Между тем шум в помещении превратился в рев. Члены штаба Туана перестали плакать, разгорячились и начали размахивать кулаками.

Я незаметно глянул на часы. Без четверти девять. Пора подниматься. Теперь я уже никому здесь не нужен. Сегодня старые господа, вероятно, видятся в Мэсалонге в последний раз. Больше такого случая им уже не представится. Завтра они разъедутся по домам, в города и деревни, разбросанные по всей стране.

— Договорились? — спросил я тайваньца.

— Идет, — кивнул он.

Мы не пожали друг другу руки, у китайцев это не принято, а лишь заговорщически чокнулись рисовой водкой, как союзники и деловые партнеры.

— А теперь, пожалуйста, извините меня. — Я встал. — У меня был трудный день.

Офицеры штаба Туана вздохнули с явным облегчением: только после ухода иностранца они почувствуют себя по-настоящему свободно.

— Не хотите захватить в гостиницу бутылочку? спросил господин Чен и широким жестом обвел полный стол.

— Нет, спасибо, — вежливо отказался я. — Выпейте ее за мое здоровье.

Никто меня не удерживал. Я выиграл ночь, пору теней и неуверенности. Возможно…

Я лежал на кровати и вслушивался в ночь. Звуки, доносившиеся снаружи, ничем не напоминали о том, что я нахожусь в тропиках. Ни стрекотания цикад, ни щебета птиц, ни шороха невидимых крыльев. Дождь стучал по крыше. Постепенно становилось прохладней. Если закрыть глаза, можно подумать, что ты в Европе.

Но я не доверял этому спокойствию. Мне лишь удалось отодвинуть неприятности до утра. Возможно, самые трудные минуты еще впереди. Помимо китайцев с портативными рациями, «обрамлявших» погребальную процессию, там были еще и до зубов вооруженные представители таиландской армии. Кто улетел на военных вертолетах? Кто из влиятельных лиц тайно прибыл, чтобы отдать последние почести покойному королю наркотиков? Кого я, сам того не ведая, сфотографировал в группе участников погребения? Деревянные ступени заскрипели, должно быть от ветра.

В китайской гостинице не было холла, и лестница в номера вела прямо с улицы. Хотя окна забраны массивными решетками, стены из тонких досок напоминают ящик из-под фруктов. Если бы не ливень, я мог бы переночевать в джунглях. Но и бамбуковые заросли не сулили защиты — тропы ведут лишь до ближайших деревень, ни по одной из них я бы не прошел незамеченным.

Я лежал на кровати, уставившись в тьму.

Кто придет?

Я не сомневался, что в ближайшее время состоится разговор, к которому я готовился с первых дней своего пребывания в Таиланде: продумывал четкие, быстрые ответы на любой вопрос, чтобы даже перекрестный допрос не сбил меня с толку. За последние годы из «золотого треугольника» не вернулось двадцать шесть журналистов. Я вовсе не жаждал стать двадцать седьмым. Вопрос, ответ, вопрос, ответ — без колебаний и раздумий. Условный противник не имел лица, только голос, но постепенно к нему добавлялся и внешний вид. Сон покинул меня. Поспать я мог в другой раз, в другой постели и в более спокойной обстановке.

Дождь утих. Словно короткие вспышки осциллографа, возникали передо мной из тьмы портреты людей, озвученные моментальные фотоснимки: морщинистое лицо старосты из деревни народности мео и ритмичное бульканье его водяной трубки. Киногеничная улыбка Лаки Лючиано и медаль «Корсиканской унии» — я знал ее только по фотографиям. Лицо девушки на шоссе под Ганновером. Сиплое дыхание наркомана Джима прозрачной нью-орлеанской ночью. Поездка в переполненном «самлоре» в начале кампучийской гражданской войны. Каждая искорка выхватывала из тьмы маленький эпизод, человеческую судьбу, лицо. Но чего-то важного не хватало.

Сообщения о наркотиках вызывают такую же сенсацию, как убийства, шпионские аферы и сплетни из интимной жизни артистов. Мы убеждаем себя, что нас привлекает стремление к познанию: ведь наркомания — серьезная социальная проблема, наркотики содействуют росту преступности, ставят под угрозу любого из нас. Читатель бульварных изданий превращается в этакого исследователя, философа, почти ученого. Но отчего ни одна газета не помещает таких же развернутых репортажей об одиночестве стариков или о генной инженерии — темах более скучных, но не менее серьезных?

