Дом, действительно, был — по деревне — важный. Огромный двор был набит всякой скотиной, особенно много было отличных лошадей.

— Охо-хо-хо и домовито же, храни вас Бог, живете вы! — широко улыбался Путилин.

Семья оказалась весьма обширная. Сам хозяин, высокий здоровенный рыжий мужик, лет шестидесяти двух — Семен Артемьев; жена его Матрена (эта самая хмурая женщина с отталкивающим лицом); сын — лихой, разбитной па­рень, женатый на красавице-молодухе, купившей у нас шелковый платок; брат хозяина, помоложе его лет на десять, какие-то два старика, несколько ребятишек и двое работников.

Я, следивший за Путилиным, заметил, с каким вниманием он осматривает внутренность двора Артемьевых.

Стали ужинать. Ужин был и сытный, и весьма обильный, сдобренный изрядным количеством водки и пива.

Хозяин, здорово хвативший, расспрашивал нас о том, кто мы, откуда... Путилин врал артистически.

— А скажите, хозяин, правду бают, будто тракт ваш опасен стал для проезжающих?

— Как так?

— Да, говорят, шалят у вас... почту грабят... почтальонов и ямщиков убивают...

Хозяина передернуло.

— А вы, купец, откуда про это прослышали? — вмеша­лась хозяйка, бросая на мужа быстрый взгляд.

— А как сюда к вам ехали, предупреждали нас: «Смотрите, дескать, в оба, а то разбойники шалят здесь. Люди вы торговые, подкараулить вас могут и убить», — продолжал Путилин.

— Это действительно, есть тот грех, — после молчания ответил хозяин. — Еще недавно почту тут обокрали.

— Неподалеку отсюда?

— Чего далеко! В двенадцати верстах от нашего села.

— Храни Господи! — воскликнул Путилин в притворном страхе. — Экое злодейство! Как же это я пойду с товарищем по тракту вашему? А вдруг да и нас — того... прихлопнут?..

— Не боись, не тронут!.. — криво усмехнулся хозяин.

— А почему? — быстро спросил Путилин.

— Овчинка выделки не стоит, миляга, вот почему. Разве вы такие большие деньжища с собой везете?..

— Мели! — злобно крикнула хозяйка, с бешенством глядя на своего захмелевшего мужа. — Сам не знаешь, что болтаешь. Известно дело, они люди торговые, опаску должны иметь... Ну, неча рассусоливать, пора спать ло­житься!

— И то правда: спать охотка! — поддержала свекровь молодуха.

Нам отвели спать в «летнике», где на полу были разосланы пуховые перины.

Мы остались одни.

— Спи доктор, а я немного пободрствую, — шепнул мне Путилин.

— Что же ты будешь делать, Иван Дмитриевич?

— А вот когда все заснут, я погуляю по двору.

— Зачем? — удивленно спросил я.

—Пахнет там нехорошо, — уклончиво ответил он.

— Пахнет? Чем пахнет? — продолжал я.

— Смертью, мой друг, смертью.

Я вздрогнул. Все это непонятное и странное для меня путешествие, эта до дикости необычайная обстановка взвинтили мои нервы.

Я скоро погрузился в глубокий сон под за душу хватающее завывание дворового пса.

Стояла трепетно белая северная ночь. Там, на востоке, уже узкой полоской загоралась ру­мяная заря.

Дом Артемьевых был погружен в глубокий сон. Тихо, крадучись, вышел из «летника» Путилин и неслышно скользнул во двор.

— Помилуй Бог, — шептал он, — я не мог ошибиться насчет этого ужасного запаха... Он заглушает все, все...

В углу обширного двора на железной цепи бешено рвалась и металась дворовая собака.

— У-у-у! — проносился по двору ее заунывный вой.

Путилин смело пошел к собаке.

— Ну-ну, дурак, с цепи хочешь? Сейчас, сейчас я тебя спущу, — ласково обратился он ко псу.

Странное дело: злющий, здоровый пес при приближении незнакомого ему человека не обнаружил ни страха, ни злобы. Наоборот, он радостно взвизгивал, словно просил, чтобы его скорее спустили с цепи.

Путилин погладил собаку по голове, а затем ловко снял с нее ошейник.

