Но до того дня не всем довелось дожить.

Наш стремительный марш–маневр на юг начался в ночь на 21 января 1944 года.

К двадцати часам мы подходили с севера к железной дороге Ковель — Хелм. Сверясь по карте, начштаба доложил:

— По времени наша разведка должна быть уже на перегоне Любомль — Руда.

— А голова колонны?

— Вошла в Подгородно…

Мы вскочили на коней и помчались в Подгородно. В доме, возле которого сбились в кучу оседланные кони, быстро расспросили разведчиков, только что вернувшихся с переезда. Кавэскадрону дали приказ: с ходу захватить переезд.

Ленкин своим неповторимым, чуть–чуть небрежным кавалерийским маневром взял руку под козырек и повернулся через левое плечо. По потолку хаты метнулась тень нагайки. Все вышли на улицу. Кавэскадрон взял с места в карьер и скрылся за поворотом.

Начался мягкий снегопад. Белые хлопья, медленно кружась в воздухе, падали на мокрую незамерзшую землю. Дороги уже не было видно. Уши заложила глухая тишь.

Колонна приготовилась к новому броску вперед. Вслед за эскадроном несколько пеших рот, словно тени, бесшумно исчезают в белой вате снегопада. Зрение и слух обострены. Вроде все спокойно, но ловлю себя на том, что каждую минуту поглядываю на светящийся циферблат часов.

— Заслоны? — спрашиваю у начштаба.

— Две роты от второго батальона.

— Минеры?

— Приданы ротам с вечера.

Снова смотрю на часы. «Нехорошо. Нервничаю… Прошло всего сорок секунд…»

И словно в насмешку, с саней, на которых, укрывшись плащ–палатками, лежат бойцы второго эшелона, долетает голос:

— Эге, хлопцы, главное перед боем — прищемить себе нервы.

«Эх, ребята! Попробуй вот прищеми их, когда время идет медленно, а мысли бегут все быстрее и быстрее… Ну, хватит. Действительно — прищеми себе нервы!»

— Кульбака! Давай выводи свои заслоны!..

Минут через двадцать от Усача прискакал связной с докладом:

— Переезд захвачен! Охрану переезда накрыли, как цыплят. Сдались без выстрела.

— Колонна, шагом марш!

Команда глухо передается назад и гаснет в ватной дали. Ни эха, ни скрипа полозьев. Тишина.

В двадцать три часа двадцать минут голова колонны начала «форсировать» железную дорогу. Еще Рудневым, нашим любимым комиссаром и опытным военным, было узаконено это слово. Кто–то из знатоков уставного языка заметил однажды:

— Форсируют реки, товарищ комиссар. А мы форсируем железки и шоссейки?! Неграмотно как–то…

Руднев вскинул на грамотея черные глаза:

— Реки не форсируют, а через них переправляются. Если с боем — тогда форсируют. А мы еще ни одной железной и шоссейной дороги без боя не переходили… И некогда нам сейчас новые слова выдумывать. Народ привык так говорить и пускай продолжает себе на здоровье.

С тех же рудневских времен установилось у нас и такое неписаное правило: при переходе железной или шоссейной дороги кто–либо из старших командиров должен обязательно дежурить на переезде, пропуская мимо себя колонну. На ходу надо и подбодрить бойцов, и принять тут же быстрое решение! Бой может вспыхнуть и справа, и слева, и впереди, а иногда и позади.

В данном случае справа был запад, слева — восток, а двигались мы строго на юг.

До тех пор в этом рейде мы «форсировали» лишь две железные дороги. Но они были второстепенными рокадами[4]. А здесь перед нами была важная магистраль Ковель — Хелм — Люблин с ответвлениями на Коростень. Поэтому на переезд вместе с заслонами выскочили и начальник штаба, и я.

Из донесений разведки и опроса населения близлежащих сел мы знали, что движение по этой «железке» активное, перевозятся, главным образом, военные грузы. Но пока что на этом последнем перегоне перед Польшей, прикрытом бандеровскими гарнизонами, диверсии советских партизан были очень редки.

— Все готово, залегли и окопались, — коротко доложил связной от Кульбаки.

Это значило, что оба заслона, выставленные вдоль пути на километр — полтора от переезда, уже успели заминировать полотно.

