Относительно денег и сметы, которые вы нам прислали, с сожалением должны сказать, что мы денег не имеем. Обращаться за ними к союзникам мы не можем, придется вопрос этот поставить в здешних военных органах…
[ПИСЬМО В. А. СТЕПАНОВА]
Дорогие друзья, курьер был готов к отъезду, когда мы получили ваше сообщение из Москвы. По просьбе Н. И. и П. И.[190] мы опять задержали курьера, чтобы иметь возможность послать вам ответ на Ваше сообщение. Просмотрев посылаемые вам материалы, я вижу, что общая информация настолько полна, что добавлять к ней нечего. Поэтому я ограничусь немногими словами prodoma sua.[191] Хотя, по словам дяди Коки, мое личное мнение никому не интересно и опасно лишь постольку, поскольку оно может быть воспринято как мнение ЦК, я именно хочу изложить вам это «личное» мое мнение. По двум причинам: 1) может быть, и сам дядя К. в одну из своих добрых минут не отнесется к нему столь пренебрежительно и 2) потому еще, что мои еретические, с московской точки зрения, взгляды имеют сторонников как среди наших партийных друзей вообще, так и horribile dictu[192] в среде ЦК. Не существует путей и способов определить, на чьей стороне партийное большинство, но я не падаю духом и не теряю надежды на то, что, когда такие пути и способы явятся, мне не придется влачить жалкого существования в рядах партийного меньшинства. И еще последнее: я не знаю, в каком виде дошли до вас высказанные мною, не интересные дяде К. суждения. Поэтому я предпочитаю изложить их сам так кратко, как это окажется возможным.
Насколько мне известно, состав моего преступления слагается из двух элементов:
1) открытое поведение монархизма и 2) скептическое отношение ко всякого вида соглашательствам с теми, кого мой единомышленник в этом вопросе П. Н. Милюков еще в первую революцию 1905 года называл левыми ослами и кого я с присущей мне мягкостью называю просто русскими социалистами.
Без всяких оговорок признаю себя по обоим пунктам виновным, но в качестве смягчающих вину обстоятельств приведу по каждому пункту обвинения в отдельности нижеследующее.
1) Грех монархический
Не говоря о том, что грех этот я разделял вместе со всей партией со дня ее основания и до злосчастного дня начала марта 17-го года, когда вся Россия оказалась вдруг состоящей из одних только убежденных республиканцев, я могу с чувством большого Удовлетворения констатировать, что, если не все без исключения, то огромное, подавляющее большинство наших партийных друзей считает, что монархия грядет, что монархия неизбежна и что, дай
Бог, чтобы грядущая монархия оказалась монархией достаточно либеральной, достаточно приличной и не попала в русло идей Маркова-2-го.[193]
Чувство удовлетворения по этому поводу я испытываю потому, что согласно партийному кодексу вопрос о форме правления считается у нас вопросом политической целесообразности, вопросом техническим, а не принципиальным. Поэтому если ходом вещей le qros[194] партии будет приведено к признанию монархии по мотивам политической целесообразности, то в ее рядах найдется место и для таких еретиков, которые остаются монархистами по убеждению, независимо от тех ветров, которые дуют в данный момент.
К таким еретикам я принадлежал всегда, и это очень хорошо известно всем моим политическим друзьям. Против изменения § 13 нашей программы я всегда протестовал и продолжаю считать вместе с очень многими партийными друзьями, что в тот день, когда этот § был нами изменен, партией была совершена труднопоправимая политическая ошибка.[195] Насколько я никогда не делал секрета из моего глубокого убеждения в том, что либо будет единая Российская империя, либо единой России не будет вовсе. Я приведу для справки эпизод, свидетелем которого был дядя К.
