Так и не удалось определить, прозвучала ли в его словах хоть малая доля сарказма. Мне было не до размышлений. В момент, когда я не найдусь, с чем спросить, разговор будет закончен.

— Я хотел бы встретиться с генералом Туаном Шивэнем, командующим бывшими гоминьдановскими частями в Таиланде. Вы не знаете, как его найти?

В его глазах впервые промелькнула улыбка:

— Опасаюсь, что генерал будет с вами не очень-то откровенен.

— Неважно. Даже предлог, под которым он откажет мне во встрече, поведает о многом. Где бы я мог его найти?

— В гробу. Генерал Туан уже месяц как мертв Его похороны состоятся через семь дней в Мэсалонге.

Я сжал губы. Трудно было с большей наглядностью продемонстрировать свою неосведомленность. Как партнер я перестал для него существовать.

— А можно попасть на похороны? — спросил я, что бы выиграть время.

— Не знаю. Совсем еще недавно этим распоряжалась таиландская армия.

— А сейчас?

— На ваш вопрос здесь, в Чиангмае, могли бы ответить в штабе «ноль четыре», — равнодушно произнес он.

— Попытаюсь узнать. — Я кивнул, а про себя подумал, что военных-то мне и нужно более всего опасаться Вот уж с кем я не хотел бы делиться своими планами В подобных ситуациях я всегда придерживался прин ципа: кто много спрашивает, мало узнает. На прямую просьбу о поездке на Север мне почти наверняка ответили бы отказом. А потом в случае затруднений я не мог бы даже сослаться на свое неведение: мол, не понимаю, что я такого сделал?

— Не расскажете ли мне какую-нибудь историю, относящуюся к последнему времени? — я все еще не терял надежды разговорить его.

— Нет. Я принципиально не рассказываю журналистам о своей работе. Они ко мне часто приходят с просьбой назвать хоть одно имя. Но я этого не делаю, — без обиняков объявил он.

— Да ведь вы уже назвали, — попытался я приспособиться к его стилю. В глазах у него что-то блеснуло. Майкл Пауэрс любил профессионалов. — Как вы считаете, неужели вся таиландская полиция продажна? Ведь впечатление может быть обманчивым — замечают только худших.

— Вот именно. О хороших не говорят, — не без горечи согласился он. Я понял, что нечаянно затронул больной вопрос. После подавления крупных демонстраций в 60-х годах американская полиция служит мишенью для критики, газеты охотно пишут об отдельных случаях жестокости и взяточничестве полицейских. Но ведь и полицейский — человек, и он хочет, чтобы его любили.

— Газеты приводят только дурные примеры, — посетовал он и, словно устыдившись откровенности, вернулся к заданному мной вопросу. Теперь он говорил уже почти дружелюбно. — Я не могу сообщить вам, сколько именно в таиландской полиции продажных людей.

С обыкновенными полицейскими я просто не встречаюсь. Я работаю один на свой страх и риск. Но с уверенностью могу сказать, ныне система борьбы с наркотиками в Таиланде намного действенней, чем пять лет назад. Наши таиландские коллеги стали гораздо последовательнее. Многому научились. И неудивительно. У одного меня за плечами тринадцать лет службы — в Соединенных Штатах, в Малайзии, в Лаосе, в Марселе. Разумеется, я стараюсь по возможности передать им свой опыт, иначе работа не имела бы смысла. Кроме того, в ряде посольств сидят опытные чиновники, подготовленные специально для борьбы с распространением наркотиков, — из Дании, Франции, двое из Италии, австралийцы… Присутствие стольких опытных людей не может не сказаться.

Он говорил убежденно. Это был суровый, обстрелянный детектив, ежедневно подвергавший свою жизнь опасности не ради денег или собственного удовольствия, — о приключениях мечтает двадцатилетний юноша, в его возрасте уже начинают ценить покой. Это был полицейский телом и душой. Однако и он не терял надежды.

Провожая меня, он вновь резко распахнул дверь и глянул за угол, готовый отскочить при первом же подозрительном шорохе.

Но за дверью никого не было. В тот день не было.

— Вы знакомы с Майклом Пауэрсом?! Он с вами говорил? — удивился Наронг Суфанапиам, директор проекта ООН по развитию земледелия в горных районах Таиланда. — Майкл достоин уважения. Это один из лучших агентов по борьбе с наркотиками в Юго-Восточной Азии. Узнали от него что-нибудь интересное?

— Он сообщил мне, что наркотики — серьезная проблема, — сыронизировал я.

— И не ошибся! — горячо согласился Наронг Суфанапиам.

Меня не очень-то радовало, что я столкнулся именно с ним. Дик Манн, в прошлом миссионер, а ныне первоклассный специалист по земледелию, к которому я имел рекомендательное письмо из Бангкока, наверняка говорил бы со мной откровеннее. Но, увы, он уехал в отпуск — очевидно, недолюбливал сезон дождей. Дик — американец, владеет языком карен и полдюжиной других горских диалектов. Он не подчинен таиландскому правительству, а Наронг Суфанапиам, как директор проекта, должен быть хотя бы наполовину политиком. Программа помощи горским племенам была выработана в 1971 году как совместная акция ООН и правительства Таиланда. Цель этой программы — предложить горцам сельскохозяйственные культуры, которые они могли бы выращивать вместо мака. Я не слишком понимал, каков характер этой организации, на мой взгляд скорее престижной, чем действенной.