— Вина, Степаныч, хоть из-под земли! — уже из другой комнаты крикнул он.

«Вина, Степаныч!» — передразнил солдат, — скупердяй чертов, всего две бульки плеснул. Плесну-ка еще, за счастливое возвращение Дашеньки, — и щедро забулькало из комбатовой фляжки.

На невысокое каменное крыльцо комбат вылетел пулей, но увидев у замызганной грязью полуторки столпившихся солдат, через силу перешел на шаг. Словно стараясь выдать его чувство окружающим, в груди набатом билось сердце. Его учащенный стук, казалось Георгию, раздается за версту.

Комбата заметили и расступились. Он шел по живому коридору под прицелом десятков пар глаз. Потом, немногими часами позже, вспоминая свою встречу с Дашей, мысленно ужаснулся нелепости своего поведения. А нужно ли было быть смешным, когда ни для кого не были секретом их далеко не служебные чувства друг к другу?

Сгорая от нетерпения, комбат, тем не менее, набрался сил выслушать путаный рассказ лейтенанта Егоркина о разбитой дороге, о стычке с чешскими нацистами; он также, сам не зная для чего, похлопал юркого сержанта Файрузова по плечу и стал дотошно расспрашивать об итогах футбола и о канистре выигранного спирта, хотя нуждался в этих сведениях, как лысый в расческе. Изведя себя ненужными разговорами, он, наконец-то, подошел к Даше.

С окаменелым лицом, строго в уставной форме невысокая русоволосая девушка доложила комбату заметно надломленным голосом:

— Санинструктор сержант Лебедева по выздоровлении комиссией госпиталя направлена для дальнейшего прохождения службы во вверенную вам часть, — и предательски обиженно синие глаза наполнились слезами.

— Дашенька, — жарко выдохнул комбат. И в этом одном, нежно произнесенном слове было столько нескрытой любви, что Даша, забыв о недавнем показном безразличии любимого, с посветлевшим лицом бросилась ему на шею.

— Дашенька, моя милая Дашенька, — страстно шептал Георгий, осыпая поцелуями зарумянившееся девичье лицо.

Рябоватый старшина намекающе кашлянул, и у солдат, глазевших на эту далеко не предписанную всезнающим воинским уставом встречу двух военнослужащих, разом нашлись неотложные дела. Водитель грузовика, хлопнув себя по лбу, вдруг вспомнил, что стучит кардан и, уподобившись обезьяне, на четвереньках нырнул под машину.

В синеве майского неба светлячками горели звезды и трещали в ночи неугомонные цикады. Керосиновая лампа под шелковым абажуром создавала в комнате зеленый полумрак.

Георгий придвинул к распахнутому окну кресло и, усадив в него Дашу, сам присел на мягкий валик-подлокотник рядом, обняв ласково девушку за плечи.

У ворот дома, напротив, старый чех курил трубку и внимательно слушал звуки русской гармошки, доносившиеся с площади.

— Душенька, Дашенька, как мне было без тебя плохо, — целуя девушку в пахнувшие духами волосы, шепотом жаловался юноша.

— Теперь будет все хорошо, кончилась война, и мы вместе.

В дверь, крадучись, заглянул ординарец и, отыскав глазами подполковника, трогательно ухмыльнулся, так же тихо притворил за собой дверь и, верный привычке, забрюзжал:

— Со штаба требуют. Ишь, загорелось, да пошли они в задницу, имеет комбат на воддых или не имеет? Скажу связисту, шо посты проверяет, — разрешил он махом мучившую его проблему.

— Я должна сказать тебе, Георгий, что у нас…

— Подожди, сначала скажу я, — мягко перебил юноша. — Комдив по секрету шушукнул, что на днях меня направят в Москву, на учебу в Академию Генерального штаба. Видишь, как все хорошо складывается. Получу комнату, заберу тебя к себе и будем жить-поживать да детей наживать, — засмеявшись, закончил он шутливо свою новость.

— У нас будет ребенок, — тревожно всматриваясь в глаза любимого, тихо произнесла девушка, — я на четвертом месяце. Узнала в госпитале и отказалась от аборта: будь что будет, — опуская голову, перешла она на виноватый шепот.

Георгий порывисто вскочил, со смешанным чувством удивления и недоверия посмотрел на девушку:

— Ты шутишь?

