— Спасибо ж вам, ой, спасибо, товарышочки! Ой, як вы нам помоглы! Сказано — шехвы! Шехвы завсегда нас выручать!.. Та сюды их кидайтэ, ци лопаты, холера з нымы!.. — не утихал он ни на минуту.

И может, потому, что голос кладовщика так чисто вызванивал, не позволяя ни перебить, ни заглушить себя, или потому, что весь он, со своими усами, сбитым на затылок брилем, в своем сюртучке-коротышке непонятного покроя, казался фигурой нереальной, а выскочившей из старинной украинской сказки, может, оттого никому не хотелось спрашивать кладовщика, почему не привезли на поле воду и почему «родненьких шехвов» оставили голодными на тяжелой работе.

Совсем о другом спросила его Тоня-математик. Она внесла в сарай охапку лопат, аккуратно положила их на гору других, отряхнула свою коротенькую юбочку, поправила копну рыжеватых волос и подошла к нему.

— Скажите, пожалуйста, храм это национальный праздник? — с непонятным волнением спросила она.

— А як же ж, золотцэ! — радостно воскликнул кладовщик, сбивая свой бриль с затылка на ухо. — Щэ й який празнык!

— И всю ночь на улицах гуляют?

— И на вулыцях и по хатам! Дэ хто хочет, там и гуляе! — радостной скороговоркой отвечал кладовщик. — И сьодня и завтра гуляем… А як же ж, золотцэ!

— Спасибо, — озорно сказала Тоня-математик.

Когда машины снова вырулили с подворья, кто-то заметил девушку в коротенькой юбке и ее мужа, быстро пересекавших залитый луной двор. Их окликнули, думая, что они побежали к хатам попить воды или вымыть руки и не видят отъезжавших машин. Но те оглянулись, помахали руками и прокричали:

— До свидания!.. Мы на храм!..

Взявшись за руки, они выбежали на отливавшую голубым стеклом дорогу и растворились в скользящем голубом мерцании. И там, в той стороне, где они исчезли, разлилась песня:

Село гуляло, танцевало, пело…

По светлой лунной дороге светлым лунным вечером возвращались в город машины. Те, кто ехал на передних, нет-нет да и заходились смехом, вспоминая, какого стрекача давал Грудка. Но и те, кто ехал на других машинах и не видел этого чуда, тоже повеселели от сознания того, что уже совсем близко осталось до дома, до теплой воды с мылом, до ужина и крепкого сна. А тут еще луна светила сумасшедшим светом, ворожила на звездах, как на картах, тасовала их на небесном бархате, сгребая меленькие звездочки в серебряные кучки, а крупные разбрасывая беспорядочно, как полтинники, по синему небесному столу. И этот колдовской свет вливался в глаза и сердце, очаровывал и заставлял забыть о всякой усталости, обволакивал душу тихой умиротворенностью.

Этот свет проник и в душу машинистки Пищиковой, стал покачивать и убаюкивать ее. Она прислонила к чьему-то плечу голову и медленно погрузилась в полусон. И тогда увидела, как с неба слетает Дева Мария, как опускается она на лунную дорогу и легкой поступью идет навстречу несущимся машинам: высокая, в коротенькой юбочке, с огромной копной развевающихся рыжеватых волос и с таким же озорным лицом, как у Тони-математика. Она шла по дороге, становясь все более видимой, и все более различимым становился в ее руках большой светящийся кувшин, доверху наполненный переливавшейся ключевой водой.

И Пищикова блаженно улыбалась в своем лунном полусне.

Очевидцев, которые бы проходили в эту минуту по улице и все видели, не было. Толпа сбежалась потом, когда стала кричать женщина. Крики доносились откуда-то сверху, из двухэтажного особняка, отступившего в глубь квартала и упрятавшегося за двумя старыми каштанами. Женщина выкрикивала нерусские слова, но надрывный, пронзительный голос ее, несомненно, взывал о помощи.

