— Сколько? — спросил Остапыч.

— Возьмем, сколько дадите, — рубанул я напрямик.

— А все же?..

— Хотя бы парочку полковых да пять — шесть сорокапятимиллиметровых, — заискивающе сказал Новаковский.

— Когда надо?

— Прямо сейчас, срочно, — нажимал Новаковский.

— Ох, всем надо срочно, — кряхтел Остапыч.

— Война, Остапыч, война… Ждать некогда, — вмешался я.

— И то верно, — согласился мастер. — Зараз, конечно, я вам не выложу. Но обождите трошки, с бригадой потолкую. Тут есть у меня на примете одна дивизионная…

К нам подошли несколько рабочих. Поздоровались.

— Партизанам помощь потребовалась, ребята. Как? Сможем соорудить ту самую, дивизионную? — спросил инженер.

— Надо — значит надо. Как дирекция смотрит? — кашлянул выразительно Остапыч.

— Успеете до завтра?

— Раз трэба для такого дила… — сказал усатый слесарь, похожий на запорожца с картины Репина.

— Ну, значит, договорились, — вздохнул инженер. — Получайте завтра вашу пушку. А сорокапятимиллиметровые не в счет: выбирайте, сколько требуется…

На следующий день мы, сами того не ожидая, присутствовали на маленьком заводском торжестве. Через цех были протянуты полотнища из полинявшего кумача. Человек сорок пришло со знаменем. Митинг по поводу начала работы для нужд фронта начался. Произносились краткие речи. Играл оркестр.

Выступили на митинге и партизаны.

Нам передали первые пушки, отремонтированные в полуразрушенных цехах. Две дивизионные и батарею сорокапятимиллиметровых.

Сразу же после митинга меня попросили зайти в дирекцию.

— Вы будете командир партизанский? По имени–отчеству Петро Петрович? Вас спрашивали из ЦК. Просили позвонить вот по этому номеру. Срочно…

Набрал номер. Назвал фамилию.

— Одну минуточку. Соединяю!

И я услышал знакомый голос товарища Демьяна:

— Как с артиллерией?.. Все в порядке? Не обижает рабочий класс?.. Вот видите. Это же наша опора… Первая пушка из ремонта? Знаем, знаем. Когда думаете отбывать?.. Завтра? Ну что ж, хорошо… Тогда так — сразу с завода приезжайте в ЦК, ко мне… Никаких особых дел нет, никаких бумаг захватывать не надо. Но попрощаться, пожелать сил, удачи могу я или нет? Сам ведь тоже в некотором роде ваш партизан…

Через час я был у Демьяна Сергеевича Коротченко. Секретарь ЦК неторопливо расспросил о подготовке к рейду. Из разговора было ясно, что в ЦК знали о встрече с арсенальцами и одобрили ее.

— Надо было поподробнее выступить… на митинге–то. Рассказать об отряде, о партизанах. Поддержать дух рабочих. Ну ладно, мы попросим сделать это товарища Ковпака. Он теперь посвободнее будет. Значит, завтра? — Демьян Сергеевич прошелся по кабинету и, приблизясь к окну, взглянул в сторону бульвара Шевченко, где за горбатой тополевой полосой угадывалось шоссе на запад. — Что же вам сказать на прощание?.. Берегите традиции, развивайте, умножайте их. И никогда не стойте на месте. Помните, старики свое уже отвоевали. Они нужны партии здесь для восстановительной работы. А у вас в соединении выросла прекрасная молодежь. Да и вы сами молодой коммунист. Мы верим вам и вот поручили командовать партизанами… Как сами чувствуете? Справитесь? Я не требую сейчас ответа. Слова — это что? Вы продумайте этот вопрос для самого себя. И не отрывайтесь от коллектива. Коллектив у вас замечательный! Это он создал Ковпака. И Руднев — партийный организатор — тоже создан тем же коллективом…

Демьян Сергеевич говорил неторопливо, с задушевностью. За окном пролетали снежинки. Черная аллея тополей на горбатом бульваре Шевченко манила вдаль.

— Ну, как говорят, ни пуха вам, ни пера. — Демьян Сергеевич уже поднял правую руку, чтобы крепко ударить мне по ладони, но остановился. — Что бы вам подарить на память?

