— Ты не мог точно это знать. Стоило хотя бы попытаться.

— Ты права. Но… знаешь… как-то не сложилось.

Она поняла, что он хотел этим сказать: ей нет больше места в его жизни. Она уже не вписывается в нее. Она принадлежит к иной эпохе, и он не испытывал никакого желания включать ее в свою новую жизнь. Это означало бы смешение несовместимых частей, а он хотел размежеваться.

Но он, однако, перечитывал Виктора Гюго, и это вызывало у Беатрис почти детское ликование: он читал Гюго и вспоминал о нас. Он так и не смог полностью выбросить ее из сердца. Между ними не было отчуждения, хотя они не виделись почти полвека. Они мирно сидели на солнышке, как пожилая супружеская чета, которой есть о чем помолчать, ибо они и без слов понимают друг друга. Они могли бы раскрыться друг перед другом в рассказах о том, что произошло с ними за прошедшие годы и десятилетия, но они не испытывали в этом ни малейшей потребности. Время от времени они перебрасывались несколькими словами, делясь друг с другом какими-то фактами, но в основном они молчали.

— Она еще жива? — спросил вдруг Жюльен. — Ты понимаешь, о ком я. Вдова Фельдман. После войны она осталась жить в твоем доме.

Беатрис была изумлена. В последние две недели на острове только и говорили, что о смерти Хелин, и Беатрис испытала жгучее раздражение от безмятежного тона, каким был задан этот вопрос. Но потом она вспомнила, что Жюльен приехал из Франции только сегодня утром.

— Хелен умерла, — сказала она, — ее убили две недели назад. Мы нашли ее на дороге, прямо возле нашего дома. Ей перерезали горло.

Произнося эти слова, Беатрис испытывала почти физическую дурноту. Происшедшее было ужасно, неправдоподобно, отвратительно. Она должна была сказать нечто совсем другое: «Она умерла. Уснула и не проснулась», или: «Она долго и тяжело болела, но теперь все ее мучения позади». Обычно так говорят о смерти старой дамы, но ни в коем случае не «кто-то перерезал ей горло»!

«О, господи», — подумала она.

— О, господи, — севшим голосом произнес Жюльен. — Не может быть! Кто это сделал?

— Убийцу пока не нашли. Полиция топчется на месте.

Жюльен был потрясен настолько, что на несколько минут потерял дар речи и молча курил свою сигару. Беатрис тоже закурила, раздумывая, не заказать ли ей две рюмки шнапса. Она скользнула взглядом по набережной и увидела идущих мимо Франку и Алана.

Она вскочила на ноги и замахала рукой.

— Алан, Франка! Идите сюда!

Оба остановились, удивленно оглянулись и увидели машущую Беатрис. Через минуту оба уже стояли на веранде.

— Мой сын Алан, — сказала Беатрис. — Алан, это Жюльен, мой старый друг.

Мужчины протянули друг другу руки. Жюльен широко улыбнулся, но Алан вел себя более сдержанно.

«Отец и сын, — подумала Франка, — и оба даже не догадываются об этом».

Беатрис представила и ее, и Жюльен галантно с ней поздоровался. «Каким же красавцем был раньше этот мужчина, — подумала Франка, — по таким женщины просто сходят с ума». Даже став стариком, Жюльен продолжал излучать невероятное обаяние.

«Какой красивый человек, — думала она, — как трудно, наверное, жить с таким мужчиной».

— Мама, мы едем домой, — сказал Алан, — не хочешь поехать с нами? На Мэй можешь больше не рассчитывать, она в гневе отправилась домой после того, как ты заставила ее целую вечность просидеть в ресторане.

— Вы езжайте, — сказала Беатрис, — а мы с Жюльеном еще поболтаем о старых временах. Потом я приеду на автобусе.

— Или я тебя отвезу, — предложил Жюльен, — я с утра взял напрокат машину, — он повернулся к Алану. — Я только сегодня утром приехал из Франции.

— Да, да, — сказал Алан. Что-то в Жюльене сильно его насторожило, но Франка не могла понять, что именно. — Если вы привезете маму домой, то это будет очень любезно с вашей стороны.

— Это не любезно, это само собой разумеется, — возразил Жюльен.

