Береговая служба, конечно, не очень украшала их юные биографии, но в плаваниях они все-таки бывали, раз даже за границей с дружеским визитом, и Витька Бакин, более острословный, на приставания девчонок — в каких морях скитались, кем служили — отвечал спокойно-пренебрежительно: «О морях помолчим — военная тайна. Что касается специальности, — он выпячивал грудь, — прошу осмотреть значок. Грамотный разберется: по механической части».

По механической части у них ладилось, они считались в НИИ почти мастерами. Вероятно, поэтому перед концом смены к Дёме Савушкину подошел доктор медицинских наук Малюгин. Постоял у станка — этакий седоватый, спортивно поджарый, дорого пахнущий лучшими сигаретами, тонким одеколоном, — пристально последил за руками Дёмы, сверканием стружки, штырька из нержавейки, и, когда Дёма отложил деталь, он взял ее, подержал в длинных, белых, каких-то нервно чутких пальцах, покивал молча своим мыслям и только после всего этого произнес четким баритоном:

— Молодец, парень.

Дёма кивнул, перемигнулся с Витькой: мол, смотри, важный, а снизошел... Витька показал ему большой палец, что означало: точно, значительный, и вообще мужик, каких немного... Докторов, понятно, в большом институте предостаточно, но Малюгин Валерий Аркадьевич был личностью заметной: жил одиноко, прекрасно водил свою белую «Волгу», разбирался в рок-поп-диско- и прочих музыках, был элегантен, сдержан, ироничен и, все это знали, ездил в столицу на свидания с балериной из Большого театра, называя ее просто: «Мой друг в пуантах». Дёма ждал, тихо сиял от возвышенного настроения, зная, что просто так, ради прогулки или двух уже произнесенных слов доктор Малюгин не придет в механический цех, и сейчас последует нечто более важное.

Валерий Аркадьевич нежно уложил штырек на тумбочку рядом с другими, до микрона точно такими же, вынул из кармана пиджака что-то в бумажке, развернул, поднес к лицу Дёмы.

— Выточить сможешь?

На ладони у него лежала не то шайба с резьбой, не то штуцер, не то плоская гайка — нечто собирательное, для особого применения («Автомобильного!» — догадался Дёма), но технически вещь элементарная, почти ученическая. Дёма так и ответил:

— Раз плюнуть.

— Мне шесть штук.

— Значит, шесть раз повторим. Только вот... скажите мастеру.

— Предупредил. Он не против. Хотел сам кому-нибудь поручить, но я предпочитаю личные контакты.

— Как говорят на флоте, цель вижу, бой принимаю, — сказал Дёма, — завтра будут готовы ваши гайки.

— Штуцеры, — твердо поправил подошедший, улыбчиво внимавший разговору Витька Бакин.

— Штуцеры, — подтвердил доктор.

— Могу помочь, — находчиво вызвался Витька, беря и подкидывая штуцер.

— Спасибо, ребята... Вот и жду завтра у себя в холостяцкой однокомнатной.

Малюгин пожал им руки чуть на расстоянии, без излишнего панибратства, не теряя осанки, медленно удалился, а Витька шлепнул по плечу Дёму, предовольно развеселившись.

— Считай, пленочки, диски в наших руках! Перепишем, обогатимся, модерно образуемся!

Да... перепишем... модерно образуемся... А дальше?.. Потом было так... мы пошли... пошли... И тут эти... грибы в банках — белые, маслята, рыжики... отдельно, чистые, как пельмени отштампованные... Еще книги, везде книги — от пола до потолка... Книги, книги... И музыка... Вся квартира в музыке, как музыкальная раковина на танцплощадке в парке... музыкой звучат стены, мебель, посуда на кухне... от музыки пухнет голова... гудит, звенит... голова — как гремящий диск... кружится, кружится, аж чернеет в глазах...

— Пожалуйста, очень прошу, не надо музыки!..

— Да ты что, милок, какая тута музыка? Тута больница, тихо завсегда. Али бредишь?

Дока раскрывает горячие и тяжелые глаза, сумеречно видит белую пухлую фигуру с одутловатым лицом, долго припоминает, где он и кто перед ним, наконец, одолевая боль во всем своем существе, спрашивает:

— Ты кто?

— Няня я, пришла покормить.

— Больно, няня, понимаешь? Сначала было очень легко... Почему было легко?