Подошел к шкафу, где ровными рядами выстроились книги: Маркс, Энгельс, Ленин, энциклопедия, разноцветный ряд художественной литературы. Раскрыл одну дверцу и легким движением провел по корешкам, на которых было вытиснено имя великого вождя.

— Вот. Возьмите, пожалуй, эту, почитайте. Это наш источник мудрости и вдохновения… Обязательно почитайте, когда будет время между боями. Полезно… И может помочь во многих затруднениях, которые встретятся на вашем пути.

Я посмотрел на книгу. Это был десятый том сочинений Ленина довоенного издания. Показалось странным, почему именно десятый… Решив, что выбор случаен, я поблагодарил товарища Коротченко и задал ему какой–то вопрос, не то об оружии, не то об оформлении партийных документов на вновь вступающих в партию.

Демьян Сергеевич внимательно посмотрел мне в глаза. Не отвечая на вопрос, взял ручку и написал на титульном листе своего подарка: «Многому можно научиться и многое правильно понять партизану, читая эту книгу».

— Понятно? — спросил он. — Она может помочь в трудной обстановке принять правильное решение.

Через несколько минут мы попрощались.

Остались считанные часы до отъезда. Надо было торопиться. На рассвете — начало похода. Артиллерия, отремонтированная арсенальцами, уже была перетащена во двор штаба, около нее возились пушкари. Шоферы автотягачей — солдаты фронтовой автомобильной базы — налаживали крепление.

Вечер и часть ночи прошли в последних хлопотах и прощании с семьей.

Марш из Киева был назначен на двадцать восьмое декабря. На рассвете к четырнадцати грузовикам собрались оригинальные пассажиры: в советском и немецком военном обмундировании, в штатских пальто и телогрейках, в сапогах и обмотках, шапках–ушанках и папахах, в кепках и шляпах; совершенно здоровые лесовики и еще бледные после госпитального режима люди. Веселые и шумливые, как грачи весной, хлопцы громоздились на машины поверх ящиков с минами и снарядами, устраивались там надолго и всерьез. Не обошлось и без «зайцев». Перед самым отбытием автоколонны ко мне подошел лейтенант Кожушенко — рябой, черноглазый, шустрый и хитрый украинец:

— Товарищ командир, тут меж ящиками нашли какого–то… Говорит, черниговский, из какой–то Крючковки или Криковки.

— Что же он там делал?

— А бис его знает.

— Где он?

— Вон стоит, в валенках и в кепке.

Мне было не до «зайцев», но надо выполнять службу, и я сказал строго, для порядка:

— Давай его сюда.

Кожушенко подозвал парня. Выше среднего роста, молодой, белобрысый, со смущенным, но плутоватым лицом, в брюках, натянутых поверх валенок с самодельными калошами из камер немецких грузовиков, в ватном, явно с чужого плеча пальто и маленькой, почти детской кепочке на голове.

— Фамилия?

— Сокол Николай.

— Ну який ты Сокил? — не выдержал Кожушенко. — Ты на общипанную ворону похож.

Действительно, из дыр пальто торчали, как рваные перья, грязные куски ваты.

Кривая, неловкая улыбка и умоляющий, но плутоватый взгляд серых, с рыжими крапинками глаз.

— Партизанил?

— А как же? В местном отряде. Под Черниговом.

— Чего же ты «зайцем» забрался? В чужую телегу зачем залез?

— За это и плетюгов можно враз схлопотать, — предупредил Кожушенко.

Почесывая валенок о валенок, Сокол сказал безразлично:

— Вчера только узнал. Сбегал в отдел кадров, а там говорят — рабочий день закончен, приходите завтра.

— Ну?

— А я от ребят узнал, что вы чуть свет отбываете. Пока отдел кадров мне бумажку даст, вы тем временем и уедете. Так я и решил: прибуду на место — там разберутся. Мне же не бумажка, а автомат и взрывчатка нужны, — играя на моей партизанской психологии, рассудительно говорил Николай Сокол.

— Что ты в этом понимаешь, тюха–матюха? — презрительно сказал Кожушенко.

И парня как подменили: пропала заискивающая улыбка, грудь пошла колесом, на лице петушиный задор.

— Да я шесть эшелонов под откос пустил. Сам взрывчатку вытапливал. Из снарядов. Если б не подполковник, я б тебе показал матюху…

Парень начинал мне нравиться. Но я все же сказал:

— Ну, а как же мы тебя без справки проверим? Мало ли чего можно наболтать.