— Что она сказала? — донесся откуда-то издалека голос Хелин.

Уайетт что-то пробормотал, и его ответ, видимо, удовлетворил Хелин, потому что она не стала больше ничего спрашивать. Опасность на этот раз миновала, но не окончательно. Наконец, однажды утром, доктор Уайетт облегченно вздохнул, констатировав, что у Беатрис нет лихорадки.

Между тем, была уже середина февраля, и в трубах завывал злой холодный ветер, когда Беатрис наконец без посторонней помощи встала с кровати. Беатрис ходила по дому на ватных, ослабевших ногах. Она так исхудала, что вся одежда болталась на ней, как на вешалке. Огромные глаза выделялись на похудевшем и осунувшемся лице. Кожа приобрела синеватый оттенок, выглядела нездоровой и тусклой. Она вымыла голову, но это не прибавило волосам блеска. Это был упадок питания. Беатрис нуждалась в витаминах и здоровой пище, но ее не было, и Беатрис голодала и бедствовала, как и все остальные жители острова. В феврале в гавани острова бросил якорь пароход Красного Креста, привезший бедствующему населению еду и медикаменты, но их не хватило на всех, так как на Гернси было слишком много больных гриппом, слишком много стариков и ослабленных голодом людей. Беатрис еще повезло, что она жила в доме высокопоставленного офицера; благодаря привилегированному положению Эриха он получил много такого, чего не увидели остальные. Но и этого было недостаточно, чтобы поставить Беатрис на ноги — слишком долго и тяжело она болела.

Бледное мартовское солнце выманило Беатрис на улицу. Девушка была похожа больше не привидение, чем на живого человека — худая, бледная до прозрачности, с коричневыми тенями под глазами. Беатрис двигалась с осторожностью человека, который не уверен в силе своего тела. Она много плакала, не в силах смириться с охватившей ее слабостью, плакала оттого, что из-за слабости не могла даже взять в руки книгу и почитать. Вопреки советам доктора Уайетта и несмотря на истерики Хелин, Беатрис потащилась в школу, думая, что на людях ей станет легче. Кроме того, она хотела привести свою жизнь в какой-то организованный порядок. Попытка оказалась неудачной. В классе Беатрис от слабости упала в обморок, вызвали немецкого врача и на машине скорой помощи девочку отвезли домой. К неописуемому ужасу Хелин, Беатрис внесли в комнату на носилках.

— Она все еще нуждается в хорошем уходе, — серьезно сказал врач. — Состояние ее, прямо сказать, плохое. В школу ей не стоит ходить еще недели четыре.

Четыре недели растянулись на восемь. Состояние Беатрис никак не хотело улучшаться. Ноги подгибались, стоило ей сделать хотя бы один шаг. Когда к ней обращались, она, вместо ответа, принималась плакать.

— Это слабость, — сказал доктор Уайетт, когда пришел к Беатрис. — Ты плачешь от слабости, детка. У тебя просто сдали нервы. Тебе надо просто хорошо есть.

Но есть на острове было нечего; голодала даже семья немецкого офицера. Хелин собирала щавель и одуванчики и пыталась готовить их, как овощи; иногда они ели перловый суп, состоявший, по большей части, из воды, а в выходные им доставался серый хлеб, который и через неделю тяжелым камнем лежал в желудке, создавая иллюзию насыщения.

С начала апреля с синего неба начало припекать солнце. Беатрис целыми днями сидела в саду. Жизнь начала понемногу возвращаться к ней. Солнечные лучи придали ей энергию, которую она не могла получить с пищей. Призрачная бледность постепенно сменилась коричневатым загаром, на ввалившихся щеках заиграл румянец. Настал день, когда Беатрис, наконец, смогла прогуляться до моря. Она долго стояла на берегу, вдыхая чистый соленый воздух, смотрела на солнце, сверкающими бликами отражавшееся от морских волн, и чувствовала, как к ней возвращаются силы. Жизнь одержала верх. Беатрис, как всегда, ощущала грызущий голод, но теперь она знала, что выдержит любые напасти, и что отныне все у нее будет хорошо. И, главное, скоро кончится война.