При моем вступлении в Москве в «Союз возрождения» я заявил, что я монархист, и поставил вопрос о том, насколько это совместимо с моим пребыванием в «Союзе». В. А. Мякотин дал на этот счет вполне успокоительные разъяснения и сказал, что различные оттенки политической мысли даже желательны. Я вышел из «Союза» ….. в тот день, когда мне было заявлено, что для всех членов
«Союза» платформа коллегиальной власти обязательна, а платформа единоличной военной диктатуры недопустима.
Вопрос о природе временной переходной власти не есть, конечно, вопрос о форме правления, но и по этому вопросу могу сообщить для справки, что здесь, на Юге, партия в целом так же, как и НЦ, стоит без всяких оговорок на полном отрицании временной власти, конструированной по соглашению партий и политических групп в форме директории или иной коллегии, и всецело поддерживает идею единоличной военной диктатуры.
Возвращаюсь к вопросу о монархии. По-видимому, наибольшие нарекания вызываются не моим отношением к этому вопросу по существу, так как отношение это моим политическим друзьям давным-давно известно и никогда не омрачало их добрых ко мне отношений, а главным образом тем, что я не делаю из этого секрета и для читающей публики.
По поводу моих заявлений в печати я сказал бы, что если монархия действительно грядет, то никакого ущерба интересам партии не будет нанесено тем, что в ее рядах имеются не только монархисты по целесообразности, но и монархисты по убеждению, не считающие нужным скрывать своих взглядов даже и тогда, когда эти взгляды не отвечают направлению попутного политического ветра. Само собою разумеется, что все такого рода заявления делались мною лично от своего мнения, и ни партии, ни ЦК я не «компрометировал».
2) Грех антисоглашательства
Здесь я чувствую под ногами гораздо более твердую почву, с точки зрения партийной ортодоксии. Соглашение с теми, кто все силы свои употреблял на то, чтобы мешать созданию и укреплению той власти, которая теперь с таким трудом все-таки создается, с теми, кто теперь готов признать эту власть постольку, поскольку партийной программой не предписывается. Это – с одной стороны. А с другой – наш общий друг Н. И. в тех мягких формах, какие свойственны его мягкой натуре, столь ясно и столь исчерпывающе описал тщету и практическую бесцельность таких соглашений, что мне от себя прибавлять к этому, пожалуй, и нечего. Мы все готовы были бы идти таким широким антибольшевистским фронтом, каким это только оказалось бы возможным, но ни У кого или почти ни у кого из нас на этот счет не осталось иллюзий. Как сообщает Н. И., мы не оставляем попыток вести разговор и налево и направо, но не обольщаем себя сколько-нибудь серьезными надеждами на успех этих разговоров.
Дорогие друзья, да не смутит вас то, что пишет вам Н. И., и то, что пишу я. Там, в Москве, в сердце России, вам многое должно казаться в ином свете, чем мы это видим здесь. Многое хотелось бы еще сказать вам, чтобы вы поняли и нашу точку зрения, но надо торопиться кончить письмо. Здесь, на Юге, мы живем в самом котле бурлящем, в котором вывариваются части будущей единой России, и сравнение и сопоставление этих частей иногда бывает очень поучительно. Вот две республики – Кубанская и Донская. Между ними и за ними – территория Добровольческой армии – теоретически страна неограниченной власти единоличного военного диктатора. Только что покончила существование и еще одна республика – Крымская. У нас, в стране неограниченной диктатуры, полная свобода печати и режим, который иногда вызывает нарекания за его излишнюю мягкость и терпимость. В соседних республиках, особенно в Донской, – режим ежовых рукавиц. На Дону предварительная цензура. Екатеринодарские газеты туда не допускаются. Это одна сторона медали, а другая – упрямая, настойчивая и злобная самостийность, враждебное отношение к самой идее единой России. На днях в здешней социалистической самостийной раде один из депутатов сказал, что кубанцы не могут мыслить Кубани иначе, как в составе единой России. Мы поедем освобождать Москву, закончил он. Что тут поднялось. Шипение, иронические злобные возгласы, протесты и т. п.
