— Який знак твой?

— Ожел бялый, — ответили они тише.

А конник Ступинский, нарушая торжественность минуты, вдруг добавил:

— И звезда красноармейская, и партизанский автомат.

Все засмеялись. Чеслав — громче всех.

— Ну как? — спросил я Чеслава. — Настоящие?

— Настоящие поляки и добри, видать, партизанци. Эх, нам таких давно уже тшэба.

— Тогда вперед, пан Чеслав, — сказал я, вскакивая на коня.

— Товарищ Чеслав, — поправил он меня…

Так вот она, наша освободительная миссия! Там, за этим покосившимся пограничным столбом, живет и борется братский славянский народ. Он обливается кровью. Тридцать две партии привели его к войне и к поражению… И лишь одна, рабочая партия, вместе с нами выведет Польшу на путь национального освобождения…

Перекресток уже проходили штабные возки и батарея. Я пристроился сзади к саням, из которых торчали длинные, как жерди, ноги комиссара Мыколы. Он лежал на спине, закинув руки за голову, как это любил делать Руднев. Я нагнулся к шее коня и заглянул в лицо комиссару — его широко раскрытые глаза глядели в звездное небо. Мыкола молчал. Молчал и я. Но думы мои были совсем иные, чем два дня назад. Тяжелой нерешительности как не бывало. Все просто и ясно, как тот перекресток дороги с двумя тополями и мадонной, оставшийся позади. И, стегнув маштака нагайкой, я широкой рысью пустил его вперед. Догнав эскадрон Усача, присоединился к конникам.

Через час к нам подъехал верхом и Мыкола Солдатенко. Поравнявшись со мной, он придержал моего коня за узду и спросил каким–то незнакомым мне голосом:

— Скоро?

— Чего?

— Ну тая… «линия Керзона»?

— Уже давно, брат Мыкола, осталась позади.

Мыкола опять только свистнул. Но в этом свисте уже не было вчерашнего предупреждения. Наоборот, в нем я услышал ту самую лихость, за которую мой замполит прорабатывал нас на Волыни две недели назад. Кони поняли этот свист по–своему и взяли рысью, затем перешли в галоп. Навстречу нам бежали лощинки, перелески, а затем медленно стал выползать на горизонте широкий лес.

Обогнав разведку, мы выскочили на бугор. Там остановили тяжело дышавших коней и оглянулись назад. Узкой черной лентой колонна тянулась по лощине, пройдя уже с десяток километров от того перекрестка, где в степи росли два тополя.

Да, граница осталась позади.

1950–1960 гг.