Проскакав вперед с полкилометра, оглянулся. Издали Мыкола походил на журавля — высокий, худой и молчаливый.

* * *

Чем дальше мы уходили от Стохода на запад, тем чаще вспыхивала перестрелка. А в селе Меньцы пришлось дать уже бой. Был он скоротечен, как летняя гроза. Колонна пошла дальше, не останавливаясь. Но комбаты — Кульбака, Брайко, Токарь, Сердюк, — подъезжая время от времени к штабу, докладывали о различных мелких стычках.

— Твои впечатления? — спросил я Войцеховича.

— Впечатления путаные. Что–то вроде перебранки на расстоянии. Противник трусливый. Боится ближнего боя. Но если так будет продолжаться и дальше, движение наше вперед притормозится.

Начальник штаба не ошибся. Стычки, даже и мелкие, выматывали силы партизан. Потребность в усиленных караулах и больших группах патрулей ослабляла боевые подразделения.

— Надо сделать привал часа на четыре, — предложил Войцехович.

— Где?

— А вот по карте хуторок. От железной дороги километров десять будет.

— Добро.

Минут пять ехали молча. Каждый думал о своем. — Вот она, украинская Вандея, — сказал Семен Тутученко.

— Вандея не Вандея, а фашистское переиздание контрреволюции, — поправил комбат Токарь.

— Плюс петлюровщина, — добавил Сердюк.

— Плюс «пятая колонна», — поддержал его Брайко.

— Плюс махновщина, — загнул палец Кульбака.

— Плюс Ватикан, — снова подзадорил Тутученко.

— Плюс устроенная гестапо провокация — резня между украинцами и поляками, — отозвался им Войцехович.

— Ну и, может быть, еще плюс наши промахи и ошибки, — сказал всегда критически настроенный особист — подполковник Жмуркин.

— Стильки плюсив нащиталы, що и пальцев не хватает, — буркнул недовольно Кульбака.

— Но есть еще один плюс, — сказал я довольно безразличным голосом. — Там, где бандеровцы, почти нет немецко–фашистских войск.

Все громко засмеялись.

— Так цэ ж плюс в нашу пользу, — весело отметил Кульбака.

Это было очевидно и не требовало объяснений. Но я все же продолжал:

— Конечно, в первые дни труднее будет нашей разведке, но смотрите, сколько уже прошли от Стохода…

— Километров сорок…

— А вблизи и впереди нет ни одного крупного фашистского гарнизона. Ни вышибать, ни стороной обходить некого.

Однако, как выяснилось несколько позднее, это предположение было не совсем правильным.

На вторую ночь мы переходили железную дорогу Ковель — Брест. Стройные сосны по сторонам магистрали оказались вырубленными и лежали желтыми трупами, как на отгремевшем поле боя.

— Цэ так фашисты предохраняют «железку» от диверсантов. Видать, поработали тут подрывники «бати Линькова», и «дяди Пети» Бринского, и Федорова, — сказал Кульбака. — Холера им в бок, тем фашистам. Сколько лесу перевели.

Наша разведка захватила железнодорожный переезд. Вправо и влево были выдвинуты заслоны.

Через рельсы двинулись первые подразделения, когда со стороны Бреста вдруг подошел паровоз с двумя вагонами. Мина, поставленная заслоном, почему–то не сработала. Зато бронебойщики успели всадить в паровоз несколько пуль. Шипя, как Змей Горыныч, выпуская клубы пара, он по инерции еще катился вперед.

На переезд выбежал, ругаясь страшными словами, один из старейших наших минеров — Абрамов. Он полоснул очередью из автомата по тендеру и, хватаясь за голову, закричал:

— Образованные понаехали, растуды их бабушку! Нет щоб по–настоящему, по–партизанскому, наверняка. Говорил им: либо на «удочку», либо нажимного действия взрыватели ставьте. Нет, этим охламонам только кислотные да вибрационные по душе… Гоните этих с высшим образованием, товарищ командир, позору с ними не оберемся!

Я не мог удержаться от смеха. Абрамов — ученик знаменитого Курса, подорвавшегося на мине в 1941 году, был всегда сторонником старины. Он признавал только мины, взрывавшиеся шнуром, отведенным в сторону от полотна железной дороги (на удочку), либо взрывателями, срабатывавшими от нажима колес паровоза. А нас перед отправкой в рейд снабдили минами самыми разнообразными.

