Но Тутученко не сдался: изобразил мосты через реки Гнезна, Золотая Липа, Быстрица и Днестр, взорванные нами в первой половине июля сорок третьего; много потрудился над нефтяными вышками, взгромоздившимися прямо на откосы Карпатского хребта; старательно вырисовал танки, подбитые на шоссейной дороге Станислав — Львов; задрал из ущелья под селом Манява хвост «Мессершмитта–110», сбитого ружейно–пулеметным огнем; наставил флажков на высотах возле Яблонового перевала, показывая пунктиром пути разведчиков, шагнувших за венгерскую границу и забравшихся на вершины Говерлы и Попа Ивана; старательно вычертил паутину обратных маршрутов, возникших в результате «Звездного маневра», который совершили наши партизаны из Карпат.

С этой–то картой и поехали мы в закрытой машине в штаб Первого Украинского фронта, куда–то под Житомир.

Нас пригласили в кабинет генерала армии Ватутина. Командующего еще не было. Но там находился уже член Военного совета фронта Н. С. Хрущев.

— Сумеете кратко доложить? — спросил Никита Сергеевич.

— О Карпатском рейде?

— Да. Кратко, сжато. И на военную сторону не напирайте, как тогда в Харькове. Больше на обстановку и характеристику вражеского тыла. Подготовьтесь. Если надо — набросайте конспект. Это что у вас в руках?

— Карта.

— Хорошо. Легче будет ориентироваться.

Конспект набросать не удалось: вошел Ватутин. Поздоровавшись, он вопросительно посмотрел на члена Военного совета.

Хрущев сказал:

— Это товарищ, которым вы интересовались. Из Карпат.

Ватутин беглым взглядом окинул мою фигуру. Подполковник, всего лишь месяц перед этим сбросивший штатский костюм и брыль крестьянина, я, видимо, не произвел на него должного впечатления своим внешним видом. Ватутин задал несколько вопросов анкетного содержания: откуда родом, где воевал, сколько времени пробыл в тылу врага?

Затем заглянул в открытый блокнот и, взяв хорошо отточенный карандаш, спросил:

— Сколько времени были в горах?

— Два с половиной месяца, товарищ генерал армии.

— Вы сами, лично?

— Сам, лично, в составе партизанского соединения генералов Ковпака и Руднева.

— Соединения? Как понимать?

— Объединенный сводный отряд из четырех отрядов–батальонов.

— Численность?

— В момент выхода в рейд тысяча семьсот тридцать шесть человек.

— Вооружение?

— Две горные полковые пушки семидесятишестимиллиметровки, пять противотанковых сорокапятимиллиметровых, тридцать две бронебойки, десять батальонных и сорок два ротных миномета, около двухсот пулеметов, четыреста семьдесят автоматов. Остальные вооружены винтовками. Стрелковое оружие — примерно треть трофейного, две трети наших систем.

— Связь?

— Семь радиостанций облегченного типа.

— Ну, и куда же вы дошли?

— До советско–венгерской границы в районе Яблонового перевала.

— Точнее можете? По карте? — Он посмотрел на стену, где висела задернутая занавеской штабная карта. Затем мельком вопросительно взглянул на члена Военного совета.

Я перехватил этот взгляд, но сделал вид, что ничего не заметил. Раскрывать и показывать карту фронта с нанесенной на нее обстановкой человеку, который, может быть, и побывал в Карпатах, командующий, конечно, не мог. Тем более, что черт его знает, куда занесет еще военная судьбина этого бородача. В вопросах генерала сквозило что–то вроде недоверия. Мои ответы, пожалуй, воспринимались им как рассказы охотников или рыболовов. Все, что я сообщал, его явно интересовало, но верить на слово он не привык. А я уже оправился от первого смущения, возникшего вследствие неравенства положения и слабого владения штабным языком. Во мне заговорила партизанская жилка, желание убедить большого начальника в своей правоте. Как можно безразличнее я сказал:

— Разрешите, товарищи генералы, по своей карте?

Ватутин молча кивнул головой. И тут случился неожиданный конфуз. «Простыня» наша была огромного размера, она никак не умещалась на столе. Разворачивая громыхающие, на совесть склеенные тестом листы, я громоздил их складками на столе. Заметив, что мне никак не удается добраться до лицевой стороны карты, Ватутин неопределенно хмыкнул. Член Военного совета пришел на выручку. Весело посмеиваясь, Хрущев сказал:

— Да расстели ты ее на полу, партизан. Не влезает твоя карта на штабные столы!

