Она знала, как можно незаметно выйти из больницы: не через центральную дверь, а черным ходом. Черный ход ей показала Андреевна, когда лежала здесь с аппендицитом. Черным ходом Эмма приходила к Андреевне в любое время и в неприемные дни.

Полежав еще немного, Эмма поднялась, натянула на себя пижаму и вышла в коридор. Она не знала, который час, а в коридоре висели часы. Еще ей нужно было поискать говорливую нянечку и попросить у нее свою одежду. Эмма была уверена, что нянечка не откажет: не зря же она оставила ей тридцать рублей. Но под каким предлогом просить одежду, — этого она еще не решила. Да и какой придумаешь предлог? Сказать, что хочет сходить домой? Нет, ходить домой не позволено. Хочет просто выйти на улицу подышать воздухом? Тоже нельзя… Лучше всего сказать, что ей нужна одежда, — и все. Нужно, чтоб вся одежда лежала у нее в палате.

На круглых часах было без десяти двенадцать. Слабо освещенный коридор был пуст. Эмма медленно пошла в конец коридора. Ноги вполне были послушны ей, и вообще она не чувствовала слабости. Может быть, лишь немного кружилась голова. Но это, по-видимому, от того, что она несколько дней пролежала в постели.

В конце коридора находилась ординаторская. Дверь в нее была приоткрыта. Эмма заглянула в комнату. Дежурного врача не было. На вешалке у двери висело женское пальто и меховая шапочка, на полу стояли замшевые полусапожки.

Мгновенно Эмма все решила. Быстро сняла пальто и шапочку, схватила полусапожки и спустя минуту была уже на темной лестнице черного хода. Здесь она задержалась, чтобы одеться. Шапочка была ей мала, не закрывала ушей, полусапожки едва налезли на ноги, и пальто было тесное. Но это не имело значения.

Эмма тихонько отворила дверь на улицу и сразу задохнулась морозным воздухом. Если бы она могла бежать, она побежала бы. Но бежать она не могла. И все же она старалась идти как можно быстрее, желая поскорее покинуть двор больницы.

Во втором часу ночи, не найдя в поселке машины, она вышла на дорогу, ведущую к аэродрому, и пошла по ней, в надежде, что какая-нибудь машина догонит ее и она ее остановит. Руки и уши у нее не мерзли, их защищали поднятый песцовый воротник и теплые варежки, оказавшиеся, к счастью, в кармане пальто. Хуже было ногам. Чужие полусапожки сильно жали, и холодно было коленям, укрытым от мороза лишь штанинами пижамы из тонкой байки.

На рассвете, который ничем не отличался от черной безлунной ночи, дежурный персонал больницы был поднят на ноги: в почтовом фургоне привезли замерзшую женщину. Шофер и экспедитор, ездившие на аэродром за почтой, на обратном пути в поселок заметили лежавшую в сугробе на обочине женщину. Они остановились, увидели, что женщина мертва, положили труп в машину и поехали прямо в больницу.

Погибшую сразу узнали и пришли в ужас: как, когда, почему она убежала из больницы? Зачем ночью, в такой мороз пошла пешком в аэропорт? Как и когда наконец смогла взять пальто и полусапожки Валентины Яковлевны? Дежурный врач Валентина Яковлевна, не обнаружившая до сей поры пропажи, уверяла, что ни на минуту не покидала ординаторскую, — разве что выходила на секундочку в сестринскую комнату к зазвонившему телефону. Пожилая нянечка, которой погибшая вверила свою тайну, плакала. Но ни слезами, ни лекарствами помочь было невозможно.

О подобных несчастных случаях следовало ставить в известность милицию. Валентина Яковлевна, перед тем как снять телефонную трубку, попросила почтового экспедитора и шофера задержаться до прихода милиции. Но те ответили, что сперва отвезут в свое отделение почту, а потом приедут снова. Плакавшая нянечка еще до их ухода вышла из приемного покоя. Она вернулась, когда Валентина Яковлевна рассказывала по телефону дежурному милиции о случившемся.

— Милиция сейчас приедет, — сказала Валентина Яковлевна, положив трубку.