Он продолжал стоять до тех пор, пока Алан и Франка не спустились с веранды на улицу.

— Ты не говорила, что у тебя есть сын, — сказал он, обернувшись к Беатрис.

— Я многого тебе не говорила, — ответила она.

— Как удачно, что нам не пришлось везти маму домой, — сказал Алан, когда они сели в машину. — Теперь мы можем ехать прямо к Кевину, и не надо придумывать никаких объяснений.

Франка опустила стекло, чтобы впустить в салон хоть немного свежего воздуха. Она понимала, что сейчас ей позарез нужна таблетка. Алан, очевидно, забыл, что собирался зайти в аптеку и поинтересоваться, нет ли там похожего препарата. Сейчас он был захвачен погоней за преступником, проигрывая в голове предстоящий разговор с Кевином. Франка решила не напоминать ему об этом, тем более, что считала это бессмысленным: ее лекарство не продается в аптеках без рецепта.

Солнце палило немилосердно. К усталости присоединилась хорошо знакомая головная боль. Обычно она возникала от стычек с Михаэлем, но сегодня это была реакция на отсутствие лекарства.

«Будь оно все проклято», — устало подумала она.

— Этот тип кажется мне знакомым, — сказал Алан. — Не помню только откуда и в связи с чем я его знаю. Но этого человека я где-то видел.

— Может быть, он когда-нибудь бывал в вашем доме?

Алан отрицательно покачал головой.

— Это я бы запомнил. Нет, нет. Это было в каком-то другом месте… Но я никак не могу вспомнить.

Он замолчал и больше ничего не говорил до самого Тортеваля. Ворота усадьбы Кевина были закрыты, и они припарковали машину на противоположной стороне дороги. Остроконечные шпили Тортевальской церкви четко вырисовывались на фоне синего неба. Франка рассмотрела огромные синие гортензии, росшие вдоль кладбищенской стены, старой, сложенной из заросших мхом камней. Она постаралась сосредоточиться на этой идиллии, почерпнуть силы в покое заколдованной, утопающей в цветущих садах деревни. Надо во всеоружии встретить неумолимо надвигавшуюся панику, отразить ее и ни в коем случае не сдаваться.

«Гортензия — оружие против страха», — подумала Франка и попыталась улыбнуться этой мысли. Но улыбнуться не получилось. Страх нарастал и не поддавался шуткам.

Они открыли калитку и вошли в сад. Среди деревьев жужжали пчелы, ветер стряхивал с вишен белые цветы. Двери и окна дома были закрыты. Алан несколько раз постучал в дверь молоточком, но реакции не последовало. Они обошли дом, но так никого и не увидели.

— Кевина, как я понимаю, нет дома, — разочарованно сказал Алан. — Ничего не понимаю! Куда он мог деться?

— Может быть, поехал за покупками, — предположила Франка. Втайне она испытывала большое облегчение. Это было выше ее сил — высказывать Кевину обвинения, каковые Алан искренне считал очевидными фактами. Кроме того, Франке хотелось как можно скорее вернуться домой, чтобы оказаться под защитой надежных стен, когда паническая атака захлестнет ее своей беспощадной волной.

Алан заглянул в сад, в конце которого солнце отражалось от стекол теплиц.

— Интересно, где же эти пресловутые новые теплицы, из-за которых, как говорят, Кевин окончательно запутался в долгах? — сказал он, поморщившись. — Те развалюхи стоят здесь уже целую вечность.

— Не имею понятия, — ответила Франка. — Я вообще здесь впервые.

В этом доме Хелин провела последний вечер своей жизни… Франка оглядела фасад. Восточная стена была оплетена плющом. Квадратные окна с перекладинами и зелеными ставнями. Невозможно было себе представить, что в этом доме замышлялось преступление. Но что-то здесь происходило… что-то… и, хотя Франка не разделяла многих предположений Алана, она не могла отрицать, что были странные факты, против которых было нечего возразить: Хелин действительно ждала такси на улице перед домом, и этому не было пока убедительного объяснения.

Она была здесь, в этом красивом, уютном домике, сидела за столом с Кевином, пила вино, ела, болтала… Но потом она услышала или увидела что-то такое, отчего поспешила к телефону и шепотом вызвала такси, отчего не смогла остаться в доме и дождаться приезда такси.