Говорил царь, как исповедывался. Видно, давно эта забота в сердце накипела. А выговориться перед кем? Перед сыновьями? Перед духовником? Перед новопоставленным патриархом? Нет у царя никому доверия. Только любимой молодой царице да еще ее воспитателю Артамону Сергеичу Матвееву.

Всем остальным доверия нет. Донесли, яко злобствуют Милославские, строят козни противу Нарышкиных. А этих мало да они не в знатности, не в чести. Вот родит Наталья сына, даст царь им чины да маетности в придачу.

А пока приказал придворным поварам да стряпухам: прежде чем подать царице блюдо, давать отведывать карлам и, по прошествии получаса, ежели, упаси Бог, ничего не случится, нести в царицыну Золотую палату. Обычай сей соблюдать строжайше, и ему, царю Алексею, докладывать, что царица из ядения и пития потребует. То все без промедления доставлять и всякую прихоть ее без рассуждений исполнять. Спрос будет строгий.

Видели: счастлив царь Алексей, окружил любовью и заботой беспримерной новую царицу. Глаз с нее не сводит — таково очарован. А что в ней особенного? Девка как девка. На смотринах-то боярских дочерей были куда пригожей. Но ведь вот — чем-то приворожила.

Может, обхождением? Выучилась иноземному обхождению у супруги Артамона Сергеича англичанки Гамильтон. Там у Матвеева хоромы-то по-аглицки устроены, не как в боярских домах. Много простору да и мебель привозная, аглицкой работы. Правда, и своим мастерам поставцы да комоды заказал — такого там не делали, за морем-то.

Еще грамоте выучилась Наталья, читала и писала бегло, язык опять же англичанский понимать кое-как стала. Кто бы у Матвеева в хоромах ни появился, Наталью непременно за стол сажали, как ровню. Потому такой заведен обычай у иноземцев.

В общем, дали девке волю во всем. И с мужеским полом свободно разговаривала, без всякого стеснения. А то ведь боярские-то девки, запершись в своих девичьих, при виде мужа только краснеют да мычат невнятно.

А Наталья за словом в карман не лезла, говорила свободно и легко. Опять же помады там, сурьма, белила, румяна, духи — все, чем полны девичьи уборные, у Натальи того не было. Внушила ей Гамильтониха, что молодость — самое лучшее украшение девицы, что свежая кожа гораздо приятнее для глаз, нежели набеленная да нарумяненная. Все-де натуральное сильнее привлекает мужчин, чем все деланное, нарисованное.

И правда, Наталья в сравнении с боярскими дочерьми, накрашенными, ровно куклы, смотрелась куда пригожей. Словом, научилась она всему заморскому этикету, и царь часто сажал ее рядом с собою на место ближнего боярина, что было против отческих правил.

Новая царица открыла двери терема: глядя на ее свободное обхождение, и сестры царя и его дочери тож открылись миру. Их стали видеть в комедийной хоромине у Мясницких ворот.

Тут заправлял ученый монах Симеон Полоцкий, в миру Ситианович-Петровский.

Он сочинил и поставил «Комедию о Навходоносоре царе, о тельце, злате и отроках в пещи не сожженных».

В комедии были страсти, и царь опасался, как бы его молодая супруга, будучи в плодном положении, не потряслась. Но Наталья прошла школу воспитателя своего Артамона и веселилась в тех сценах, где чувствительные царевны, дрожа всем телом, закрывали пятернею глаза, дабы не видеть «страхов». Особенно, когда шесть воинов по приказу кровожадного царя хватают шесть невинных отроков, отказавшихся поклониться златому идолу, и ввергают их в «пещь огненную».

И ввергнуты в пещь, но тотчас снидет к ним ангел.

— Все кончалось благополучно: отроки остались живы, царь Навходоносор поменял веру. Вперед выходил сам сочинитель и, обращаясь к царю, произносил сочиненные им вирши:

Патриарх Иоаким, не одобрявший подобных царских затей, был тоже, однако, доволен. Особливо тем, что варварский царь обратился в истинную веру. Он благословил все царское семейство, причем Алексей приложился к его руке. И в этот момент патриарх проговорил вполголоса.