— Валентина Яковлевна, у нее мешочек с собой был, — сказала нянечка, указав глазами на кушетку, где лежала покрытая простыней погибшая. — Она в нем письма любимого человека держала. Мешочек под матрасом лежал, теперь посмотрела — нету. Значит, на ней он завязанный. Я возьму мешочек, Валентина Яковлевна, да сожгу эти письма. Зачем, чтоб их в милиции читали? Или вдруг мужу в руки попадут. У него и без этого горя хватит.

— Конечно, возьмите и сожгите, — ответила Валентина Яковлевна.

Нянечка подошла к кушетке, отвернула простыню, осторожно ощупала покойницу и стала расстегивать пижамную куртку. Однако снять туго завязанный на талии мешочек не могла: узлы тесемок смерзлись, окоченевшее тело трудно было приподнять и повернуть. К тому же нянечка была так потрясена случившимся, что у нее дрожали руки. Она все время плакала, приговаривая:

— Жалко мне ее, жалко… Бедненькая… Такая молоденькая…

Видя, что нянечка никак не справится с узелками, сестра взяла ножницы, перерезала тесемки, и мешочек легко снялся.

Не дожидаясь, пока приедут из милиции, нянечка спустилась в подвал, где находилась котельная, чтобы бросить в топку мешочек с письмами. Она и бросила бы его сразу в огонь, если бы не истопница Домна, женщина спокойная и не глупая, всегда читавшая во время ночных дежурств в котельной разные книжки. Узнав о содержимом мешочка, Домна сказала:

— Зачем их сжигать? Давай посмотрим письма. Если адрес летчика обнаружим, вот и отдадим ему.

Нянечка согласилась с Домной, они стали вскрывать мешочек. Вынули из него первый толстый конверт, раскрыли его и ахнули.

Прошла зима с пургами, морозами, длинными полярными ночами. В конце мая поплыли на сопках снега, дотаивал снег на земле и начала покрываться зеленью тундра. Сутки превратились в сплошные солнечные дни, без ветров и без туч, и аэропорт зажил шумной, беспокойной жизнью, радуясь весне и хорошей летной погоде.

Однажды в такой вот замечательный день в ресторан вошел загорелый парень. Он держал в руке что-то пухлое, чего нельзя было увидеть, поскольку это «что-то» было завернуто в плотную лощеную бумагу. Парень оглядел с порога зал, но, видимо, не увидел того, кого искал. Он подошел к молоденькой официантке, которая, сидя за служебным столиком, протирала салфеткой бокалы.

— Девушка, скажите, сегодня работает… — парень запнулся, потом снова сказал: — Я не знаю, как зовут эту девушку… Такая черненькая, и родинка вот здесь, на правой щеке.

Девушка подумала и ответила:

— В нашей смене такой нет.

— А вы не могли бы передать ей вот это? — Он указал на свой пухлый сверток. — Я только из самолета, и меня ждет машина. Она догадается, от кого.

— А кому передать? По-моему, у нас вообще никого нет с родинкой, — сказала молоденькая официантка.

— Ну что вы! — усмехнулся парень. — Полгода назад она здесь работала.

— Не знаю, — сказала девушка. — Я здесь недавно. Может, она уволилась. Лучше спросите администратора Коробкову, она точно скажет. Пойдемте, я вас проведу к ней.

Они прошли через зал, девушка указала ему дверь к администратору. Он постучал и вошел в крохотную комнатушку. Полная седая женщина что-то подсчитывала за столом на арифмометре. Он сказал ей то же самое: у них работает девушка, черненькая, с родинкой на правой щеке. Он хочет передать ей тюльпаны. Он обещал привезти из отпуска.

— Черненькая, с родинкой? — переспросила администратор, изучающе глядя на него. — Ее звали Эммой?

— Возможно. Я не спросил имени. Но она здорово похожа на мою сестру, поэтому я ее запомнил, — объяснил парень. Он развернул бумагу, и в руках у него зажегся пунцовый костер из тюльпанов.

— Она погибла, — сказала ему администратор.

— Погибла?! — Парень изменился в лице.

— Замерзла на дороге, — сказала администратор.

Парень стоял как вкопанный у стола, непонимающе уставясь на седую женщину.

— Все раскрылось после ее смерти, — вздохнула администратор. — Она обсчитывала клиентов, ограбила улетавшего в отпуск радиста полярной станции. Держала деньги в старых почтовых конвертах, а санитарке в больнице сказала, что это письма любимого. Хотела удрать с деньгами, пошла ночью на аэродром и не дошла.