— Сегодня куплены, — лейтенант разглядывал чек. — Тридцать два рубля.

Затем он достал из портфеля меховую шапку, и в шапке тоже лежал чек.

— Тоже сегодня куплена. Чеки пробиты в одной кассе.

— Где куплены вещи? — спросил его полковник.

Лейтенант напряженно рассматривал чеки.

— Сразу не определишь, товарищ полковник, — виновато сказал он.

— Хорошо, выясним. Что там еще?

— Больше ничего, — лейтенант заглянул в портфель и для достоверности пошарил в нем рукой.

Полковник Авдеенко еще раз принес всем свои извинения, и милиция покинула особняк.

В этот воскресный день Тимофей Лещук уезжал домой на Черниговщину. По правде говоря, за три дня жизни в большом городе он вконец измотался — вот что значит непривычка сельского жителя! В сравнении с этим городом большое в общем-то село, где жил Лещук, выглядело заповедником тишины и покоя. А тут — стада машин, троллейбусы, трамваи, толпища народу. И все это бежит, спешит, скрипит, гудит, мельтешит перед глазами. На центральных улицах люди движутся сплошным потоком. Поток заглатывает тебя, вертит, как щепку, на широченных тротуарах, втягивает в подземные переходы, в разинутые пасти огромных магазинов, швыряет к прилавкам с очередями, толкает вверх и вниз по лестницам, и наконец — как избавление — снова выбрасывает на улицу, где ворочается все тот же неубывающий поток машин и людей. И ты все время путаешься, не туда сворачиваешь, не в тот автобус садишься, не там выходишь, лезешь с вопросами: подскажите, как проехать, где сесть, где выйти? Каждый видит, что ты «деревня», «периферия», и сам ты чувствуешь себя круглым дураком. Ну его к бесу!..

Тимофей Лещук приехал проведать дочку. Можно сказать, жена выпроводила: поезжай да поезжай, посмотри, как она там? Может, ей жить негде, может, на вокзале ночует? Может, деньги вытащили, голодная сидит? Сама-то ни за что не напишет — из принципа, из гордости.

И Лещук поехал. И приехал. Приехав же, полдня разыскивал Олю в общежитии и в шумных коридорах автодорожного института, толкался в вестибюлях и под дверьми аудиторий, где шли экзамены. И наконец нашел. Оля возрадовалась отцу, сообщила, что только что сдала на пять математику, что теперь ей осталось всего два экзамена, и сразу же хотела вести его обедать в студенческую столовую. От студенческой Лещук отказался, повел Олю с тремя подружками в ресторан, накормил их дорогим обедом.

Когда вышли из ресторана, выяснилось, что у Оли и подружек через полчаса консультация и им нужно бежать.

— Ты погуляй, папа, посмотри город, а вечером я приду к тебе в гостиницу, — сказала ему Оля. — Часиков в девять.

До девяти он так нагулялся и столько насмотрелся, что, когда очутился в тихом номере гостиницы, у него все еще гудело в голове и мелькали в глазах машины и люди.

Прошло и девять, и десять — Оли не было. В одиннадцатом часу в номере зазвонил телефон.

— Папа, ты? — услышал Лещук в трубке приглушенный голос дочери. — Насилу дозвонилась к администратору и узнала твой телефон. Ты меня не жди. Я достала одну важную книгу по химии и буду заниматься.

— Как это — не жди? — удивился Лещук. — Бери свою химию, будешь тут учить.

— Ну что ты! Ведь я в библиотеке, книгу выносить нельзя, — торопливо говорила Оля. — Я тебе снизу звоню, от вахтера. Я до двенадцати здесь буду, в двенадцать закрывают.

— Тогда приезжай после двенадцати, я спать не буду.

— Нет, ты ложись, я в общежитии останусь. У нас завтра с восьми консультация. Потом я к тебе приеду, часиков в двенадцать. Спокойной ночи. Здесь нельзя долго занимать телефон.

— Ладно, — сказал Лещук. И, спохватившись, спросил: — Ты хоть ела что-нибудь?

— Ела, ела! Спокойной ночи! — быстро проговорила Оля, и трубка умолкла.

Утром Тимофей Лещук съездил на вокзал, взял билет на завтрашний поезд. Поезд уходил в девять вечера, весь воскресный день он мог провести с дочерью.

