— О, испытывала, и еще какую, — ответила Беатрис, — я испытываю ее и теперь. Но не из-за этой истории. Я ненавижу Хелин за то, что она вцепилась в меня и на всю жизнь привязала к себе. В 1940 году она вошла в мой дом и оккупировала его, и она оккупирует его до сих пор. Она так и осталась оккупантом. Когда Уинстон Черчилль объявил об освобождении островов в проливе, он забыл о Хелин Фельдман.

— Вы снова, как и ваши родители, занялись разведением роз? — осторожно спросила Франка.

Где-то в доме пробили часы.

— Половина второго, — сказала Беатрис, — пора потихоньку укладываться спать. Давайте, — она взяла со стола бутылку вина, — выпьем еще по глотку. После этого чувствуешь себя намного лучше, — она разлила в стаканы рубиновый напиток.

Да, я занялась разведением роз, — Беатрис без всякого перехода начала отвечать на вопрос Франки, — мне же надо было чем-то заняться. Продолжить дело родителей — это напрашивалось само собой, — она сделала порядочный глоток. По ее глазам было видно, что мысленно она вернулась в те годы.

Я наняла одного местного садовника, хорошо понимавшего в розах, и он научил меня тому, чего я не знала. Должна сказать, что основную работу сделал, конечно, он, и если мне удалось добиться каких-то успехов в селекции и выведении сортов, то это только благодаря ему. Я не стала богачкой, но смогла расплатиться с садовником и прокормить себя. К тому же я получаю небольшую пенсию, и все вместе позволяет мне держаться на плаву. Вместо Кембриджа у меня теперь эти проклятые розы, — она горько улыбнулась.

Я растила сына и заботилась о Хелин, которая с годами становилась все более и более неприспособленной к жизни. Бывали моменты, когда я ненавидела каждый миг своей жизни. Но каким-то образом я выстояла и думаю, что сегодня у меня нет никаких оснований жаловаться на жизнь. В целом, все вышло не так уж плохо.

«Она лжет», — подумала Франка, но из уважения к пожилой женщине не стала ей возражать.

Она никогда не думала, что ей в жизни придется так скучать. Ну, уж, во всяком случае, не в Лондоне. По Сент-Питер-Порту ей были хорошо знакомы серые пустые дни, когда бесконечное вязкое утро медленно переходит в такой же пустой и скучный день. С наступлением вечера жизнь немного оживлялась, но каждый наступивший день ставил перед ней все ту же непреодолимую проблему — чем занять себя до вечера?

Она, конечно, могла спать, сколько ей было угодно, но, самое позднее, в одиннадцать часов она просыпалась окончательно и не могла больше лежать в постели. Встав, она — в трусиках и футболке — принималась бродить по квартире, разглядывая картины на стенах, хотя уже наизусть выучила, как они выглядят. Потом она брала с полки пару книг, скучая, перелистывала их, ставила на место и останавливалась, наконец, на модных журналах, которые покупала, как правило, накануне. Его газеты, которыми был набит весь дом, ее не интересовали, это были периодические издания по юриспруденции.

Завтрак, который она ела, читая — а, точнее, рассматривая фотографии — состоял из апельсинового сока, бутерброда с сыром и многих чашек крепкого черного кофе. Потом она выкуривала сигарету и смотрела в окно, присматриваясь и прислушиваясь к тому, что происходило на улице, и спрашивая себя, так ли должно выглядеть приключение, на которое она рассчитывала.

Потом она принимала душ, одевалась и была готова идти — правда, она и сама не знала, куда. Она шаталась по улицам и магазинам, жадными глазами смотрела на восхитительные вещи, которые с удовольствием бы купила, часами бродила по «Хэрроду», примеряла десятки платьев и уходила, так как у нее не было денег на все это великолепие.

Погода стояла солнечная и теплая, и около двух часов она, обычно, заходила в какое-нибудь уличное кафе, выпивала чашку кофе и съедала пончик. Чтобы немного повеселеть, она напоследок выпивала бокал шипучего вина — конечно, она предпочла бы шампанское, но деньги угрожающе таяли, и она не могла позволить себе такую роскошь.

«Алан мог бы время от времени подбрасывать мне денег», — раздраженно думала она.