— Нет, — встречаясь с его недоверчивым взглядом, ответила она.

Подполковник опустился на колени, обняв ноги Даши, уткнулся лицом в ее живот:

— Какая ты у меня умница, лебедушка моя синеокая. Затем поднялся и быстро подошел к столу:

— Надо выпить за моего будущего сына.

— А может, это будет дочь? — улыбнулась Даша.

— Пускай дочь, но только такая, красивая и умная, как ты, — согласился будущий отец, стукаясь с любимой кружками.

Выпив, бережно выхватил девушку из кресла и, кружась по комнате, со смехом кричал:

— Я буду отцом! Я отец, ха-ха — отец!..

149

Ординарец, как очумелое привидение, заглянул в комнату и невесть кому доложил:

— Товарищ подполковник проверяють чехов, а я тверёзей тверезого, товарищ фрейтор связистов… — и, икнув, призрак испарился.

— Отпусти, — игриво стуча кулачками по погонам Георгия, радостно умоляла Даша.

— Ха-ха, я отец, — комбат вдруг остановился и с побледневшим лицом опустил с рук Дашу.

— Что с тобой? — увидев его лицо, испуганно отпрянула она.

Георгий, обхватив голову руками, опустился в кресло, тяжело простонав.

— Я забыл, забыл, от счастья, я не имел права, — ударяя себя ладонями по лицу, стонал он.

— Да что случилось? — встревоженно тормошила его Даша.

— Я расскажу тебе все, — встал с кресла Георгий, — хотя должен был сделать это много раньше. — Я, Герой Советского Союза, подполковник Красной Армии Кехоев, есть сын лейб-гвардии полковника царской армии князя Кехоева, мать, урожденная Скоропадская, близкая родственница последнего гетмана Украины Павла Скоропадского.

Подполковник невидящим взглядом посмотрел на испуганную девушку и до крови прикусил губу:

— Отца расстреляли в двадцать восьмом, мать умерла годом позже. Меня забрали в женский монастырь две сердобольные монашки и всячески опекали там. Однажды весной, мне тогда было года четыре, они вывели меня за ворота монастыря и передали седому хромому старику, — глаза комбата потеплели. — Это был мой дед, вернувшийся из ссылки. Представь меня полностью седым и с бородой, это будет полная копия деда. В тот же день мы уехали на Кубань в забытый людьми и богом городок. Дед, ничуть не сетуя на жизнь, стал торговать в лавке керосином, основное время отдавая моему воспитанию. Бывший лихой кавалергард и спартанец, он по натуре оказался терпеливым домашним учителем, и нет ничего удивительного, что в школу меня приняли сразу в третий класс. Мой день начинался строго с семи утра, с приветствия старика: «Бонжур», на что я, еще толком не проснувшись, неизменно отвечал: «Бонжур, месье…»

— Вчера во сне я видел своего умного деда: он, как в детстве, поприветствовал меня всегдашним «Бонжур», а я ответить ему не успел. К чему бы это? — он вопрошающе посмотрел на робко слушавшую Дашу.

Та неуверенно пожала плечами:

— Наверно, пойдешь перед академией в отпуск, и вы встретитесь.

— Где? Он умер в сорок втором.

— Прости, — испуганно прошелестело с припухлых губ девушки.

Георгий, вновь уходя в воспоминания, не расслышал сказанного Дашей.

— Я окончил десятилетку в возрасте пятнадцати лет, и тут началась война. Дед, прошедший лагеря Сибири, вынес оттуда много нечистых знаний, ночи напролет он корпел над моими документами и, когда достиг желаемого, сказал мне, поставив перед собой: «Ремень носят, чтоб не уронить штаны, шпагу — чтоб не уронить честь. Сегодня честь твоих военных предков падает, и ты — единственный из нас двоих, оставшихся из рода воинственной династии Кехоевых, кто должен взять шпагу. В обоих твоих родах было предостаточно мрази, но ни в одном не было трусов». Я был не по годам рослым мальчиком, что сослужило на призывном пункте добрую службу. Документы, подправленные дедом, были безупречны, аттестат — отличный, и меня без лишней волокиты направили на ускоренные курсы пехотных командиров. Это и есть моя святая тайна, дальше ты знаешь, — устало качнул головой Георгий. — Да, будет делов у контрразведки, — горько ухмыльнулся подполковник, — когда начнут проверять документы для академии…