Она встала.

— Тебе когда-нибудь приходило в голову, что мне может потребоваться помощь? Твоя помощь.

Настроение Михаэля портилось на глазах. Он провел роскошный вечер, ему хотелось думать о его приятных моментах и уснуть с этими воспоминаниями, он ни в коем случае не желал вникать сейчас в вечные проблемы своей жены. Он не мог их решить, не говоря о том, что они уже давно стояли у него поперек горла.

— Нам обязательно надо обсуждать все это именно сейчас? — спросил он и снова зевнул. — Уже час ночи. Мне вставать в шесть, и я хочу хоть немного поспать.

— Не моя вина, что ты так поздно ложишься спать.

— Я не говорю, что это твоя вина. Я просто прошу тебя дать мне отдохнуть. Не откажи, пожалуйста, в такой любезности.

В его голосе зазвучала плохо замаскированная резкость, которую Франка успела хорошо изучить, и знала, что эту резкость не стоило игнорировать. Но разве она не замолкала всякий раз, когда он давал ей понять, что не желает больше ее слушать?

— Так дальше продолжаться не может, — вырвалось у нее, — ты должен мне сказать, что ты собираешься делать дальше. Как долго продлится эта связь, и как долго будет длиться фарс нашего с тобой брака?

Надо было говорить жестко и хладнокровно, чтобы пробить броню его равнодушия, но, как и всегда, голос ее звучал жалобно, плаксиво и по-детски. «Я веду себя, как ребенок, — подумала она, — как ребенок вымаливающий любовь и понимание».

— Михаэль, — умоляюще сказала она, и этим переполнила чашу его терпения. Он сел и уставился на нее сверкающими глазами. Голос его дрожал от гнева.

— Франка, пойми раз и навсегда, что я не хочу вникать в твои проблемы! Я не могу тебе ничем помочь. Единственное, что я могу сделать в лучшем случае, это вместе с тобой погрузиться в омут твоих переживаний, но у меня нет ни малейшего желания это делать! Ты ведешь себя, как малое дитя, которое садится в уголок, плачет, хнычет и ждет, что придет кто-то, возьмет его за руку, защитит, прикроет и сделает еще бог знает что! Но этот номер у тебя не пройдет, Франка! Никто не придет! Либо ты вытащишь себя из болота сама, либо ты погрузишься в него еще глубже. И прекрати просить о помощи. Ты только даром тратишь силы, потому что той помощи, какую ты ждешь, ты ни от кого не получишь!

Он тяжело дышал, в глазах его Франка не видела ни сочувствия, ни внимания — только отвращение и раздражение.

— А теперь оставь меня в покое, — с этими словами он снова лег и уткнулся лицом в подушку.

Он и в самом деле быстро уснул. Франка поняла это по его спокойному, ровному дыханию. Сама же она всю ночь не могла сомкнуть глаз. Его слова эхом отдавались у нее в голове, и после того как улеглись возмущение и обида, Франка, к своему ужасу, поняла, что, несмотря на всю свою жестокость и равнодушие, Михаэль был прав.

Она уже не ребенок. Мама не придет и не возьмет ее на руки. Никто не уберет камешки с дорожки, никто не научит ее ходить по жизни так, чтобы не упасть и не пораниться.

На дороге жизни она стоит одна.

Надо решить, что делать дальше. Надо взять на себя ответственность и действовать, невзирая на риск ошибки. Она должна делать все сама и сама нести ответственность. От беспощадности этого понимания у Франки закружилась голова; одновременно росло чувство безысходности, отсутствия выбора, и от этого в груди зашевелился панический страх. У нее было ощущение, что она находится в свободном падении, но она могла спокойно падать и дальше, так как не было никакого смысла сопротивляться.

«Перестань сучить ножками и звать на помощь, — сказал внутренний голос, — и перестань липнуть к своему страху. Просто живи, большего от тебя не требуется».

К утру у Франки созрело решение уехать на Гернси. Сердце стучало, желудок схватывали болезненные спазмы, но Франка изо всех сил пыталась не обращать внимания на эти истерические реакции. Она дождалась, когда уставший, не выспавшийся Михаэль, молчаливый и явно расстроенный, ушел на работу. Она не стала спрашивать, когда он вернется, так как теперь ей это было абсолютно безразлично. Было такое впечатление, что ее сдержанность его раздражает, и это сразу улучшило ее настроение.

