Вкусная еда, водочка «пшеничная», диско-музыка, комфорт с манговым соком и баром «Король Артур», наполненным дефицитными напитками, очень возвышенно нас настроили, так бывает лишь в загранкино, мы будто бы попали в артисты, покуривали ментоловые сигаретки, подвывали бешеной музыке, нога на ногу — ну, ну, где юпитеры, кинокамеры? — лучший момент, редкостный кадр!.. И Витька кинул рабочую руку на докторское плечо, качнул его седоватую, прочно сработанную природой голову, спросил: «А насчет девочек, Док? Могу организовать... не балерины, само собой, но стандарт выше среднего, а? Кивни своей научной башкенцией и... разделим обильный стол с прекрасным полом... Стыдно же так скупердяйничать...» И расхохотался: стол с полом!
Врал Витька Бакин. Он слабый на выпивку, после второй, третьей — врать начинает. Складно врет, верит в свое вранье, иной раз разрыдаться может, доказывая, что говорит истинную правду. Я тянул его за пиджак, пинал ногой, но Витька уже художественно описывал девочек, и в одной из троих (Витька, понятно, хотел для всех «организовать») я узнал свою Анфиску... а она в деревне, а Витька ее всего-то раз видел, когда ездили в гости к моим родичам. Мне сделалось плохо, мне тошно стало... Гремели хриплым голосом певца стены, книги, хрусталь в серванте... И грибов я таких никогда не видел, и морская капуста пахнет больничным йодом, и водки столько никогда не пил, и манговый сок отдает лосьоном, и вранья никогда я такого не слышал, даже от Витьки. Стыдно перед вежливым, ученым человеком... Я встал, чтобы врезать Витьке Бакину, своему верному единственному другу, поправить ему свихнувшийся пустой бак. Такой момент наступил. Я задохнулся: какие мы все-таки подлые!
Но мощно расхохотался Док: «Не уметь пить в молодости, говорит, не беда, не научишься к старости — биографию испортишь. Не надо, Бакин, девочек, мужская компания во все века ценилась выше, конечно, истинными мужчинами, и добрую выпивку незачем портить сексом... Или то, или другое. Под водку любят уголовники и современные образованные мещане... Понимаю, о чем думаете: мол, красиво глаголет, а у самого балерина в любовницах... Во-первых, балерина моя родная племянница, во-вторых, в столицу езжу к дочери и внуку... Жена погибла, когда еще работали с нею в Сибири, вертолет разбился. О балерине пошутил — и прилипла ко мне балерина. Пусть, думаю. Красиво: седой, одинокий, значительный — и молоденькая, изящная глупышка... Людям это надо. Дающий пищу для разговора загадочен, интересен и... да, по-особенному уважаем. Как, уразумели что-нибудь, братики дорогие?»
Мы уразумели, вернее, совсем забалдели. Нам — и такие душевные откровения? За штуцеры? Или мы все-таки ничего ребята, стоим чего-то?.. «До-ок, — сказал нежно и заикаясь Витька, — напьемся, милый До-ок, а? Окажи высшее внимание работягам!» Малюгин только усмехнулся: «Сегодня пятница — кому как угодно... но у меня так: повального алкогольного греха не терплю, каждый пьет по потребности, не насилуя других, домой добирается на собственном транспорте, желательно в вертикальном положении».
И мы с Витькой Бакиным «напшеничились», одолев красивую бутыль емкостью 0,75 литра. Задобрели неописуемо, орали Доку возвышенные слова, лезли целоваться, называли старика братишкой, морячком, кэпом, адмиралом, вытягивались перед ним по стойке «смирно», требовали отдать любой приказ: хоть на смерть пойдем за Дока — выдающегося, любимого человека... Тьфу! Скоты!.. И музыка рвала, дурила нас — нервное, нежное, дикое пение у пещерного костра после куска окровавленного мяса...
Да, да, ели кровавые бифштексы... потом Малюгин развез нас на своей «Волге»: меня в общежитие, Витьку — к родителям... А то бы — вытрезвитель, точно, с вычетом по четвертной за холодный душ и милицейско-медицинское обслуживание, да на работе моральное перевоспитание... Прямо-таки по анекдоту сибирскому (Док рассказал): после праздника спрашивают одного мужичка: «Как погулял?» — «Я-то? Я-то чо, сарай со свиньей только спалил. А вот Кешка, тот погулял: жинку из берданки подранил, дружка пристрелил и еще на дальнюю улицу бегал стрелял».