Когда сбежалась толпа и появилось несколько милиционеров, преступник уже успел удрать. Щуплый старичок с дерматиновой сумкой взволнованно рассказывал молоденькому лейтенанту милиции, как пять минут назад он вышел из дому сдать в молочный магазин пустые бутылки, как тут же услышал женский крик и поскорее свернул к особняку. В это самое время из-за каштана выбежал мужчина с растрепанными волосами и безумными глазами и едва не сбил его с ног. Рассказывая, старичок то ли от чрезмерного возбуждения, то ли для пущей убедительности все время встряхивал дерматиновую сумку, и в ней звенели пустые бутылки. Он указал, в каком направлении побежал тот человек, и лейтенант сразу же послал в погоню за ним двух милиционеров. Те бегом бросились исполнять приказание, а к особняку уже подъезжала милицейская «Волга» — высшие рангом сотрудники милиции спешили к месту происшествия.

Все эти события — крик женщины, звавшей на помощь, сбегавшиеся люди, рассказ старичка с дерматиновой сумкой — заняли немного времени, так что пострадавший все еще находился здесь, возле особняка. Его уже подняли с асфальта, и он стоял в изломанной позе, опираясь одной рукой на багажник спортивной бежевой машины с откинутым верхом. Лицо его и рубаха темно-горохового, почти зеленого цвета с узкими погончиками, что модно сейчас у молодежи, и брюки такого же темно-горохового цвета были залиты кровью. Светлые, как солома, волосы были в крови, и в крови была рука, упиравшаяся в багажник машины. Было ясно, что парня били по лицу. Крепкий удар пришелся в переносицу — оттого так много вышло крови. Кровью были забрызганы дверцы машины и асфальт, а в небольшой кровавой лужице валялась голубая спортивная сумка. Сумка раскрылась, из нее выпали спиннинговая катушка и какие-то пластмассовые круглые коробочки.

Люди, сбившиеся возле бежевой машины, являли собой как бы две группы, и каждая вела себя по-разному. Сбежавшиеся с улицы стояли молча, не понимая, но желая понять, что же произошло, и лица их выражали скорее любопытство, чем гнев и возмущение. Другие же люди, выбежавшие из особняка, были испуганы. Одна женщина, моложавая блондинка в светлом брючном костюме, похоже, мать избитого парня, плакала, помогая парню встать на ноги и поддерживая его, пока он наконец не поднялся. Эти люди произносили какие-то короткие фразы, произносили их не по-русски, но люди другой группы по интонации, с какой проговаривались слова, могли понять их смысл: какой ужас! кто посмел это сделать?!

Избитый был крепким парнем, с торсом борца и руками боксера. Он стоял, опершись рукой на багажник машины, потом убрал руку, дернулся кривой улыбкой и что-то сказал высокому, плотному мужчине, поведя перед собой рукой, точно хотел умыться. Мужчина взял парня под руку, повел к широкой стеклянной двери особняка. За ними пошла блондинка в брючном костюме и другая женщина — пожилая, сухолицая, в белом фартуке, в белой накрахмаленной наколке на седых завитушках, и курносенькая девушка с неестественно расширенными, точно застывшими в недоумении глазами. Двое мужчин, тоже обитатели особняка, подобрали с асфальта голубую сумку и выпавшие из нее рыболовные принадлежности, понесли в дом. И все они исчезли за стеклянной дверью, вместе с приехавшими на «Волге» работниками милиции.

Люди другой группы стали расходиться: больше не на что было глядеть, и больше они ничего не могли увидеть. Войти в особняк никто из них не мог: особняк был территорией другого государства, кусочком заграницы в этом городе.

Старичок с дерматиновой сумкой уходил последним. Миновав каштан, он еще раз оглянулся на особняк, будто не все доглядел до конца и не узнал всего, что хотел бы узнать. И вдруг он действительно заметил нечто такое, что заставило его немедленно вернуться.

Он торопливо подошел к машине, наклонился и поднял желтый кожаный портфель, завалившийся за правое переднее колесо. Довольный, что может оказать услугу кому-то из обитателей особняка, старичок бросился к стеклянной двери и отдал портфель вышедшему к нему молоденькому лейтенанту милиции. Тот поблагодарил его и скрылся с портфелем в доме, на чем благородная миссия старичка была полностью исчерпана.