В эти апрельские дни 1945 года Германия была в агонии. Русские заняли Восточную Пруссию и Силезию, освободили Польшу и стояли у стен Берлина. С запада на территорию Германии продолжали наступать американцы, англичане и французы, занимая город за городом, местность за местностью. Города лежали в руинах, население быстро сдавалось, не обращая внимания на заклинания и призывы правительства Рейха. Мнение людей было единодушным: окончательное поражение немцев — вопрос недель. Скоро Гитлер капитулирует.

«Все кончилось, — думала Беатрис. — Теперь все, действительно, кончилось».

30 апреля, в подвале рейхсканцелярии, Гитлер пустил себе пулю в лоб.

2 мая русские заняли Берлин.

8 мая Германия капитулировала.

— Да, — сказала Беатрис, — так оно и было. Война, собственно говоря, уже закончилась. Но мы продолжали жить здесь с оккупантами и спрашивали себя, что будет дальше. Командование немецкого гарнизона острова капитулировало девятого мая, и тотчас после этого здесь появились наши английские солдаты. До середины мая все немцы были взяты в плен и вывезены с Гернси и других островов. Теперь все действительно кончилось.

Они все еще сидели на камнях у моря. Ветер разогнал последние облака, и солнце начало сильно припекать. Франка отвернулась, чтобы солнечные лучи не падали ей на лицо. У нее была очень чувствительная белая кожа, и Франка боялась солнечного ожога.

— Но Эрих застрелился еще до девятого мая, до капитуляции, — сказала она.

— Да, — подтвердила Беатрис, — он застрелился еще до капитуляции, первого мая, пятьдесят пять лет тому назад.

— Зачем он это сделал?

— Этого я не знаю. Действительно ли он так боялся мести победителей? Позже я много думала о том разговоре в новогоднюю ночь. Тогда он говорил о своем страхе, но я не приняла его всерьез. Он был пьян, наглотался таблеток, и вся его речь была пронизана сентиментальностью, которая для немцев… — она умолкла и рассмеялась. — Простите, Франка, вы ведь тоже немка. Я не хочу обобщать и плохо отзываться о вашем народе. Я имею в виду нацистов. Временами они впадали в невероятную сентиментальность. Они всегда были готовы лить слезы, когда речь заходила об их тяжкой судьбе. Наверное поэтому я не верила ни одному слову из того, что говорил Эрих. К тому же после Нового года я сразу заболела, и мне было уже не до этого. Думаю, правда, что я бы не стала об этом думать, даже если бы не заболела. Я восприняла все это за его обычную душещипательную болтовню, к которой он был очень склонен.

— Как он чувствовал себя до того, как застрелился? — спросила Франка. — Было ли в его поведении что-то особенное?

Беатрис отрицательно покачала головой.

— Он сильно нервничал. Но тогда нервничали все — и немцы, и англичане. Правда, немцы нервничали больше. На острове чувствовалось почти осязаемое напряжение. Все с утра до вечера слушали радио. Никто не знал, что будет. Офицеры просто сходили с ума. В течение нескольких недель они не получали никаких приказов. Они голодали и были отстранены от всех дел. Они продолжали оккупировать острова у французского побережья, но в силу своей национальности уже потерпели сокрушительное поражение. Оккупация превратилась в фарс, и офицеры не знали, как с ним покончить. Они четко понимали, что им не избежать скорого плена. Сотни заключенных умерли на островах от голода и жестокого обращения. Предстоял суд и казни. Немцы не могли рассчитывать на снисходительное отношение.

— Но между ними и местными жителями сложились вполне дружеские отношения, — сказала Франка.

— «Дружеские отношения» — это, пожалуй, слишком сильно сказано. Но были любовные связи между немецкими солдатами и английскими девушками, а с лета сорок четвертого немцы и англичане совместно терпели нужду и лишения. Настоящей ненависти к оккупантам на острове не испытывал практически никто.

— Тогда Эриху было нечего бояться, — заметила Франка, — ведь здесь у немцев дела обстояли не так, как, например, в Чехословакии. Там можно было ожидать восстания, кровавой мести, и все это действительно произошло. Но здесь…