Неожиданно длинная антиводочная речь обычно молчаливо-застенчивого Политова оживила хмуроватое заседание. Посмеялись, достали папироски, стали веселее поглядывать друг на друга. И директор Санников, распрямив пригнутую, багрово напряженную выю, буркнул завхозу:
— Не в моей компетенции сие.
Зато Покосин словно проснулся, вскинул очки так, что они резко блеснули, и начал говорить с напористой убежденностью, ясно понимая: тут его не остановит директор — торговлю контролирует возглавляемый им поселковый Совет, — изложил свои мысли твердо, обстоятельно:
— Считаю, правильно заострен вопрос в данной ситуации, когда произошло большое скопление народа в нашем поселке, а среди тушащих пожар, временно оторванных от своих коллективов, возникают факты антиобщественного поведения, что влияет на моральное, в общем здоровое, состояние наших людей, будем просить вышестоящие инстанции сократить продажу спиртных напитков до одного дня в неделю, и, могу заверить, нам пойдут навстречу в этом наболевшем вопросе.
— Спасибо, — сказал ему Корин.
Высказались все, и все теперь устремили свои взоры на директора леспромхоза — за ним слово, пусть не последнее, но очень значительное. Он поворочался, попыхтел, вероятно смиряя в себе власть непререкаемого хозяина здешней тайги, Параны, с которым столь бесцеремонны эти пришельцы, проговорил довольно мирно, хоть и угрюмовато:
— Технику дадим — дело серьезное. Детали дообсудим.
Эта скорая уступчивость не удивила Корина: не туп же, в конце концов, Санников, успокоился, поразмыслил, решил — глупо ждать строгих приказаний свыше; понял еще, наверное, что «главный пожарник» пожаром командовать будет сам и с ним выгоднее договариваться, быть на равных, чем враждовать. Корин удовлетворился этим, для начала, но чувствовал: с «хозяином» надо вести себя очень настороженно.
Вышли из прохладного дома в сухой жар полудня. Казалось, и вода реки остановилась, онемела, нагретая едва ли не до кипения, и воздух оттого ощутимо пахнет дымом, что невидимо перегорает в нем нечто горючее. Пристань, плоты, сплотки, обширная запонь до середины реки — все пустынно, на вид заброшено. Притих и поселок. Даже полонившие Парану таежные пожарные не расхаживали по улицам, радуясь цивилизации. Мертво, тревожно было в замутненном тяжелом небе с затерянным солнцем, в, синих непроглядных лесах вокруг.
Корин направился к маленькой гостинице (Дому для приезжих), где он жил вместе со Ступиным, пилотом Димой, командирами групп; хотелось отдохнуть немного перед обедом.
— Погоди! — окликнул его зашагавший было в сторону Санников; развалисто подошел, дружески взял Корина под локоток, сказал негромко, явно желая не быть услышанным другими: — Просьба, Станислав Ефремович, можешь считать — личная. Сочтемся. Обойди полосой тот мой лес за Струйным. Сам понимаешь, дорогу пробивать, вывозить... Время, силы потеряем. Лучше уж тебе помогу.
Корин молчал до самой гостиницы.
— Ну, — подтолкнул его легонько Санников. — Твой парень берется же... Понимает.
— Парень плохо подумал.
Корин остановился, высвободил свою руку. Раскурил трубку, сделал несколько глубоких затяжек. Хрипло рассосал сигарету и Санников, буркнув:
— Сознаю: трудно. Людей дам.
Корин кивнул, но так вынужденно, отчужденно, что Санников не мог порадоваться этому: вымолил нечто, никак не возвышающее его.
4
«Милая Ира!
Сегодня рано утром три наши главные группы выступили в тайгу. Пошли трактора, на автомашинах повезли палатки, продукты, разный инструмент. Тут есть лесовозные дороги, по сухой погоде они вполне нормальные. Будем пробивать новую опорную полосу.
Наш главный лагерь теперь — Парана. Здесь будут отдыхать смены, инструкторы готовить новичков, ну и конечно, здесь штаб, моя рация, отрядный хозснаб и Анютин пищеблок.