Она прожила в Лондоне у Алана уже десять дней, и пока не было никаких признаков того, что ее жизнь как-то изменится в лучшую сторону. Алан совсем не думал о том, как сделать ее существование более приятным.

Вечерами он всегда приглашал ее на ужин, это она была вынуждена признать, а потом, по возвращении домой щедро поил ее дорогими винами и шампанским. Но рано утром он уходил в свою контору и возвращался лишь вечером.

«Его абсолютно не интересует, что я делаю целыми днями», — злясь на него, думала она.

На второй день после приезда она неожиданно нагрянула в контору, чтобы пойти с ним в ресторан пообедать. Алан в это время беседовал с двумя клиентами, но вышел, когда секретарша сказала ему, что пришла Майя. Она была одета дорого и шикарно, и заметила, что очень ему нравится.

— Прости, радость моя, — с искренним сожалением произнес он, — но обедать мне придется с клиентами. Мы уже договорились об этом.

Она надула губки и отбросила волосы назад с такой силой, что тихо звякнули сережки.

— А завтра?

— Завтра будет то же самое. Извини. Но зато мы сегодня поужинаем, идет?

Он нежно провел пальцем по ее щеке.

— Мы каждый вечер куда-нибудь ходим, но днем я не могу, прости.

— Почему я не могу пойти с вами?

— Потому что эти люди хотят обсудить со мной вещи, которые предназначены только для моих ушей. Они не станут разговаривать в присутствии посторонних людей. Так что это невозможно.

Уйдя из конторы не солоно хлебавши Майя жутко проскучала весь остаток дня, и, как того следовало ожидать, Алан вечером начал с того, что спросил, как она представляет себе свою дальнейшую жизнь, что она хочет делать и какую работу найти.

— Нельзя же целыми днями сидеть дома или болтаться по улицам, — добавил он напоследок.

Она с самого своего приезда со страхом ждала этого разговора, но надеялась, что Алан начнет его не так скоро.

Она посмотрела ему в глаза, постаравшись вложить в свой взгляд всю искренность и прямоту, на какие только была способна.

— Конечно, ты прав, Алан, — сказала она, — но дай мне, пожалуйста, еще немного времени, хорошо? Для меня все здесь такое новое, такое чуждое. Я должна хоть немного привыкнуть, начать уверенно себя чувствовать в этом городе.

— Если ты займешься делом, то познакомишься с новыми людьми, — веско произнес Алан, — а это поможет тебе скорее привыкнуть к новому месту.

— Дай мне время, — снова попросила она. — Все такое непривычное и сложное. Но скоро я буду чувствовать себя здесь, как дома.

Как она и надеялась, он не стал возвращаться к этой теме. Конечно, когда-нибудь он снова начнет занудствовать, но она очень хорошо его знала, и понимала, что произойдет это нескоро, а пока он надолго оставил ее в покое. Алан был слишком чувствительным, чтобы давить на других.

«Но если он опять начнет приставать, — подумала она, — то я что-нибудь придумаю».

Дважды звонила Мэй и спрашивала, навестила ли уже Майя прабабушку Уайетт. Мать сильно разозлилась, когда узнала, что Майя еще не заглядывала к старухе.

— Майя, я разочарована! Ты же мне обещала. Почему ты не можешь оказать мне эту единственную любезность? Я сказала маме, что ты в Лондоне, и она очень расстраивается, что ты до сих пор не пришла.

«Какая радость — проболтаться целый день в доме престарелых», — недовольно подумала Майя.

Но сегодня, на десятый день пребывания в Лондоне, она уже думала о визите к прабабушке немного по-другому. О том, что она «проболтается» целый день неведомо, где, Майя уже не говорила — она и так не делала ничего другого, заполняя дни бессмысленной деятельностью, которую стыдно было так называть. Вместо того чтобы ходить по магазинам, в которых она все равно ничего не может купить и впадает от этого в еще большую депрессию, она лучше поедет к прабабушке Уайетт и проведет день среди старых вешалок, которые будут ездить ей по ушам. Она подозвала официанта, рассчиталась за тост, вышла на улицу, перешла на другую сторону, подошла к телефону-автомату и набрала номер прабабушки.