Эту историю Майя не знала, но никакого интереса к прабабушкиному рассказу не испытывала. Это было страшно давно и не имело никакого значения для ее, Майи, жизни.

— Полагаю, что он не нашел Жюльена, иначе ты не сидела бы сейчас здесь, — недовольным тоном произнесла она.

— Нет, — согласилась Эдит, — я бы здесь не сидела. Эрих ушел, не заглянув на чердак. Но я нутром чувствовала, что этим дело не кончится, и оказалась права. Ближе к вечеру того же дня Томаса вызвали Беатрис и Хелин. Томас приехал к ним. На кухне лежал другой француз, он работал у Эриха, его звали Пьер. Пьер был тяжело ранен. Эрих в него выстрелил. Не знаю, за что… — Эдит наморщила лоб. — Наверное, они поспорили. К тому же Эрих был просто не в себе из-за того, что не мог получить лекарств. Томас рассказывал, что выглядел Эрих еще хуже, чем утром.

— Он смог помочь французу? — спросила Майя. Ей казалось, что еще немного, и она умрет от жажды. «Может быть, мне удастся что-нибудь найти на кухне — банку, не открытую бутылку — чтобы с гарантией знать, что к ней не прикасался ни один из стариков».

— Томас смог ему помочь, — ответила Эдит. — Насколько я помню, Эрих прострелил Пьеру ногу, тот потерял довольно много крови, к тому же стояла страшная жара… — глаза Этит слегка затуманились. — Да, такие вот были времена, — неопределенно сказала она, и в голосе ее послышалась тоска. — Они были страшными, они были опасными, но мы все держались друг за друга, мы жили… а здесь у меня порой возникает чувство, что меня вообще уже больше нет.

— Тебе надо вернуться на Гернси, — сказала Майя. — Бабушка будет очень рада, если ты поселишься у нее.

— Не знаю… — пробормотала в ответ Эдит, причем так и осталось неясным, относится ли ее сомнение к радости Мэй, или к самому предложению вернуться на родину. — Кто знает, нужна ли я там кому-нибудь…

Майя встала.

— Прости, я на минутку сбегаю на кухню, ладно? Мне очень хочется пить…

Эдит показала рукой на чайник.

— Чай…

— Я хочу чего-нибудь холодного, — поспешно возразила Майя, — сегодня слишком тепло для чая.

— Да, весна стоит солнечная, — согласилась Эдит, — и наверное поэтому у меня такие живые воспоминания. В сорок пятом было так же тепло. Тепло и в апреле, и в мае…

«Они все ведут себя так, как будто это были прекрасные времена, — думала Майя, идя к дому. — Но ведь тогда было просто страшно. Она просто не смогла бы тогда жить. Война, голод, плохая одежда…»

Она скорчила недовольную гримасу и вздрогнула. Дойдя до дома, она — к своей радости — обнаружила открытую заднюю дверь. Ей очень не хотелось снова проходить мимо стариков, которые опять принялись бы на нее глазеть.

Коридор от двери привел Майю на кухню, уставленную рядами больших холодильников. В центре стояла исполинская плита. На кухне стояла немыслимая чистота — ни грязной посуды, ни пылинки. При всем желании этот дом престарелых нельзя было назвать неряшливым.

Один из холодильников был открыт. Возле него сидел на корточках какой-то молодой человек и рылся на полках. Услышав шаги Майи, он смущенно вскочил и обернулся. В руке он держал бутылку кока-колы. Бутылка запотела от холода, по стенке медленно сползала капля. При виде бутылки у Майи подогнулись колени.

— О, — сказала она, — здесь, оказывается, есть кока-кола!

— Я бы с радостью расплатился, — смущенно произнес молодой человек, — но никого здесь не нашел. Вы здесь работаете? Я могу…

— Я — посетительница, — перебила его Майя, — и почти умираю от жажды, — с этими словами она отодвинула молодого человека в сторону, сунула руку в холодильник и извлекла оттуда еще одну бутылку. — Не хочу пить чай, который им здесь дают.

— Чай у них отвратительный, — согласился молодой человек, — он такой жидкий, что с равным успехом можно пить просто воду.

— Я его даже не пробовала, — сказала Майя. Бутылка тихо зашипела, когда она отвернула колпачок. — Меня тошнит от их посуды. Не знаю, хорошо ли ее моют.

— Я видел здесь большие посудомоечные машины, — возразил молодой человек. Он тоже открыл бутылку. Очевидно, Майя придала ему мужества. — Как вкусно, — пробормотал он.