И сам помог мне в этом.

На полу раскинулось изображение Полесья, Приднестровья и Карпат. Вся Западная Украина, Тарнопольщина и. Львовщина, Покутье, Буковина и Гуцулия, верхушка Венгрии, часть Румынии, север Бессарабии — огромным бело–зеленым ковром лежали у наших ног. Ватутин быстрым профессиональным взглядом окинул в правом углу условные обозначения, затем подошел к левому углу, где кончался южный крюк Карпатского рейда, подтянул бриджи, склонился на колено и, облокотившись, прилег боком на карту. Посмотрел на некоторые пункты, реки и переправы, быстро и ловко вскочил на ноги, еще раз подошел к правому углу, перевел взгляд с карты на меня.

— Изображено неплохо, — сказал он, обращаясь к члену Военного совета. — Но есть вопросы. Я хотел бы получить на них ясный, а главное, правдивый ответ. Сказки и легенды нам не нужны. Более того, они вреднее самой непритязательной и неприятной правды.

— Говорите правду, без фантазии, — сказал строго и официально член Военного совета фронта.

— Вопрос первый: что означает этот флажок возле села Ослава Черная на восточном берегу Прута, под Делятином?

— Нас здесь разбили.

— Кто?

— Группировка немецкого генерала Кригера.

— Состав?

— Восемь эсэсовских охранных полков, один горнострелковый егерский немецкий полк, одна венгерская горная дивизия и части четырнадцатой дивизии СС «Галичина». Общая численность — около двадцати шести тысяч штыков. Полки СС — четвертый, шестой, двенадцатый, тринадцатый, шестнадцатый, двадцать четвертый, двадцать шестой, тридцать второй и двести девяносто третий егерский.

— Ваши потери?

— Точно сказать не могу, так как соединение еще до сих пор собирается. Приходят группы и одиночки. Но потеряли мы примерно одну треть личного состава, все тяжелое вооружение и обоз.

— Обоз? Послушайте, вы как дошли до Карпат?

— Походной колонной.

— Конкретно?

— Обычным порядком. Впереди — головная походная застава — одна рота или эскадрон; затем авангард — один батальон; затем главные силы — примерно два батальона, штаб, артбатарея, санчасть, хозчасть; да один батальон в арьергарде, он же выставляет тыловую заставу маяков и боковое походное охранение. Движение ночью. Днем круговая оборона.

— Дневные стоянки? — спросил командующий фронтом.

— Зимой в селах, летом в лесах.

Ватутин долго молча смотрел на карту. Затем сказал, обращаясь только к члену Военного совета:

— Не верю. Нет, как хотите, Никита Сергеевич, а я этому не верю.

Хрущев улыбнулся, развел руками и сказал как–то удивительно просто, по–штатски:

— Ну, если ему не верите, так, может быть, нам поверите?

— Нет, не в этом дело… Я и ему верю. Но неужели у Манштейна такой тыл?

— Представьте себе, такой. Только не в одном Манштейне и его тылах дело. Может быть, и хлопцы тут кое–чего стоят, наши советские воины–партизаны, действующие в этом вражеском тылу. Народ! Патриоты! — убежденно сказал Хрущев.

— Правильно! Это, конечно, прежде всего. Манштейном мы займемся особо. В свое время. А раз есть на свете такие хлопцы, надо им помочь.

Никита Сергеевич улыбнулся и сказал вполголоса, но так, чтобы все слышали:

— Не зевай, партизан. Проси у командующего все, что надо. Он теперь добрый. Хоть и не шибко верит в эти ваши картинки, но в дела, видно, поверил. — И обратился к генералу Строкачу: — А картинки и все прочее припрячьте, как говорится, для истории. — Затем опять повернулся ко мне мимоходом: — Только никогда не говорите — «нас разбили». Побили крепко — это верно, на войне это случается, а разбить нас?.. Нет, нас разбить нельзя!

* * *

Не уходя из штаба, вместе со штабными работниками и с их помощью мы набросали заявку на вооружение, боеприпасы, медикаменты, взрывчатку. А еще через час снова были у командования.