Литмир - Электронная Библиотека
A
A

— Это мы можем. Завтра пораньше встанем и до полуночи будем у своих.

Мне вспомнилось, как любил поспать Бережной. За это ему не раз попадало и от комиссара, и от меня. А он продолжал:

— В тридцати пяти километрах отсюда наш третий батальон стоит.

— Матющенко?

— Он самый. И Петя Брайко рядом. Так мы до них, пожалуй, и дотянем.

— На быках?

— Ага. Там такие быки, держись только. Особенно, если перцем под хвост…

— Ну, хватит, хватит, — шепнул Кожушенко, — дай командиру отдохнуть.

Иван Иванович шагнул было к двери, но вдруг вернулся:

— Да, чуть было не забыл… Я тут инициативу проявил, чтоб вы знали в случае чего… Когда сдавал свои батальоны гвардейцам, закинул удочку насчет патрончиков. Винтовочных и автоматных. Автоматных не обещали, а насчет винтовочных командир дивизии расщедрился на радостях. «Бери, — говорит, — столько, сколько унесешь». Я прикинул быстро и докладываю: «Полмиллиона вполне унесу, товарищ гвардии генерал». «Смеешься?» — говорит. «Какой смех, — отвечаю. — Вон у меня сто пар быков сено жуют у вас на площади». Подошел к окну генерал, глянул, головой покрутил и говорит: «Ну и хваты ж вы, партизаны». Тут было начбоепитания дивизии вмешался, но я его сразу подрезал: «Ну что ж, — говорю, — генеральское слово должно быть крепкое, а гвардейского генерала вдвойне крепче. Пиши накладную, товарищ начальник боепитания. Командир дивизии сейчас нам ее и утвердит».

— Ну, а генерал как? — заинтересовался и Кожушенко.

— Да куда ж ему податься? Покрутил головой, посмеялся: «Здорово, мол, поймал ты меня, партизан, на слове». И тут же приказал выправить накладную. Вот, пожалуйста, документик налицо. Разрешите, я ночью постараюсь, отхвачу и погружу, чтобы завтра же до света двинуться в обратный путь. Все же охота моим обозникам до Нового года добраться к своим. Да и в дивизии чтоб не раздумали. Дело–то сляпано на живую нитку, а начбоепитания у них вроде нашего Павловского… Ох и скупердяй!

Веселое балагурство капитана Бережного лейтенант Кожушенко слушал с несколько хмуроватым видом, а часовой у двери прямо трясся от смеха. Это был тот самый черниговец, в штатском пальто и в валенках с галошами из автомобильных камер. Меня тоже трясло под одеялом, но не от смеха, а от лихорадки. Бережной жестикулировал, пытаясь, видимо, рассмешить и меня. Но вдруг он как–то неестественно вытянулся и прямо на моих глазах стал расплываться. До слуха донеслась воркотня Кожушенко: «Хватит, хватит». Часовой тоже требовал, чтобы меня оставили в покое. И тут Бережной опять обрел обычные свои формы и габариты. Прощаясь, он склонился ко мне и почему–то зашептал на ухо:

— Так я завтра на рассвете отбываю… Не будет никаких приказаний?

— Смотри, разведку высылай вперед. И боковое охранение, — сказал кто–то рядом. И только когда Бережной, склонившись совсем близко к моему уху, ответил: «Не беспокойтесь, понимаем, что повезем», я осознал — это сам говорю ему о разведке и походном охранении.

На цыпочках, пятясь, Бережной отошел от моей постели и вдруг растаял вместе с Кожушенко. В створе двери остались на несколько секунд одни только встревоженные глаза часового.

Я откинулся на подушку.

— У вас сильная простуда, температура. Дайте пульс проверю, товарищ подполковник, — слышу я голос часового.

Меня это удивляет: «Вот чудак… Ну что может понимать диверсант в пульсе? Ведь это же не мина замедленного действия. И не Магнитка».

Потом удивление сменяется испугом:

— Зачем ты суешь мне под мышку взрыватель? Я же могу взорваться. Ты хотя бы замедление поставь на трое суток. Доеду на волах к своим, там уж и взрывай, черт с тобой!

Белобрысый часовой смеется и дает мне выпить какую–то жидкость. Ловким, чисто профессиональным, медицинским жестом он вынимает у меня из–под мышки термометр, подносит его к своим глазам.

Быстро приходя в себя, я соображаю: «А ведь верно, взрыватели английской магнитной мины удивительно похожи на термометры». Сокол улыбается и говорит:

— Так решили, значит, что подрывник вас хочет отправить к праотцам? А я не только подрывник, я и доктор.