Майя одним глотком выпила почти всю бутылку.

— Да, и правда, вкусно, — сказала она. — Не знаю, что на меня так действует — жара или здешняя атмосфера, но мне очень хотелось взбодриться.

— Вы приехали к бабушке или к дедушке? — поинтересовался молодой человек. По его глазам было видно, что он очарован Майей. Она давно привыкла к тому, что при взгляде на нее в глазах мужчин сразу появляется такой блеск.

— Я навещаю свою прабабушку, — сказала она.

Он не смог скрыть изумления.

— В самом деле? Это большая редкость. Я хочу сказать, что редко у кого есть прабабушки.

— В нашей семье много долгожителей, — сказала Майя.

Они стояли друг против друга в какой-то нерешительности. Майя отметила, что у молодого человека мягкие, шелковистые светло-русые волосы, глаза цвета топаза, нежные, притягательные чувственные губы.

«Какой красивый мальчик», — подумала она.

— Меня зовут Фрэнк, — сказал он, — Фрэнк Лэнгтри.

— Майя Эшуорт.

— Очень приятно, Майя. Где вы живете, в Лондоне?

— Да. И вы тоже?

— Да. Может быть, поедем назад вместе. Вы на машине?

— Нет, я приехала автобусом.

— Тогда я подвезу вас. Если вы, конечно, не возражаете.

Майя очень обрадовалась. Она ненавидела автобусы, и к тому же красивый мужчина позволит ей скорее забыть мерзкое впечатление от дома престарелых.

— В пять часов? — спросила она.

Он торопливо кивнул.

— Отлично. Встретимся у ворот в пять часов.

День снова обрел смысл. Майя ощущала это почти физически, возвращаясь к Эдит с бутылкой кока-колы, в которой оставался еще глоток напитка. Солнце сияло веселее, зелень кустов и деревьев стала ярче. Теплый ветерок ласково играл ее волосами.

«Посмотрим, что будет, — думала Майя. — Оказывается, не так уж глупо время от времени посещать дома престарелых».

Первое мая выпало на понедельник. Франка еще накануне приготовила чашу для крюшона, с которой собиралась праздновать наступление мая. Пришли Мэй и Кевин. Мэй снова разговаривала с Беатрис, но напряжение продолжало сильно чувствоваться — во всяком случае, слова окончательного примирения произнесены еще не были. Беатрис почти две недели ничего не слышала об Алане, и Франка поняла, что она хочет послушать, что Мэй расскажет о Майе. Судя по всему, правда, никто этого не замечал. Беатрис пила крюшон, смотрела на море, и по ее бесстрастному лицу было невозможно понять, что происходило в ее душе.

— Майя, слава богу, наконец-то съездила к моей матери, — сообщила Мэй. — Мама была просто потрясена ее красотой. Выглядит она умиротворенной, — Мэй искоса посмотрела на Беатрис. — Кажется, у нее все хорошо.

— Восхитительно, — коротко отозвалась Беатрис.

— Все люди когда-нибудь взрослеют, — продолжала Мэй, — может быть, повзрослела и Майя. Ведь это возможно, правда?

После всего, что она узнала о Майе, Франка сильно сомневалась, что эта девушка сможет зайти так далеко, но ничего не сказала. В принципе, Майя и Алан настолько же не подходили друг другу, как не подходила вражда отношениям между Мэй и Беатрис. Несмотря на то, что Франка теперь знала довольно подробно историю жизни Беатрис она все же, испытывала некоторое стеснение, не дававшее ей вмешиваться в отношения пожилой дамы. Она чувствовала, что несмотря на откровенность, между ними оставалась дистанция, и Франке казалось, что Беатрис хочет, чтобы она эту дистанцию соблюдала.

Они допоздна просидели на выходящей во двор веранде; вечер был светлым и теплым, горизонт на западе темнел медленно и неторопливо. Франка, как всегда, вела себя как сторонний наблюдатель. Она сразу заметила, что Кевин очень бледен и сильно нервничает, а Хелин погружена в свои мысли. Франка вспомнила, что первое мая — день смерти Эриха Фельдмана. Наверное, Хелин мысленно снова переживает те драматические часы, от которых ее теперь отделяли пятьдесят пять лет. Мэй и Беатрис время от времени обменивались колкостями. По сути, жизнь здесь вовсе не такая идиллическая, как ей могло показаться на первый взгляд.