Литмир - Электронная Библиотека
Содержание  
A
A

Третье. Мы вступаем в период еще большего числа неопределенностей, запрогнозировэть исход которых, вычислить траекторию их развития чрезвычайно трудно. Неопределенностей и во внутренней жизни, и в мировой политике, и в мире в целом. Период этот требует особой осторожности. Конечно же, не отказа от осуществления реформ, отказа, который искусственно породит новые неопределенности.

Четвертое. Под любые реформы, имея в виду реформы оправданные, направленные на благо человека, сейчас необходим колоссальный объем предварительных исследований, прогнозов, разработок, проверки ряда исходных положений на моделях. Недостаточность разработок больно ударяет по реформам и их сторонникам, замедляет или останавливает преобразования.

Отныне и далее в структуру политической и государственной систем, экономики, всей общественной жизни должен быть заложен институт реформ в качестве постоянного и всеобъемлющего института, обеспечивающего жизнеспособность общества.

Пятое. Скажу так — поверить в возможность и реальность обновления в наших условиях в начале 1985 года было немыслимо. Однако — свершилось.

Тем самым жизнь еще раз, хотя и крайне драматично, подтвердила, что все общественные процессы неизменно носят циклический характер. И потому противодействие консервативной волны тоже неизбежно. Само по себе оно не тождественно отступлению, частичной реставрации прошлого (хотя может дойти и до этого).

Реформация должна уже сейчас задуматься над тем, как облегчить наступление следующей фазы цикла — реформаторской, а не стихийно реставрационной. Тут есть много возможностей.

На пережитую в 1990–1991 годах, в 1993 году и вновь всколыхнувшуюся сегодня фазу оживления реваншизма, подкрепляемую фашизмом, необходимо взглянуть не только как на неудачу или неизбежное зло, с которым приходится считаться, но и как на определенный сигнал о подстерегающих демократию опасностях.

Шестое. Куда же все-таки эволюционирует обновление? Предперестроечное общество сильно напоминало феодальное с точки зрения того, как строились в нем взаимные интересы и вся система экономической и социальной мотивации.

Полное отчуждение всех от всего предопределило то обстоятельство, что система в целом была никому не нужна: ни низам, ни верхам. Максимум, что мотивировало — это личное, индивидуальное положение, если оно приносило хотя бы небольшие привилегии.

Именно поэтому «тот социализм» рухнул так же молниеносно и на удивление легко, как в свое время рухнул — без войн и революций — рабовладельческий строй.

Возможно несколько вариантов развития. Один из них беспокоит меня больше всего. Сегодня общество отличается высоким уровнем конфликтности. Но конфликтность порождает потребность в защите — военной, экономической, социальной, — а потребность эта, в свою очередь, взращивает определенную иерархию отношений.

Так возник феодализм. Именно стадию социализированного феодализма мы еще переживаем и сегодня. Тенденция к своеобразному региональному феодализму будет, на мой взгляд, достаточно сильной в нашей внутренней жизни, по крайней мере на ближайшее десятилетие. И центральным звеном станут новые республики; министерства и ведомства — там, где они сохранятся, — крупнейшие концерны.

Если наше развитие не сорвется в ближайшее время на какую-то иррациональную траекторию, то относительно раскрепощенным будет поколение, которому сейчас 17–20 лет. Таким образом, до того момента, когда новая общественная система в форме социального капитализма станет достаточно сильной продвинутой, придется ждать, как минимум, 25–30 лет при условии, что в течение этого периода не возникнут какие-то сильные и устойчивые факторы, способные существенно повлиять в ту или иную сторону на эволюцию общества. Что касается подъема жизненного уровня, то он начнется гораздо раньше. Разумеется, все это — лишь самые общие соображения, рожденные скорее образными ассоциациями, чем реальными фактами.

Перспективы обновления, доступные ему альтернативные пути дальнейшего движения, — самостоятельная тема, нуждающаяся в отдельной разработке.

