— Великолепно. Но, однако, вы не были компаньоном Кромова, а только главным управляющим его делами. Пусть вы были гениальны на этом посту, но, однако, вы за это и получали очень крупное жалованье. Компаньонам жало­ванья не платят, они участвуют в делах барышей.

Ловков-Рогатин усмехнулся.

— Я получал и прибыль.

— По отдельным сделкам, но не по общему обороту? Неужели та огромная сумма, которую вы изволите получить по духовному завещанию, равняется степени вашего участия в делах покойного Кромова? Ведь для того, чтобы все кромовские миллионы получить в свои руки, надо было быть не крестным, а настоящим, родным сыном почившего миллионера, или же компаньоном, фактическим, участвующим в трех четвертях прибылей фирмы.

А между тем... в том, последнем, украденном завещании, которое читала госпожа Кромова, ясно сказано: «В награду моему крестному сыну за его ревностно полезную службу оставляю я двести тысяч рублей».

— Вы... вы что же, ваше превосходительство: сомневаться изволите в действительности того духовного завещания, коим я сделался главным наследником Ивана Федотовича Кромова? Может быть, вы считаете его, это завещание, поддельным?

— Отнюдь, нет. Ваше завещание — правильное, было бы по крайней мере таковым, если бы не существовало иного завещания.

— Предъявите его — и первое будет уничтожено.

— Суди вас Бог, Василий Алексеевич, — плача про­изнесла Антонина Александровна. — Вы... вы отлично знаете, что второе, последнее духовное завещание было сделано Иваном Федотовичем.

— Иными словами, вы, как уже сделали это один раз, обвиняете меня в краже таинственного завещания?

Антонина Александровна вскочила с кресла.

— Вы, вы говорите о таинственности завещании, при составлении которого вы присутствовали?! И вам не стыдно, не грешно?

Путилин попросил вдову Кромову не мешать его объ­яснению с Ловковым-Рогатиным.

— Скажите, пожалуйста, для чего, для каких целей вы, господин Ловков, изволили удалить госпожу Кромову из дома в тот день, который предшествовал ночи смерти ее мужа?

Этот вопрос Путилин задал так быстро, что Ловков-Рогатин даже попятился.

— То есть как это «удалить»? — спросил он, видимо, желая выиграть время.

— Так-с, — отчеканил Путилин, не сводя сверкающего взора с лица гениального дельца. — Почему, спрашиваю я вас, вам пришла фантазия поручить госпоже Кро­мовой, никогда не принимавшей участия в денежных операциях, получение пятидесяти тысяч рублей из конторы нотариуса? Почему вы сами не поехали туда?

— Я... я пояснил причину этого Антонине Александровне. Я не мог уехать, ибо ожидал приезда английских лесопромышленников.

— Которые не приехали? Или, может быть, вы будете утверждать, что они были у вас в час отъезда из дома госпожи Кромовой?

— Нет, этого я не буду утверждать, потому что они, действительно, не приехали. Очевидно, задержало их что-нибудь.

— А знаете ли вы, что заявили в конторе нотариуса госпоже Кромовой, когда вручали ей деньги?..

— А именно?

— А именно то, что они были глубоко удивлены видеть ее. Дело, оказывается, шло вовсе не о получении пятидесяти тысяч рублей, а главным образом, о беседе с вами. «Он, господин Ловков, нам необходим... Деньги он вовсе не собирался полу­чать сегодня, а дал слово лично переговорить о крупной дальнейшей сделке».

— Что же из этого следует? — невозмутимо спокойно спросил Ловков-Рогатин.

— Только одно: вы умышленно удалили госпожу Кромову, выдумав предлог.

— Для чего?

— Для того чтобы на некоторое время остаться одному в доме умирающего миллионера.

— Как «одному»? А верный слуга-камердинер покойного, Прокл Онуфриев?

Путилин саркастически расхохотался.

— О, да ведь он с некоторого времени ослеп и оглох.

— То есть как это? Он и видит, и слышит.