— Почему же ты мне в Киеве не сказал об этом?

— Боялся — не возьмете. В отделе кадров сказали: санчасть у Вершигоры укомплектована.

— Так ты доктор или диверсант? — спрашиваю я своего часового.

— И доктор и диверсант. На месте разберетесь. Вы же сами так сказали в Киеве. Приедем — там и разберемся. Выпейте порошок.

Порошок он достает из кармашка, предназначенного для часов, а в походной партизанской жизни и для капсюлей, приговаривая:

— Там, во вражеском тылу, понадобится — буду диверсантом. А теперь — доктор. У вас высокая температура…

«Ну, доктор так доктор, — думаю я. — Белый доктор… белый…» И засыпаю неспокойным, горячечным сном.

Среди ночи снова просыпаюсь. Надо мной склонилось лицо доктора. А рядом Вася, Усач, Давид, Павловский… И комиссар Руднев склонился надо мной. Все–таки вышел он из карпатского котла. Живой! Красивый, дорогой. Нет только Ковпака. Мы же выручили его в Карпатах, раненого вынесли на руках. Даже комиссара не смогли вынести, когда лежал он, раненный, под горой Рахув у Черной Ославы. А что же дед? Ах да, он и сам ранен… Он в Киеве передал мне команду, говорил на прощание: «Петро, не подведи». Ну как же я подведу, если со мной Сокол… Доктор–диверсант склоняется надо мной, кладет холодную ладонь мне на лоб и словно снимает горячку с головы. Шепчу ему:

— Сокол, не подведи!

И он отвечает тихо:

— Не подведу…

6

Благодаря заботам Сокола, который оказался хотя и не врачом, а только фельдшером, на следующий день температура у меня упала. Правда, Новый год я встречал еще в постели, но утром первого января решил все же двигаться на запад. Сашка Коженков, мой бессменный ординарец, раздобыл огромный тулуп с высоченным меховым воротником. «Белый доктор» достал где–то столового красного вина, и Новый год мы встретили как положено.

— Лекарство, а по совместительству и новогодняя заздравная чарка, — смеялся, раскупорив бутылку, Сокол. Он встретил Новый год вместе со мной и, опять уложив меня силой в постель, долго о чем–то шептался с Коженковым.

— Насчет выполнения моего категорического приказа совещаетесь? Ничего не выйдет, выезжаем на рассвете…

И вот во второй половине дня первого января мы уже переезжаем линию фронта. Перед глазами успокоительно колышется широкая спина Сашки Коженкова, а ноги мои упираются в куль овса, который всегда возит на тачанке запасливый донской казак. Мы двигаемся рысью вначале по небольшому «аппендиксу» — шоссе, которое начинается в Овруче и оканчивается тупиком в бывшем районном центре Словечно. Местечко начисто сожжено фашистами осенью 1942 года.

Возле Словечно обгоняем обоз. Он ползет ужом по направлению к лесному селу Собычин, где расположены наш штаб и главные силы. Пока что пушки тянут волы. Но «номера» не придают этому значения: сидят торжественно, словно священнодействуют. И понять их нетрудно: до сих пор у нас были только короткорылые десантные пушчонки, облегченные пукалки горного типа. Ковпак был вынужден взорвать их в Карпатах. А теперь? Теперь у нас настоящие пушки, отремонтированные киевскими рабочими.

Поравнявшись с артиллерией, подзываю политрука батареи Михайлика. Усадив его рядом, рассказываю, как мы получили эти пушки.

— Такой факт нельзя обойти в политработе. Расскажи о нем всей батарее, — советую политруку. — Что такое завод, восстановивший их, знаешь? Это в Киеве все равно, что Путиловский в Питере или… Ты сам откуда?

— С Урала.

— Про Мотовилиху на Каме слышал?

— А как же…

— Ну вот, это по революционным традициям все равно, что в Киеве завод, вооруживший нас артиллерией…

Политрук с уважением смотрит на пушки. Спрыгнув с тачанки, он подходит к расчету и, как видно, сразу же приступает к исполнению «полученных указаний»…

Через полчаса нашу тачанку и взвод конной разведки поглотили лесные дебри Полесья. Хорошо знаю: теперь до самой Горыни нет ни поля, ни лугов. Оплошные леса, болота, лесные речушки, проходимые вброд, и узкий извилистый коридор дороги в этой глухомани. Затем пойма реки Горыни, и снова лесная сотня километров на запад до реки Стохода. Этот — совсем без поймы, тихо струится десятками русел среди болот, словом — Стоход. А за ним снова леса до Западного Буга и дальше до самой Вислы — леса, леса и леса…

8
{"b":"189325","o":1}