— Ну, помогай, голубчик! — прошептал он. Ворча и тихо повизгивая, пес устремился к малень­кому сарайчику, сложенному из толстого сруба. Подбежав к двери, он поднял голову и опять протяжно-заунывно завыл. Он принялся яростно, с ожесточением скрести лапами о дверь сарайчика.

— Я не ошибся! — тихо, но вслух произнес Путилин. — У нас с тобой, дружище, одинаковый нюх.

Дверь сарая была заперта на плохенький железный замок, болтавшийся на двух кольцах.

Великий сыщик выпрямился и насторожился.

Все было тихо. Глубоким сном спали «богатеи» села Бараны.

— Все равно... все равно... так или этак, — прошеп­тал Путилин и быстрым движением вывинтил кольца, на которых висел замок.

Первым в темный сарайчик ринулся пес, за ним вошел Путилин.

Ужасный, отвратительный смрад ударил ему в лицо.

Это был настолько тяжелый запах, что он пошатнулся даже.

— Брр! Какой ужас!.. — вырвалось у него.

Он зажег свой потайной фонарь и огляделся. Сарай был набит разной рухлядью, вещами, которые, очевидно, хозяева не считали нужным держать в доме. Тут были какие-то поломанные сундуки с отвалившимися крышками, узлы с каким-то тряпьем, старые бадейки.

Середина сарая — земляной пол. И вот в нем-то только на половину был закопан труп мужчины. Голова и туловище до живота, предавшись уже полному разложению, представляли страшную картину.

Как ни было страшно и отвратительно это зрелище, Путилин низко склонился над трупом, отгоняя ласково собаку.

Он долго всматривался в него, потом встал, перекрестился и тихо пробормотал:

— Вовремя, вовремя я приехал...

С величайшим трудом ему удалось опять, замкнув сарай, посадить собаку на цепь: она не давалась и уку­сила его за большой палец правой руки.

...Я проснулся. Во дворе кричали петухи и их звонкое ку-ка-ре-ку смешивалось с ржанием лошадей, с мычанием коров и блеянием овец.

— Проснулся? Хорошо выспался? — услышал я около себя голос моего знаменитого друга.

Передо мной, когда я приподнялся с перины, стоял Путилин.

Он перевязывал палец и был бледен, утомлен.

— Что с тобой? — воскликнул я в испуге, вскакивая. — Что с твоей рукой?..

— Ничего особенного. Собака укусила.

— Когда ты вернулся? Ты спал? Что ты делал? Отчего ты так бледен? — засыпал я вопросами Путилина.

Он усмехнулся печальной улыбкой и ответил мне фразой, смысл которой я не мог тогда понять:

— Бледность лучше зеленоватой синевы, доктор. — Он поглядел на часы.

— Шесть минут шестого. Фургонщикам пора вставать. Одевайся. Хозяева уже подымаются.

Через полчаса мы сидели за огромным пузатым самоваром.

Хозяин опохмелялся. Его лицо было опухшее, сине-багрового цвета.

— Ну, как почивали, купец хороший? — хрипло обра­тился он к Путилину.

— Плохо, хозяин. Собака всю ночь выла. И так-то заунывно...

— На то и пес, чтоб лаять да выть, — сухо отрезала хозяйка.

— Это справедливо, — поддакнул Путилин.

— Что же, любезный друг: торговать будешь у нас? — продолжал хозяин.

— А то как же? Скоро начну. А потом, к вечерку и дальше в путь двинемся.

И весь день мы торговали.

Торговля шла наславу. Почти все, что было, пошло по хорошей цене.

— Помилуй Бог, если бы я не был начальником сыскной полиции, я с удовольствием сделался бы деревенским фургонщиком! — тихо прошептал мне мой великий друг.

Особенно выгодной покупательницей оказа­лась молодуха Артемьева.

— Ох ты, раскрасавица моя! — подбивал ее Путилин. — Еще на синенькую разорись! Ишь у тебя какие денежки новенькие!

— Сама работала! — задорно отвечала молодуха.

— А не свекор с муженьком твоим?

Я заметил случайно, как побледнела при этом мо­лодая женщина.

Вечером мы распростились с нашими хозяевами и со всем селом Бараны.

— Так не страшно ехать-то нам? — опять спросил Путилин самого Артемьева.

— Не боись... Никто нас не съест, — хмуро ответил он.