К часу дня в гостиницу пришла Оля, на сей раз с четырьмя подружками. Троих Лещук уже знал, с четвертой познакомился. Он опять повел их в ресторан обедать. Ресторан при гостинице был на ремонте, работали только буфеты, и они отправились в «Спортивный», кварталов за шесть-семь от гостиницы.

За обедом Оля с подружками щебетали о своих делах: сколько поступающих уже срезалось на первых экзаменах, насколько уменьшился конкурс и что тяжелее будет сдавать: химию или сочинение. Расправляясь с окрошкой и отбивными, девушки ахали, охали, зажмуривались — одинаково боялись оставшихся экзаменов. Потом они весело поблагодарили Лещука за обед и снова убежали от него — в библиотеку, штудировать все ту же химию. Оля сказала, что сегодня опять посидит до двенадцати, переночует в общежитии, а завтра пусть он приходит к ней прямо с утра, они поедут на Днепр, сходят в кино, затем она проводит его на поезд.

Тимофей Лещук не перечил дочери и не возражал против установленного Олей порядка их встреч — экзамены дело не шуточное! И если раньше он не понимал, отчего Оля выбрала автодорожный институт, и не одобрял ее выбора, то теперь желал одного: только бы сдала и поступила!

Не зная, чем заняться в незнакомом городе, Лещук не придумал ничего лучше, как отправиться из ресторана назад, в гостиницу. Было очень жарко, и он пошел пешком, не пожелав задыхаться в раскаленном на солнце троллейбусе. Впрочем, и на улице была настоящая душегубка. Солнце пекло нещадно. Правда, растущие вдоль тротуара могучие каштаны топили в своей листве солнечные лучи, не позволяя им превратить асфальт под ногами в настоящий кисель. Тем не менее асфальт был мягок, сплошь покрыт вмятинами от каблуков. Но и в этой жаре, в этой оцепенелой духотище, объявшей город, пульсировал и бился все тот же сумасшедший ритм: мчались машины, неслись куда-то люди — множество машин и множество людей.

Лещуку подумалось, что в этом городе никто не работает. Ему казалось, что все жители снуют по улицам или едут в машинах. Пускай сегодня суббота, но и вчера он наблюдал такую же картину: бегут, бегут, бегут! С портфелями, сумками, сумочками, свертками. Грызут на ходу яблоки, жуют пирожки, лижут мороженое.

«Куда их нелегкая гонит? Что за дела у них?» — недоумевал Тимофей Лещук.

Попав в свой номер, он облегченно вздохнул. Разделся до трусов, ополоснулся в ванной прохладной водой, вымыл набрякшие от жары ноги. Прилег на кровать и мгновенно уснул. Проснулся, когда за окном было темно. Он включил свет, отворил окно. Окно выходило в небольшой садик. В глубине садика горел фонарь, с черного неба посвечивали серебристые звездочки, резко пахли маттеолы и мята. Дома у Лещука тоже цвели под окнами маттеолы, и он с удовольствием подышал воздухом, наполненным их запахом.

Было половина одиннадцатого. Буфет еще работал, но Лещук не захотел спускаться вниз, обошелся бутылкой кефира, оставшейся у него от завтрака. Потом прочитал от корки до корки потрепанный «Огонек» двухмесячной давности, оставленный кем-то из прежних жильцов, после чего снова уснул.

В девять утра он был в общежитии института. Постучав в комнату, где жила Оля, и не дождавшись ответа, Лещук приоткрыл дверь. В комнате никого не было, все десять или двенадцать коек были аккуратно застланы розовыми байковыми одеялами.

— Вы к кому? — услышал он за спиной звонкий голосок. — Там никого нет.

Он обернулся. На него смотрела синеглазая девушка с полотенцем в руках. На рыжеватых бровях у нее и на рыжеватом локонке волос блестели капельки воды.

Лещук сказал, что пришел к дочери. Девушка ответила, что все девчонки ушли, она тоже сейчас убегает, но одна девушка, она не знает, как ее зовут, оставила отцу записку. Если он ее отец, то записка ему.

— Вы Лещук? — спросила девушка, взяв со стола сложенную квадратиком бумажку.

— Лещук, — подтвердил он.

— Тогда вам.

Лещук вышел в коридор и прочел записку: