— Курень — это, по–ихнему, полк, — отвечал Петро Леонтьевич.

Бакрадзе свистнул. Тут же подошли другие комбаты, и дядько сразу понял, что дело серьезное. Он даже сообщил нам всю дислокацию банды и рассказал, что в штабе этого бандеровского куреня сейчас идет на полный ход крещенская пирушка. Сам вызвался провести нас туда.

— Удачный случай. Упустить его нельзя, — буркнул Мыкола.

— А не ворваться ли в село с ходу? — спросил я неосторожно начштаба.

— Та вы их, как мокрым рядном, зараз накроете! — заговорил дядько, воодушевляясь неизвестно по какому поводу. — Вы тилько хлопцев наших, рядовых, не трогайте. Я вас подведу под самый штаб ихнего куреня. Хлопцы не виноваты — мобилизованные. Всего неделю назад. А штаб накроете, так вы этих куркульских сынков перебейте всех до одного и куреню крышка будет. Наши хлопцы сами к вам в советскую партизанку уйдут. По своей охоте. Ей–богу, крест на мне.

Кое–кому показалась странной эта метаморфоза. И, подсев к полещуку вплотную, я постарался сделать лицо посвирепее, а взгляд попронзительнее.

— А оружие откуда ты вез?

— Так оттуда же, — нимало не смутившись, сказал подводчик.

— Чья зброя?

— Так Васылева ж… сына моего. Вон ее мужа.

— А сам он где?

— Да там же, в куреню.

И, склонившись к моему уху, шепнул:

— Перед рассветом он оттуда тикать будет, мий Васыль. Мы его за селом встречали. «Пускай, — каже, — еще куркули перепьются добре, тогда я вас догоню».

— Безоружным тикать собирается? — с недоверием спросил Кульбака.

— Хе… у него пистоля имеется. Хотел еще у куренного и немецкий автомат потянуть. Вот, ей–богу… хотите верьте, а не хотите — сами повидите.

Посовещавшись недолго, мы решили с ходу ворваться в Кукурики. Рота Бакрадзе шла первой. Ему пришлось прихватить с собой дядька в качестве проводника.

— Тильки не застрельте моего Васыля, — умоляюще сказала молодайка, обращаясь к великану Бакрадзе. — Он сам по доброй воле в советскую партизанку хотел идти.

— Не беспокойся, дарагая, — сказал Бакрадзе, поглядывая на крепкую хохлушку так, что она взялась румянцем, — будет твой Васыль с нами…

Налет удался на славу. Штаб бандеровского куреня рота Бакрадзе с приданными ей еще двумя ротами накрыла, как и предсказывал наш проводник, словно мокрым мешком.

Это было боевое крещение первого батальона, которым, по моему замыслу, должен был командовать Платон Воронько. Но сейчас мы испытывали на эту же роль Бакрадзе.

— Пожалуй, потянет, — сказал после боя Войцехович.

— Пожалуй, — согласился я. — И начальник штаба там уже есть, лучше Бережного не сыщешь. А комиссаром можно Тоута поставить.

— Писать приказ? — заторопился Василий Александрович.

— Потерпи малость. Еще приглядимся…

* * *

Уже рассвело, когда почти весь наш обоз, втянувшись в большое село, размещался по квартирам. В штабе разбирали трофеи, допрашивали пленных. Роберт Кляйн удивлял бандеровцев быстрым переходом с русской речи на немецкую. Только украинская у него не получалась.

Конечно, от стрельбы и взрывов гранат, без чего не обошлась ликвидация кулацкой верхушки куреня, много мобилизованных мужиков и парней, которых здесь звали «парубчиками», успело «з переляку» разбежаться. Истые полещуки, знающие каждую лесную тропу, они исчезли из села, как мыши из загоревшейся скирды.

Некоторые, побродив по лесу час–другой и пронюхав, кто мы и откуда, по одному, по двое стали возвращаться. Они осторожно выходили на опушку и оттуда помахивали нам шапками, надетыми на винтовки или жерди.

Но большая часть мобилизованных сдалась еще ночью и без единого выстрела. При этом многие действительно заявили о своем желании присоединиться к нашему отряду. Такое пополнение было, конечно, не шибко надежным. И, посоветовавшись с замполитом, с комбатами, мы решили взять к себе лишь несколько наиболее бойких ребят. Остальных же распустили по домам, а из особенно настойчивых организовали местный партизанский отряд под командованием того самого Васыля, за которого просила Давида молодайка.

Бакрадзе сам подвел его к жене.

— Ну вот, получай своего Васыля в целости и сохранности.

— Ой, спасыби ж вам, пане–товарищу, — начала она кланяться, пытаясь по здешнему обычаю поцеловать Давиду руку.

— Нэ, бабочка, так у нас не делают. Руку только отцу–матери целуют. Больше никому. А если уж я так тебе угодил — в щеку или в губы целуй… Если твой Васыль ничего не имеет против.

Молодайка вопросительно взглянула на мужа. Тот сказал степенно, рассудительно:

— Чого ж, Марыно, раз у них такой обычай… нам же з ними теперь разом совецьку жизнь строить.

Молодица подошла жеманно к Давиду и, зардевшись, остановилась.

— Не достанешь, дарагая? Ну, для такого случая я и нагнуться могу.

Она расцеловала грузина в обе щеки и отошла к мужу…

В числе захваченных нами трофеев оказалось несколько пулеметов. Не будь случайной встречи с молодой Васылихой и ее свекром, нам бы не миновать боя с куркульской верхушкой, старавшейся втянуть простой народ Полесья в свою антисоветскую авантюру.

Трофеи вообще были приличными: кроме пулеметов, около двухсот винтовок, телефонные аппараты, два склада с продовольствием и даже обмундирование. Были и карты, и штабная переписка. Две пишущие машинки с украинским шрифтом и одна с латинским. И почему–то штук пять швейных машин: одна ручная, остальные с ножными станками.

— Тоже, видать, хозчасть ладились завести, как в настоящем полку, — шутил кто–то из партизан.

Среди бумаг, захваченных в штабе куреня, одна обратила на себя особое внимание. Это был приказ бандеровского «главкома» Клыма Савура о том, что в связи с выходом советских войск на территорию Западной Украины вся эта территория делится на четыре «военных округа», во главе которых будут стоять «генералы» и «полковники «. Видимо, Кукурики и прилегающий к ним район входили в Полесский округ. Командовал им «полковник» Гончаренко, проводивший здесь насильственную мобилизацию мужского населения.

— Кроме куреня, который просуществовал всего несколько дней в Кукуриках, никаких других крупных формирований севернее Ковеля мы не встречаем, — докладывал подполковник Жмуркин. Он пришел вместе с Робертом Кляйном и держал в руках вороха бумаг.

— А вы что, проехались в Ковель? Туда и обратно? — спросил я.

Тот посмотрел на меня как ошарашенный.

— Нет. По агентурным данным.

— По агентурным данным и здесь все было пусто. А если бы не случай…

— Я могу проехать в Ковель и обратно, — сказал Роберт Кляйн.

— Успеется. Для вас найдется дело посерьезнее.

Жмуркин продолжал:

— Тут говорится об организации школы командного состава под названием «Лисовы чёрты». Но численности и места дислокации этих «лесных чертей» в документах нет.

— Это интересно. Вот сюда и нацельте всю свою агентуру. Это стоящая штучка. Что еще?

— «Инструкция», приложенная к приказу. Подписана этим самым Гончаренко.

Я занялся изучением «инструкции». Длинная, путаная, она в чем–то походила на гитлеровскую «Майн кампф». Кроме «инструкции», была не то анкета, не то автобиография самого Гончаренко, адресованная «главкому» Клыму Савуру. Капрал польской службы из всадников, Гончаренко принял католическую веру. В первые же месяцы после установления в Западной Украине Советской власти он организовал банду в составе пятнадцати человек и бежал с нею в леса. О лесных своих проделках хвастал теперь печатно: он собственноручно повесил трех председателей сельсоветов, и под пытками у него умерло до десяти активистов, крестьян Западной Украины. Но настоящим взлетом Гончаренко (он же Рудой, он же Черный Крук, он же Гримайло, он же атаман Беда) были последние месяцы 1941 года. По заданию эсэсовцев он вылавливал на дорогах и расстреливал советских военнопленных, выкуривал из лесов семьи военнослужащих — жен и детей офицеров — и уничтожил сотни евреев. С начала 1943 года бывший капрал польской армии стал по заданию волынского и ровенского гестапо специализироваться на резне поляков. Как всякий ренегат, он особенно изощрялся в резне католиков, к которым ранее сам примазался из карьеристских побуждений. Национально–религиозной междоусобицей фашистские заправилы надеялись отвлечь население от антигитлеровской борьбы. И, пожалуй, в этом черном деле лучшего, чем Гончаренко, помощника трудно было найти. С омерзением читал я бандитскую исповедь и уже хотел бросить ее, но тут Жмуркин обратил мое внимание на один пункт «инструкции», который явно был венцом «стратегии и тактики» Клыма Савура. Ссылаясь на личные указания «главкома», Гончаренко разъяснял бандеровцам, что «с войсками Красной Армии, приближающимися к Западной Украине, в бой вступать не следует».