Вспомнил ругань Абрамова и улыбнулся. «Сегодня как? Вибрационными или нажимными? Да хоть чертом — только бы надежно сработали мины…»

В двадцать три часа пятьдесят пять минут со стороны Польши послышался шум поезда. Эшелон шел довольно быстро. Оставались последние секунды до взрыва. Я впился взглядом в циферблат часов, физически ощущая, как справа лежат не шевелясь роты Кульбаки. И сразу, как только вспыхнуло багровое пламя и воздух сотрясся от десятка килограммов тола, поднявших паровоз на дыбы, шквальный ружейно–пулеметный огонь обрушился на врага. Глухо забухали бронебойки.

— Добивают. Как кабана. Правильно, Кульбака! Выпусти ему кишки! — закричал в восторге Войцехович, на миг превратившийся из методичного, спокойного начштаба в лихого забияку.

Было слышно, как из пробитого паровозного котла со свистом и шипением вырывался пар. Шум и стрельба усилились.

— Высоко бьешь, — засмеялся Вася, когда над головой раздался знакомый посвист пуль.

С Войцеховичем творилось что–то удивительное. «Не к добру развеселился начштаба», — как–то невольно подумал я.

Минут через десять после начала боя на переезд примчался второй связной от заслона.

— Где командир?

— Ну, что там? Докладывай!

— Подбили!.. Паровоз и два вагона на боку. Остальные сошли с рельсов.

— С чем эшелон?

— Командир роты приказал доложить… эшелон с рогатым скотом.

— Охрана есть?

— Да, вроде. Отстреливаются.

— Паровоз видел?

— Своими глазами — под откосом. Вон он, как туша. Но близко подойти нельзя, двух наших ошпарило трошки.

— Вагоны видел?

— Да, вроде бачив, — немного замявшись, отвечает связной.

— Тоже своими глазами?

— Так точно, товарищ командир!

Длинная очередь прижимает нас к земле. Отползаем к будке. На переезде барахтается раненая лошадь.

Через две минуты переезд очищен и движение возобновляется.

— Вагонов много?

— Так кто ж их считал! Может, десять, а может, и пятнадцать. С окнами…

— С какими окнами?

— Да вроде из зеркального стекла. Двойные рамы.

— Что за чертовщина? Какие же зеркальные стекла в товарных вагонах?

Связной топчется, жмется:

— Так вагоны–то классные, товарищ командир.

— А ты говоришь, эшелон с рогатым скотом. Что ж они, быков в плацкартных возят, что ли?!

— Так приказано доложить начальником заслона. И еще добавил товарищ Кульбака: скажи, мол, что ревут быки…

— Вагоны классные, значит, с пассажирами. Надо срочно выяснить — просто с пассажирами или с войсками, — перебил связного Вася.

— Какие уж тут «просто пассажиры»! Пассажир тебя очередью полоснул, что ли? Ясно — с войсками. Да еще с отборными. Беги, связной, вперед, передай приказ командиру роты: охрану перебить, а скот — захватить!

Связной исчезает во мраке ночи.

Понимая, что самое важное в данный момент — дать возможность колонне проскочить через переезд, на который все чаще и чаще залетают шальные пули, подаю команду:

— Ускорить движение!

Сразу замелькали, размахивая нагайками, маяки. Ездовые нахлестывали коней, на рысях проскакивая открытое место. Чутко прислушиваясь к хлопкам выстрелов с заставы, кони сами рвались вперед. Моментами вспыхивал шквальный огонь: противник очухался. Кульбака, не шибко инициативный, но исполнительный, через десять минут поднял роту в атаку.

Бойцы с ходу ворвались в первые вагоны. Там, видимо от толчка при крушении, было много раненых и контуженых. Они почти не оказали сопротивления. Захлопали редкие выстрелы из пистолетов. Это офицеры, не пожелавшие сдаться в плен, кончали расчеты с жизнью.

Небольшая пауза — и вдруг опять шквал огня с середины эшелона. На переезде невозможно устоять. Сдержав под уздцы упряжку очередных саней, переждали. Огонь стих.

— Похоже, что били легкие пулеметы, — говорит начштаба. — Теперь меняют диски.