Сумка была упакована. Теперь надо собрать обувь, потом пойти в банк, чтобы снять и поменять деньги. Сначала она хотела воспользоваться счетом Михаэля в банке Сент-Питер-Порта, но потом подумала, что он может заблокировать счет, и тогда на Гернси она останется без денег. Надо взять столько, чтобы хватило, по меньшей мере, на полтора месяца.

Она отнесет вещи в машину и уедет завтра утром, сразу же после того, как Михаэль уйдет на работу. Она подумает, надо ли оставить ему записку с указанием места ее пребывания и с объяснениями. «Собственно, — подумала она, — ему совершенно не обязательно знать, где я нахожусь». Пусть пару дней спокойно посидит и все обдумает. Она всегда сможет потом ему позвонить.

Весь день она провела в каком-то трансе. Паника все время подстерегала ее, ожидая удобного момента, и Франка приняла две таблетки, чтобы сохранить ясную голову. Она была убеждена, что после вчерашней стычки Михаэль придет домой в обычное время; поэтому она накрыла стол, приготовила еду и поставила на стол бутылку охлажденного вина. Она воображала, как будет сидеть за столом напротив него, молча смотреть на его кислую мину и при этом знать, что завтра он будет сбит с толку и обескуражен, обнаружив ее исчезновение. Эта мысль заранее наполняла ее торжеством. На этот раз она его обойдет. Она знает то, чего не знает он. От этой мысли вкупе с принятыми таблетками Франка чувствовала себя победительницей.

Вечером Михаэль так и не появился. Франка выбросила еду в мусорное ведро, выпила вино и подумала, стоит ли убрать со стола, но потом оставила все как есть. Пусть отныне Михаэль сам занимается домашним хозяйством, ее теперь это не касается. Она легла в постель, поняв, что Михаэль не появится до утра. Всю ночь она провела без сна, и с рассветом — около пяти утра — встала и стала готовиться к отъезду. Приподнятое настроение испарилось, уступив место унынию и страху. Надо немедленно уезжать, пока ее не охватила паника. Тогда она вообще не сможет ничего сделать.

Она проглотила еще две таблетки, несмотря на то, что ей предстояло вести машину, но без таблеток она не смогла бы решиться на отъезд. Она рыдала, когда, выехав со двора на нагруженной машине, она еще раз оглянулась на свой дом. Он уютно и мирно нежился в лучах восходящего солнца и казался Франке единственным надежным местом в этом опасном мире. Она плакала от страха, у нее дрожали колени, но она свернула за угол и погнала машину дальше, давя педаль газа и безостановочно плача. Теперь она знала, что никогда сюда не вернется.

На Хелин было белое летнее платье с буфами. Оно было слишком молодежным, и Хелин выглядела в нем несколько гротескно, но, по непонятной причине, она была страшно привязана именно к этому платью и надевала его в особо важных случаях. Очевидно, ужин с Кевином казался ей достаточно выдающимся поводом.

— Ну, и как я выгляжу? — спросила она, войдя на кухню и сделав пару танцевальных па — весьма грациозных, как была вынуждена признать даже Беатрис. — Все в порядке? Как мои волосы? Украшения?

— Вы превосходно выглядите, Хелин, — сказала Франка.

Она сидела на стуле в углу, держа в руке бокал вина. Вид у Франки был усталый. Она приехала на Гернси накануне вечером и до сих пор не могла понять, как ей удалось без проблем выдержать эту авантюру. Она отправилась в путь на свой страх и риск и приехала туда, куда хотела. Она была оглушена и находилась в состоянии болезненного возбуждения.

От ее комплимента Хелин просияла.

— Огромное спасибо, Франка, — как всегда, в присутствии Франки она говорила по-немецки, так же, как и Беатрис. — В этом платье я всегда чувствую себя молодой и окрыленной.

«К несчастью, это всего лишь обманчивое чувство, — подумалось Беатрис, — на самом деле выглядишь ты чертовски старо, Хелин!»