— Государь милостивый, архимандрит Никита прислал доношение о непотребстве Никона. Сей приказал выстроить себе особые палаты, якобы с твоего, государь, соизволения, и предается там неистовому блуду с зазорными женками.

Царь вспыхнул, лицо его перекосила гневная гримаса.

— Неужто забвенны покаянные речи сего строптивца? Не токмо передо мною и перед собором патриархов. Каялся, молитвами и строгим постом обещался очиститься от многих своих грехов.

— Пьянство и окаянство, государь милостивый, в той Никоновой палате, — доносит архимандрит. — Постыждение всем праведникам Кирилло-Белозерского монастыря.

— Сослать его под строжайший надзор в глухую обитель, — прошипел царь, как видно не желая быть услышанным сестрами, меж которых у расстриженного патриарха были благожелательницы и заступницы. — Ты, отче святейший, пожалуй ко мне для разговору на сей счет.

Долго потом толковали о непокорстве и греховности Никона. Рассуждали, в какую дальнюю обитель его сослать, чтоб потачки ему не было. Разошлись, так ничего и не решив.

Мягок, отходчив царь Алексей. Когда вновь заговорили о грехах и распутстве Никона, он сказал:

— Оставим его в Кириллове, токмо архимандриту предпишем строгое за ним смотрение. Палату отобрать, водворить в прежнюю келью.

Гром не грянул. Царь сочинил грозное письмо, он любил писать грозные письма, в кабинете у него всегда лежала бумага амстердамской выделки да пук очинённых лебяжьих перьев. Писал своею рукою, даже сочинительством занимался, о чем ведали близкие люди, вирши плел, однако, признаться, коряво. Ибо в младости наукам был выучен изрядно, греков нанимали в учителя, кои знали несколько языков и дар учителный имели. Ныне Симеон Полоцкий, учитель его сыновей и дочерей, к сему способных, сочинявший комедии и вирши по торжественным случаям, коего царь отличал, весьма потрафил комедиею о Навходоносоре.

Алексей приказал позвать его к себе.

— Отче Симеоне, благодарю, и царица довольна. Весьма искусно представил ты нам сие действо. Вижу, все старались нас распотешить.

— Старались, милостивый наш, государь премудрый, — расплылся Симеон. — Однако ж навыку еще нет: что обрели, тем и пользуемся.

— Вот дворец в Измайлове достроим, там привольней будет комедии представлять, — сказал царь. — И еще обещал мне Матвеев Артамон в хоромине при Посольском дворе с иноземцами некое действо показать. Он-де сам выступит и своею музыкою будет нас услаждать.

— Есть у меня ученик Василий Репский. Он, государь, на всякие художества мастер, и писать першпективы, годные для представления комедий. Он и поет весьма складно, и на флейте горазд играть.

— Коли так, то пошли его в Измайлово, пусть там першпективы намалюет. Слыхал я, что и пастор Грегори на таковые выдумки весьма охоч и готов представить свое действо.

— По-немецки, государь. Однако он способен и крепостных людей выучить представлять по-русски.

— Зер гут, — сказал царь по-немецки и усмехнулся. — Между молитвами не грех и морское увеселение устроить. Патриарх Иоаким сии забавы одобряет.

— В них нет греха, государь. В заморских странах развели несметно таких особливых хоромин. Именуются феатр.

— Отчего бы нам не устроить таковой феатр?

— Повелите. Артамон Сергеич, человек деятельный, устроит в лучшем виде.

— Повелю. Комедийную хоромину сколотили в Преображенском. Велю и в Кремле.

Угодить Натальюшке, лучившейся веселием, сделалось главным желанием царя. При ней он как-то ожил, жалея лишь об одном: счастье явилось к нему слишком поздно и в таком прекрасном облике..

Кавалькада царя спешилась у палат Матвеева. Он был дома и выбежал принять узду у царского коня.

— Непременно устроим, царь-батюшка, непременно, — торопливо заверил он Алексея.