Провожать наших вышел чуть не весь поселок, бабы, ребятишки, баян играет. На площади возле клуба столпились сотни людей, шум, командиры сзывают свои группы, ревут моторы, лают напуганные собаки, а тут еще бродит горбатая старуха Калика, крестит всех подряд и скрипучим голосом напевает: «По долинам, холмам люди, люди вокруг, и сияние звезд из небесных дверей...» Пробилась к Корину, стала его благословлять: «Спаси, Христос, от геены огненной, земной, небесной, адовой...» И еще что-то. Он так серьезно посмотрел, взял ее под руку, вывел из толпы и говорит мне: «Вера, побереги бабушку, а то задавят». Я держу Калику за рукав длинной байковой кофты, она вырывается, такая костистая, сильная, все что-то причитает и лезет в толпу. Он улыбнулся мне по-своему, одними кончиками губ, поворошил рукой свой седой бобрик: мол, видишь, все хорошо, я рад, теперь навалимся большой силой, одолеем! И крепко пожал мне руку. Пишу я тебе сейчас, а пальцы мои чуточку ноют, будто отяжелели, будто Он мне силы своей прибавил.
Его позвал в свой «газик» директор леспромхоза, и они поехали впереди первой колонны. За ними двинулись все другие, понемногу ушли, скрылись в лесных темных просеках. Поселок сразу притих, опять уснул, ведь раннее утро было.
Я повела Калику к дому своей хозяйки Марковны, веду, она упирается и наговаривает: «Меня мучат грехи, меня мучит недуг, пропустите меня, пропустите скорей, я увидеть хочу Иисуса Христа!..» — «Где?» — спрашиваю. «В геене огненной», — отвечает и в сторону леса пальцем тычет.
Марковна впустила старуху, напоила чаем, постелила ей в сенях на лавке, и она послушно уснула. Калика так и живет — кто накормит, кто одежду какую даст, кто пожить пригласит. Летом все по урочищу бродит, ягоды, грибы собирает, в речках рыбу ловит, ночует на заброшенных заимках.
Сколько лет Калике — никто не знает. Марковна говорит: за девяносто. И еще говорит, что старуха помнит тот страшный пожар, который был здесь лет семьдесят с лишним назад. Тогда-то Калика и помешалась будто бы: любила монаха-отшельника, а тот бросился в огонь... не то спасая ее, не то — чтобы спасти урочище. Говорят так и этак — попробуй узнай правду! А Калика твердит одно: ей надо было, по поверью, сгореть — молоденькой, красивой. Оттого и пожар вернулся, что не она сгорела. А теперь не нужна — старых, калечных огонь не берет в искупление грехов человеческих. И вовсе свихнулась Калика.
В таких, Ира, старых селениях всякие верования, легенды обретаются. Тихо здесь, стариков много, и люди стареют как-то иначе, чем в городах, спокойнее, что ли, или без страха смерти. Моей хозяйке Марковне шестьдесят, а ее хоть замуж выдавай — такая она статная, чистая лицом, сильная от всегдашней работы и простой пищи. О себе не рассказывает. Я узнала только, что дочь и сын ее в городе, сын вроде бы даже доктор каких-то наук, а муж Марковны застрелился: сильно тосковал по детям, бросившим родное, обжитое еще прадедами село.
Вот, Ира, какая эта Парана! А мы-то думаем, что всякие трагедии, высокие чувства бывают лишь в наших больших городах. Будто бы не деревни народили для городов людей.
Все, заканчиваю, в наушниках слышу позывные. Теперь мне легче, поселковая почта помогает — телеграф, телефон, но прямая связь с Центром у нас своя, и через каждые три часа я включаю рацию.
Привет твоему экскурсбюро! И знаешь что — путевочку мне там приготовь... Ой, что я! Ведь надо как-то у него спросить, у грозного Корина... А вдруг согласится, и мы с ним — в Крым. В октябре ведь там еще тепло? И парки и фонтаны покрасивей, чем в нашем городе. А главное — море, правда? Никогда не видела живого моря. Спрошу у него — любит он море?
А главное, главное, Ира, мы же с ним еще не встретились. До смерти хочу и до смерти боюсь этой встречи... Нет, это минутами у меня так. Я очень, очень счастливая —
твоя Верка Евсеева».
ГЛАВА БОЛЬШОЙ РАБОТЫ
1
Вся линия будущей опорно-заградительной полосы была разделена на три участка, как и прежде, в глубине урочища. Правый фланг, вдоль притока Струйного и до реки, занял со своей группой Олег Руленков, центр, по вырубкам и пустырям, — Мартыненко, левый фланг, менее протяженный, но более лесистый, прилегающий к озеру Глухому, взялся оборонять Василий Ляпин. Каждая группа получила бульдозер с леспромхозовским трактористом, в любую мог, при надобности, пройти грузовик — были очищены старые трелевочные трассы.