Ха-ха! Похоже, хоть без убийства! Это я от стыда смеюсь. Вспомнил — и затошнило... воды бы холодной... Няня! Сестра!
Дементий Савушкин поворачивает голову, очень внимательно смотрит на то место, где сидела женщина в белом халате. Никого. Пусто у окна и за окном — там сине и мертво вечереет. Дока медленно переводит взгляд на свою здоровую руку — в ней была обжигающе холодная ладонь женщины — и видит: рука держит желтый клеенчатый тяжелый мешочек, который кладут под локоть, когда прокалывают иглой вену. Сам он взял его? Или вложила женщина? Как малышу, чтобы думал: мама рядом.
На тумбочке — графин с водой, стакан. Надо напиться самому, не ждать, не вызывать няню, калеке надо привыкать — мама в деревне, друга не пустили, Анфиска... Где же Анфиска? Она бы пришла, она бы все-таки пришла... После грохота, падения, тьмы, мучительно резкого света — был Док: струйка, крови по щеке, черный хрипящий рот... А она, куда делась она? Выпрыгнула раньше? Осталась под... нет, об этом лучше не думать... голову окатывает жар, чернеет в глазах... Надо напиться. Достану графин, наполню стакан.
Дока тянется, наливает, трясущейся рукой подносит край стакана к губам, пьет, расплескивая теплую воду на грудь, шею. Становится вроде легче, сухая боль смягчается, переходя в неодолимую усталость, а утомление — в медленный, тяжкий, не отнимающий сознания сон. Вновь появляется женщина, трогает его лоб, щупает пульс, ее движения овевают его ветерком, и Дока торопится высказать ей главную суть, как ему кажется, начатого исповедания:
— Важно вот что. Тогда, на той вечеринке, доктор Малюгин выбрал меня. Так и сказал: «Будем дружить. Ты — русачок чистый, синеглазый, русочубый, румяный и крепенький, точно боровичок из августовского бора. Во мне — городская кровь, замутненная, еще мой прадед обжил первопрестольную. Ты вернешь меня в Россию, свою, березово-ситцевую, поможешь лучше понять ее. Для пожилого молодой друг — как его же молодая жизнь рядом, только проживаемая иначе... Научу водить автомобиль, будем ездить к тебе в деревню, во все дальние и ближние леса, в столицу, на Кавказ». Научил. За неделю. Сам удивился: «Ну, ухватистый ты, и в моторе дошлый — словом, Дока с большой буквы. Не ошибся, нет! Твой Витька Бакин парень душевный, а со сквознячком под черепом, долго еще будет спотыкаться, шишки набивать на ровном месте...» Так вот, ученый Док выбрал меня другом, младшим братом, товарищем и... хотел сказать — личным шофером, но это я потом стал так думать, от злости, конечно. Тогда, в первое время, решил: мне же выгоднее — научусь водить машину, почерпну культуры, подготовлюсь в институт технический, поможет Док, у него кандидаты, доктора, члены-корреспонденты кореша... Ну началась наша интересная жизнь. Слушайте, как мы потрясли мою родную деревню.
— Хорошо, я в другой раз дослушаю, — сказала женщина, вернее, донесся от двери ее негромкий, удивительно округлый крепкий голос. — Ты обдумай сначала, тебе легко будет думаться.
И опять думалось, вспоминалось.
Дока и Док приехали в деревню. На белой «Волге». Дока за рулем, Док — рядом, оба опоясанные черными привязными ремнями. Подчалили к калитке дома старика Савушкина, бывшего колхозного полевода, теперь пенсионера, огородника приусадебного, и Дока трижды посигналил.
Загавкал дряхлый пес Варнак, слепо глянула из сеней мать, любопытно зыркнула старшая сестра и принялась причесываться, одергиваться; появился отец, по-воскресному в чистой рубахе, шерстяных брюках, сапогах яловых; не поверил, видно, что гости в его дом, повернулся было, но сестра Нюра испуганно выкрикнула:
— Да это Дёмка в машине!
И тут уж, как полагается, вышли встречать скопом, раздвинули ворота, пропустили машину во двор, отец указал, куда поставить — в тенек, под густую старую ракиту. Дока и Док явились перед ними разом, хлопнув дверцами, вольготно разминаясь после долгого сидения — триста километров без остановочки! В батниковых рубашках и джинсах «Супер райфл», в полуботинках на микропорке. Нюрка бескультурно ахнула, спросила:
