— А у меня свидетели есть. Из вашего же пополнения.

— Где?

— А вот Васька…

Действительно, в стороне стоял мальчишка лет пятнадцати. В ладном, подогнанном по фигурке красноармейском обмундировании, в командирской шапке–ушанке, Было в нем что–то такое по–солдатски справное, что сразу внушало к нему доверие. Мне показалось, что я где–то уже видел этого мальчонку. И только успел повернуть голову в его сторону, как он, четко печатая шаг, подошел, взял под козырек и доложил:

— Старший подрывник Черниговского соединения Героя Советского Союза Попудренко партизан Коробко.

Многие из нас. слышали о знаменитом подрывнике Васе Коробко. Но никак мы не ожидали, что этот подросток, по существу мальчишка, и есть тот грозный диверсант, о котором с уважением говорили даже маститые, усатые подрывники.

— Тот самый Коробко? — не скрывая своего любопытства, спросил я мальчугана.

— Так точно, тот самый, — бойко ответил он.

— Вася Коробко?

— Я.

— Давно служишь?

— Два года и три месяца.

— Имеешь награды?

— Орден Ленина, Красная Звезда и медаль партизанская первой степени. Представлен к Герою…

Вокруг собирался народ. Послышались одобрительные восклицания. Андрей Цымбал похвалялся, что это он завербовал Васю в свою роту еще в госпитале, где они лежали рядом на койках.

— Можешь рекомендовать этого товарища к нам в отряд? — кивнул я на обнаруженного в машине «зайца».

— А как же? Это же наш…

Вася вдруг запнулся, так как парень в валенках из–за моей спины делал ему какие–то загадочные знаки.

— В чем дело? — спросил я парня.

Но Вася уже оправился:

— Он тоже, как и я, подрывник. Несколько эшелонов имеет на своем счету.

— Шесть эшелонов, — словно суфлер из будки, подсказал Николай Сокол из–за его спины.

— Что–то они хитруют, товарищ командир, — шепнул мне Кожушенко, рьяно выполнявший обязанности начальника колонны.

Мне и самому ясно было, что хлопцы что–то затеяли, но это наверняка одна из тех забавных и безобидных партизанских хитростей, которых не следует опасаться. «Вообще–то надо будет расспросить при случае построже, попридиристей», — отметил я в памяти мимоходом и, махнув рукой, сказал начальнику колонны:

— Действительно, на месте придется разбираться. А теперь — в путь.

Раздалась команда: «По ма–ши–нам!». И, направляясь к одной из них, я заметил, как важно, с чувством собственного достоинства, шел по мостовой складный маленький боец Вася Коробко, а рядом с ним вприпрыжку, мелкой рысью, немножко нагибаясь, пришлепывал валенками его подопечный — Сокол. Они вместе забрались в кузов машины. Сел и я в кабину грузовика, устраивая меж ног автомат и немудрящие фронтовые пожитки. А еще через минуту подбежал лейтенант Кожушенко, форсисто «козырнул» и попросил разрешения двигаться.

Движение по улицам города шло рывками. На перекрестках машины, сгрудившись вплотную, напоминали хребтиной своих затянутых брезентом кузовов и сомкнутых в единую цепь колес какого–то допотопного ящера. Затем по сигналу регулировщиков они снова растягивались. И лишь когда мы вышли на ровный, как стрела, Брест–Литовский проспект, колонна стала набирать темп… Четырнадцать грузовых машин везли около сорока тонн боеприпасов. Пять пушек прицеплено было к мощным «студебеккерам». И около ста человек лихих как на подбор, бывалых партизан запели песню.

По свежему впечатлению на ум пришли люди, с которыми только что разговаривал: лейтенант Кожушенко, Вася Коробко, Николай Сокол. И мысль сразу побежала от них к тем, чьими представителями были они в нашем отряде.

Черниговские партизаны! Мы с ними встречались дважды. Мимоходом — во время рейда к Днепру осенью 1942 года (тогда не было времени для налаживания долговременных связей и длительной устойчивой дружбы; лишь наши разведчики и дозорные на заставах Федорова и Попудренко успели встретиться, наскоро обменяться новостями и тут же заспешили каждый своей дорогой). И второй раз — на Припяти в апреле 1943 года; эта встреча была уже продолжительнее.