— Уколы облегчительные делают, сынок. Знать, укол прошел... А ты все ж таки покушай. Бульон куриный, яичко, хлебца немножко... Давай-ка головку тебе приподыму. — Она крутит блестящее колесико, голова вместе с подушкой плывет вверх, Дока видит узкую палату, окно в полстены, за окном ясное небо над кромкой синего дальнего леса, упрямо смотрит туда, точно желая поместить себя, жаркого, потного, в той прохладе и необъятной свежести, а няня ловко, проворно выпаивает ему бульон, скармливает яйцо, наговаривая при этом: — Ты не стесняйся, милок, вона кнопка на стенке, как захочешь чего — вызывай меня, терпеть вредно по медицине, тут дружок твой наведал, к тебе не пустили, очень уговаривал хорошо поухаживать за тобой, шоколадкой угостил, в долгу, говорит, не останусь, такой обходительный, обещалась ему, так ты не стесняйся, ну как, полегчало маленько? Теперя таблетки эти глотай, от них тоже должно полегчать. А укол — токо на ночь, строго с уколами, дорогие, опасные, на особом контроле у главного врача.

После еды, таблеток тело будто оглохло, лежало тяжелой бесформенной сырой глыбой, словно бы тоненькой ниточкой соединенное с головой, и потому сознание почти прояснилось... да, почти, ибо все-таки было горячим и поспешным. Но можно было говорить. Хотелось говорить, чтобы задержать няню, старую женщину, добрую.. А кто приходил тогда: сестра, няня?.. Они похожи, у них разнятся лишь голоса. А может, в голове у него все распадается, уши иначе слышат, глаза обманчиво видят?.. Вот опять застелило сумеречью... Надо меньше думать. Надо просто говорить. Он уже рассказал ей, женщине, той или этой, как познакомился с Доком Малюгиным... теперь про его квартиру, тот первый вечер.

— Слушайте дальше... — говорит Дока, ловит руку женщины, обжигаясь ее ледяной холодностью, крепко стискивает. — Слушайте и не уходите, прошу вас...

— Посижу маленько, ладно. Токи ты тихонько, кабы нас не заругали.

Ну вот, пришли, Витька и я. Квартирка у доктора Малюгина однокомнатная, точно, но старой постройки, такая двухкомнатной теперешней просторнее: потолок как в церкви, в прихожей автомобиль ставь, в кухне футбол гоняй. Мебелишка древняя, от отца еще, сказал Док, и ценная, видать. Зато уж книг научных и художественных — все стены пестрят, ребят; много фантастики. И современные вещички имелись: радиосистема «Грундиг», магнитофон «Соня» и совсем шик — аксессуарный бар «Король Артур». Дом, само собой, в особом районе, за окнами тишина, сосны задумчивые... Кладем ему штуцеры, от платы, естественно, отказываемся: свой человек, институтский, к тому же очень интересующий нас.

Проходите, говорит, ребята, устраивайтесь у моего круглого стола, закусим немного, поговорим. Какой вам диск поставить? Ага, «Блонди», пожалуйста. Квартира наполнилась сильной ритмомузыкой. Он вынул из серванта фужеры, налил в них джина, разбавил манговым соком, дал пластиковые соломинки. «Освежимся, мастера! Штуцеры вы сработали прелестные, подумал даже: когда-то в мастера мог выйти только пожилой человек, многоопытный, теперь время сжалось, жизнь удлинилась за счет повышения всеобщей интеллектуальности, знаний, информации. И развитости физической. Да, да, смотрите, какие вы крепенькие и спортивные!»

От нежного коктейля мы все-таки хмелели. И чудилось, музыкой звучали уже стены, мебель, посуда на кухне... Витька Бакин, занемевший сначала в уюте, шике и блеске, не вынес своего личного безгласия, спросил, солидно покашляв (хмелек прибавлял весу), зачем доктору Малюгину эти примитивные штуцеры. «Отгадайте, — ответил Док, — пошевелите извилинами, а я пока закусить придумаю».

Не отгадали, плохо уже гадалось: на столе была копченая колбаса, салат из морской капусты, отварная картошка и грибы... белые, маслята, рыжики... в отдельных банках, чистенькие, как пельмени отштампованные... И хлеб — ржаной, бородинский, из столицы. Док усмехнулся нашему забалдению, сказал: «Я хозяйственный, от меня холостяцкой псиной не пахнет, кое-что умею, и на даче сам работаю, солю, мариную... да, да, и землю лопатой копаю. Пожмите мне руку. Так, крепче, не стесняйся, Дементий Савушкин!.. Вот, сдался... Давай ты, Виталий Бакин, ну, ну!.. тоже ничего, да смялась и твоя ладошка... А я, братики, полста отпраздновал в мае. Вот и смекайте, что нам дает активное общение с природой, если не забывать: она, она, а не мама родная породила нас!.. Ну, водочки под дары лесов и лучших магазинов!»