— Бросьте играть со мной комедию, господин Ловков! — гневно вырвалось у Путилина. — Я вам говорю, что вы ослепили и оглушили продажного негодяя-старика. Он слепой по­тому, что заявил мне, что не видел, когда составляли последнее домашнее духовное завещание; он глухой по­тому, что не слышал, как звенел ключ в конторке, отпираемый вором-негодяем.

Жуткая, томительная пауза наступила в «гостинной до­проса».

— Тотчас, по отъезде госпожи Кромовой, вы отправились к Кромову?

— Да.

— Стало быть, вы, господин Ловков, в течение некоторого времени были полновластным хозяином спальни и каби­нета умирающего?

Ловков-Рогатин выпрямился.

— Я не понимаю вашего вопроса, ваше превосходительство. Что вам угодно понимать под словами «полновластным хозяином?»

Путилин задумался на минуту, а затем обратился к Антонине Александровне.

— Прошу вас, оставьте нас на несколько минут одних.

Кромова вышла.

— Теперь мы без свидетелей, господин Ловков. Скажите, ваша совесть не возмущается?

— Чем?

— Чем, спрашиваете вы? Извольте. Тем, что вы обобрали вдову вашего покойного благодетеля.

— Господин Путилин!

— Господин Ловков-Рогатин! Вы очень ловко об­строили это дельце, но, по крайней мере, не стройте из себя угнетенную невинность. Это вам не к лицу.

Ловков с бешенством глядел на Путилина.

— Скажите, неужели у вас хватит совести добровольно не поделиться с госпожей Кромовой?

— Позвольте мне это знать самому. Я не оставлю госпожу Кромову, — глухо пробормотал Ловков.

Тихо в Кромовском доме.

Так тихо, что слышно, как где-то скребется мышь.

Кого она, по народной примете, выселяет? Очевидно ту, которая для владельца дома была самым дорогим существом.

Уже почти ночь. Но не о сне думает Антонина Але­ксандровна Кромова.

В тупом, холодном отчаянии сидит она, обхватив голову руками.

Вдруг около нее раздался голос:

— Ради Бога не пугайтесь, это я, Путилин.

Антонина Александровна порывисто обернулась и крик ужаса замер на ее устах.

Перед ней стоит... ее покойный муж, Иван Федотович Кромов.

— Что это? Господи...

— Успокойтесь, успокойтесь, голубушка, это я, я... Переодетый, загримированный под вашего мужа.

— Но зачем? Для чего это?

— Хочу пустить в ход последнее средство. Вы по­будьте тут, я скоро к вам вернусь.

Со страхом глядела несчастная вдова на живой портрет своего покойного мужа.

Тихо ступая, прошел Путилин целым рядом рос­кошно убранных комнат, в том числе и кабинет по­койного миллионера.

Вот коридор... Тут, рядом с кабинетом — неболь­шая комнатка.

Дверь в нее не была закрыта. Путилин осторожно заглянул туда.

На коленях перед образами, озаряемыми кротким сиянием лампад, стоит маленький дряхлый старичок.

Руки его простерты к лику святых, уста шепчут слова жаркой молитвы.

«Господи... прости согрешения... Спаси... отпусти...»

Не то стон, не то подавленное рыдание вырываются еле слышно из впалой, высохшей груди молящегося.

«И молится еще! Еще бестрепетно глядит на образа!» — прошептал про себя Путилин.

И тихо, но внятно произнес вслух:

— Проша!

Вздрогнул старый слуга, рука с крестом так и застыла в воздухе.

— Что это? Почудилось ему? Будто кто позвал, окликнул его?

— Так... послышалось... о, Господи!

И старик вновь погрузился в молитву.

Чу! Снова этот таинственный голос, уже явственнее:

— Проша! Проша!

Затряслись ноги у старика и пот холодный проступил на лбу. С трудом поднялся он с колен.

— Владычица! Не попусти духа зла...

— Проша! Что же ты сделал с женой моей?

Дух захватило у старика и в эту секунду перед ним медленно выплыла фигура покойного хозяина — благодетеля Кромова.

Страшный старческий крик вырвался и прокатился по пустынным комнатам.

Лицо старика перекосилось ужасом.