В Киеве я узнал о героической гибели Попудренко. Он был убит в Софиевских лесах и похоронен в селе Николаевке. А Черниговщина к концу 1943 года полностью освободилась от противника, и оставшиеся в живых партизаны Попудренко стали как бы безработными. Нечего было удивляться тому, что такие «профессионалы», как Коробко и Сокол, рвались к нам, двигавшимся вперед, на запад.

В конце Брест–Литовского проспекта, где–то возле Пересечения, колонна остановилась. Кожушенко решил еще раз проверить, все ли в порядке.

Выйдя из машины, мысленно прощаюсь с Киевом. С горы хорошо видна его западная часть — шоссе, вплоть до привокзального базара, и сразу — бульвар Тараса Шевченко, со стройными тополями.

— Ну что ж, до свидания, Киев, — вздохнул я и нащупал конверт, зашитый в подкладке кителя.

Это налетевшее на меня, как осенний ветер, чувство разделяли в колонне многие. Лишь хлопотливому Кожушенко было не до лирики. В который раз он требовательно осмотрел колонну и, всем своим нахмуренным видом заставив военных шоферов подтянуться, скомандовал на кавалерийский манер:

— Походной автоколонной… интервал между машинами пятьдесят метров… начальник колонны впереди, помощник — в замыкающей машине, марш–марш!

Колонна трогается опять и вскоре сворачивает на север, вправо от Брест–Литовского проспекта. Мысли летят, обгоняя одна другую. В памяти возникают отгремевшие бои, принесшие славу партизанским друзьям — командирам, бойцам… Мы держим курс на знакомые места. Впереди — Дымер и Дымерские леса, в которых весной 1943 года на этой же вот шоссейной дороге рота Пятышкина взорвала мост. Слева от нашего маршрута, на Тетереве, угадывалась знаменитая Блитча — там мы вели бой с частями киевского гарнизона, брошенными против нас обер–гаулейтером Зоммером. Впереди — Иваньковский мост через реку Тетерев, сожженный нами при помощи немецкой кинопленки. Интересно будет посмотреть на него при дневном освещении…

Дорога оказалась плохой: груды булыжника, вывороченного танками, частые воронки от авиабомб и снарядов. Предусмотренный Кожушенко график движения по пятнадцать — двадцать километров в час явно срывался. Так и не пришлось посмотреть знаменитый Иваньковский мост при дневном свете: проехали его поздним вечером. Но зато мы компенсировали свое вполне понятное партизанское любопытство расспросами, разместившись в этом самом Иванькове на первую ночевку.

Путь до Овруча занял весь второй день марша. Бывший учитель истории и географии, а сейчас наш разведчик, Кашицкий говорил на последнем перед Овручем привале:

— Древний этот городок известен еще по первым русским летописям. Именно сюда, в Полесье, ходили на полюдье — грубый феодальный грабеж — первые киевские князья.

Потом я слушаю, как отсюда, из района Овруча, стягивалось на север к Гомелю и Могилеву украинское ополчение времен 1812 года, А где–то выше, под Салтановкой, взяв за руки двух сыновей, генерал Раевский поднимал в атаку своих бравых солдат.

— Кашицкий! — окликаю я. — А ты бы разведчикам об этом лекцию прочел.

— Да я уж разговаривал с ними. Лекция не лекция, а вроде того…

— Ну и как?

— Слушают.

— Действовали вокруг Овруча партизаны гражданской войны?

— А как же! Отсюда стягивал свои полки к Коростеню и Житомиру Николай Щорс. На помощь батько Боженко и лихому Черняку, которые прорубались тогда на запад против Петлюры…

Связано было с Овручем и более близкое к нам смелое партизанское дело. Всего какой–нибудь месяц назад налетел на размещавшийся здесь немецкий гарнизон партизанский генерал Сабуров. В составе соединения Сабурова действовал чехословацкий партизанский отряд. Командовал тем отрядом бывший капитан словацкой армии Ян Налепка, который и погиб в бою за Овруч.

«Надо будет посетить могилу нашего товарища по оружию в Овруче», — подумал я.

А колонна двигалась по фронтовой дороге, то растягиваясь, то собираясь впритык. Натужно ревя моторами, тяжелые грузовики переползают воронки и выбоины, а на коротких участках сохранившегося шоссе, весело брызнув из глушителя голубоватым дымком, сразу набирают скорость.