Собственно, сама–то мина оставалась неизменной. Она представляла собой заряд в пять — восемь килограммов взрывчатки, упакованной в деревянный или металлический ящик. Зарядом являлись аккуратно уложенные двухсотграммовые шашки тола, похожие на буро–желтые куски хозяйственного мыла. На ящик натягивался обычно мешок из прорезиненной материи, так как охрана врага разыскивала мины при помощи собак, натренированных на запах тола. Резина заглушала этот запах. Не плохо помогала и махорка, которой мы посыпали подходы к мине.

Менялась не мина. Менялись взрыватели к ней. В начале войны минеры чаще всего использовали капсюли ручных гранат. Затем пошли взрыватели нажимные — маленькие, похожие на патроны к нагану (каждый уважающий себя минер таскал их десятками в карманах). Потом стали применять шомпола и палочки, которые приводили в действие взрыватель от соприкосновения с осью паровоза. Использовали и графит, и спичку. А к началу 1943 года Старинов и другие энтузиасты подрывного дела изобрели ряд новых взрывателей: вибрирующий от содрогания почвы стальной шарик, замыкавший электроцепь; хитроумные пружинки, действовавшие, как ударный механизм, под воздействием кислоты; магниты и другие приспособления.

…Пока ругался Абрамов, перечисляя мне всех родителей и недостатки «культурных» мин, подстреленный паровоз остановился далеко за переездом, пройдя ко второй, левой со стороны Ковеля, заставе. Ее выставлял батальон Брайко. Бойцы из этой заставы действовали решительно. Они не мешкая овладели эшелоном и, к удивлению своему, ни на паровозе, ни в вагонах не обнаружили ни души.

Движение через переезд возобновилось. Но скоро вдали зачмыхал новый эшелон. Сообразительный Брайко успел выдвинуться вперед от подбитого паровоза и заминировать подход. Теперь сработали сразу две мины. Эшелон оказался без охраны. Шли разные грузы, и среди них впервые мы увидели контейнеры. Долго трудились над ящиками, подозревая, что в них скрываются какие–то секретные грузы. Но обнаружили только станки. От перепуганного, оглушенного машиниста и тормозных кондукторов узнали, что груз идет из Днепропетровска и Донбасса. Была там и киевская мебель и масса всякой рухляди, разбираться в которой мы не имели возможности.

Время приближалось к полуночи, а с рассветом наша колонна должна выйти к Западному Бугу, то есть на западную границу Советского Союза. Еще летом мы побывали на границе с Румынией и Венгрией. С каким трудом, какими жертвами достался ковпаковцам этот дерзкий шаг! И как легко подходим мы теперь к советско–польской границе.

На пути, отделяющем нас от этой заветной черты, лежит только одно большое село Кукурики да несколько хуторов. Так, по крайней мере, говорят карта и начальник штаба Василий Александрович Войцехович.

Неожиданно получили данные разведки: в селе Кукурики — большой бандеровский гарнизон. Вот так новость! Скачем с Войцеховичем в голову колонны. Разведчики захватили «языков». Вернее, «языки» сами напоролись на нашу разведку. Это самые обыкновенные полещуки: мужик лет под пятьдесят и молодайка, кровь с молоком, годков двадцати четырех. Задержанные одеты по–праздничному: ехали из села Кукурики после церковной службы. Православное население этих мест в ту ночь справляло «водохрещье». Дядько со своей снохой вез из церкви «свяченый» окорок, колечки колбасы и прочую снедь, вплоть до пшеничной кутьи. Вторая кутья была с орехами и медом. Разведчики чуть было не пропустили их без тщательного расспроса, но дотошный Кульбака подсел к молодайке и, балагуря с ней на своем сумском диалекте, вдруг нащупал в соломе немецкий карабин. В корзине со снедью нашелся еще и обрез австрийской манлихерки. Пришлось мужичка взять за воротник. Не особенно упираясь, он рассказал, что в Кукуриках расположен целый бандеровский курень.

— Что такое «курень», генацвале? Скажи, пожалуйста, это как понимать? — допытывался у Кульбаки Давид Бакрадзе.