Репортажи, как правило, содержат свидетельства, обращенные к душе городского, довольно равнодушного и пресыщенного читателя, и потому их авторы любят подбросить к концу немного драматизма, чтобы возбудить изумление и создать напряженность. Они ищут сильные, волнующие, но в то же время правдивые происшествия, примечательные подробности, захватывающие столкновения преступного мира с законом. Этим они невольно искажают действительность, которая бывает серой, скучной и невыигрышной. Вблизи производство наркотиков — спокойный и чуть ли не сонный процесс, по крайней мере в Азии. Для крестьянина оно мало чем отличается от выращивания цветной капусты или брюквы. Только при контрабандном перевозе возникает подлинная опасность, многократно умноженная затем с помощью ротаторов и телекамер по всем законам драматического искусства.

Журналисты, подгоняемые издателями, читательским интересом и естественной конкуренцией, ищут болевые точки и выдвигают на первый план жестокие и тенденциозные сюжеты. Необходимость писать интересно и быстро одерживает верх над страстью к поискам правды. Авантюрные истории напоминают, таким образом, пену на гребне волны. Эти истории не лишены правдивости. Только тщательно отобраны. Девять десятых более важных, но менее интересных информаций в печать не попадает. Для них не остается места!

Я вышел на веранду и облокотился о перила. В чернильной ночи слышался лишь плеск дождя. Но это была обманчивая тишина. Я знал, что за фасадом зажиточной деревни скрываются убийства и похищения, одна из «опиумных» войн и тонны недоверия, плотно переплетенные заросли самых противоположных интересов и политики.

Прежде всего политики, потому что политика и наркотики в Азии взаимозависимы.

Ночь была на исходе. Пожалуй, уже завершилась и попойка бывших друзей генерала Туана. Гости, съехавшиеся на похороны, уснули тяжелым, пьяным сном. Хотя наверняка кто-то в этой деревне сейчас бодрствует и размышляет, как со мной поступить.

Временами на меня наплывал страх, но это был не страх новобранца в первом дозоре, не волнение солдата перед боем. Я боялся случайности, которую невозможно предугадать заранее. Кое-кто из журналистов, не вернувшихся за последние два года из поездки в Таиланд (притом что они имели в кармане менее вызывающий паспорт), погиб, возможно, просто так, по прихоти пальца на курке. Я надеялся, что эта ночь мне поможет. Теперь, после долгих размышлений, я чувствовал, что сумею не задумываясь ответить на любой вопрос. Остальное зависело от везения.

Я посмотрел на часы, но в комнате было так темно, что я не смог даже различить циферблата на запястье. На столе лежали спички и свеча, но я не хотел, чтобы снаружи увидели отблеск света. Зачем им знать, что я не сплю? Я встал и сделал несколько осторожных шагов к двери. Доски пола громко заскрипели, но ключ повернулся в замке почти беззвучно. На веранде было все так же темно. Только муссонный дождь прекратился.

Тишина напоминала водную гладь, не потревоженную ни единым брошенным камнем. Я сел на ступеньки и стал смотреть вниз, на дорогу. Там было черным-черно. Я сидел и ждал какого-нибудь звука.

Тщетно.

Тишину в деревне не нарушали ни вскрик, ни песня или музыка, даже птицы молчали. Я удобно прислонился к верхней ступеньке.

«В капле воды отражается весь мир», — пришло мне на память высказывание древнего философа.

С чего, собственно, начинается история этой своеобразной деревни — в какой именно момент? Без стремления Англии навязать Срединной империи опий выращивание мака в Юньнане никогда бы не приняло столь крупных масштабов. Без отчаянного протеста против массовой наркомании в Китае упадок маньчжурской династии, возможно, начался бы в иное время и иначе. Без накопленного опыта беженцы из Юньнаня не знали бы, сколь выгодным источником доходов может стать опий, и не распространили бы — даже с применением силы — производство мака в «золотом треугольнике». Без холодной войны дурманящие яды имели бы только местный спрос и не проникли бы в другие части света.