Главные же вопросы сейчас: что и как должно быть сделано для того, чтобы реформы действительно стали неотъемлемым принципом общественной жизни? Что можно противопоставить тенденциям, толкающим к авторитарности, рефеодализму, укреплению иерархических и клановых структур? Что надо сделать, чтобы жизнь в стране чем дальше, тем сильнее подчинялась критериям рациональности?

В целях кардинального изменения социального бытия, на мой взгляд, необходимо сосредоточить всю деятельность по направлениям, способным определить уход коммунизма и придать качественно новый облик обществу. Эти направления я символически называю «Семь «Д»:

Депаразитация; Демилитаризация; Денационализация; Деколлективизация; Демонополизация; Деиндустриализация — экологическая; Деанархизация.

Депаразитация. Это — самое трудное. Наше государство — единственное во всемирной истории, которое запрещало человеку зарабатывать столько, сколько он может. Библейски вечно истинное «в поте лица своего» люмпены назвали «рвачеством», «обуржуазиванием», «перерождением», «шкурным интересом» и т. д.

большевизм через уравниловку сделал большинство людей нищими. Уравниловка — мутный источник иждивенчества, полуработы-полупаразитизма. Она принуждает даже труженика опускаться до уровня лодыря. Бездельный ритуал, то есть присутствие на работе — суть отношения к труду. Отсюда — тотальная люмпенизация общества. По качеству и образу жизни, по отношению друг к другу, к политике, духовной и материальной жизни. Надо только научиться лгать, воровать, списывать, приписывать, обвешивать, обсчитывать и т. д.

Сюда надо прибавить тьму убыточных предприятий, колхозов и совхозов, работники которых сами себя не кормят, следовательно, паразитируют на других. А все мы — вольно или невольно — паразитируем на природе. Благо, что не обделены богатством.

Депаразитация общества возможна только через введение института частной собственности. Причем под частной собственностью имеются в виду все формы собственности, кроме государственной. На Руси никогда не было нормальной частной собственности, и поэтому здесь всегда правили люди, а не законы. Законность, правопорядок — это императив частной собственности, ее творение. Частная собственность непобедима, ибо она наиболее эффективна. Только частная собственность через действие закона стоимости и конкуренции непрерывно повышает производительность труда и создает материальные блага в изобилии. Частная собственность — первооснова автономии личности, ее обогащения — интеллектуального и материального. Человек без собственности — винтик, терпеливо ждущий, когда его, заржавевшего, смажут социальным маслицем. Человек без собственности не может быть свободным.

Денационализация. До сих пор в национальном богатстве страны преобладающая его часть принадлежит государству, его структурам типа государственных предприятий, опекаемых государством все тех же колхозов и совхозов и т. д. Денационализация реальна только вместе с деколлективизацией. Здесь надо завершить столыпинскую реформу. Автор ее был слишком истиноемок. Для царя и двора Столыпин — левый, для интеллигенции — правый. Разновеликая, но единая ненависть к Столыпину убила его. А ведь именно он предложил дорогу, чтобы вывести Россию в белый свет.

Марксистские классики не любили крестьянство: крестьянин и темен, и глуп, и жаден, и бесконечно подражает буржуазии, и прочая, и прочая. большевики повели себя в крестьянской стране как иноземные завоеватели. Продотряды по жестокости превзошли все мыслимое и немыслимое. В гражданскую войну — институт заложников. Огнем артиллерии сметались заложные деревни. Затем — геноцид казачества, физическое уничтожение «комбедами» столыпинских кулаков, то есть самых работящих крестьян.

В пространстве полицейского государства крестьянина сажали «на якорь» в колхозной бухте беспаспортностью. Приусадебное хозяйство рушили налогом — при Сталине, безземельем — при Хрущеве, невозможностью торговать — при Брежневе. А «неперспективные деревни»? А грабеж со стороны «Сельхозтехники», «Сельхозхимии»? А мелиоративный разбой?

8
{"b":"188204","o":1}