И народ едет все, видно, боевой, обстрелянный. Ордена и медали, золотисто-красные нашивки за ранения, гвардейские значки видишь чуть не на каждом.

Едут солдаты на восток с победной лихостью. Да их можно и понять: только что свернули шею такой армии, которая надеялась поставить на колени весь мир. А раз уж ее сломали, то так и кажется этим бойцам, что перед ними теперь ничто не устоит. Это чувство, родившееся при наступлении на западе, поднималось, подобно лавине, все выше и выше, и теперь, нарастая, покатилось вместе с людьми обратно, к востоку, к другому фронту.

Когда на Западном фронте в начале войны положение стало тяжелым, на подмогу были брошены дальневосточные дивизии, бригады из моряков-тихоокеанцев. Тогда и нам, северянам, помог Тихоокеанский флот людьми и кораблями. Без малого вокруг света прошли подводные лодки. И немало немецких судов отправили они на морское дно. Лидер «Баку», эсминцы «Разумный» и «Разъяренный» добирались в Полярное Северным морским путем. Из экипажа лидера пришел в наш отряд старшина второй статьи Иван Лысенко. Дрался он с немцами храбро, и к его медали за морские походы прибавился орден Красного Знамени за десанты. Погиб Иван славной смертью осенью 1944 года на мысу Крестовом, когда освобождали от гитлеровцев занятые ими северные земли.

Как-то, уже после войны, пришлось мне идти морем к одному из северных островов. Стоял я на мостике и во все глаза жадно смотрел на знакомые места, которые уже давно не видал. И вдруг на небольшой каменистой косе я обнаружил остатки боевого корабля. Из воды торчала носовая часть корпуса с когда-то красивым, стремительно изогнутым форштевнем[2]. Это был «Баку». Отплавал он свое, отходил тысячи миль по морским дорогам. И вышел ему срок уходить на покой. Но не просто ушел он на слом. Еще пригодился для науки нынешним морякам. Испытывая новое оружие, они тренировались в стрельбе ракетами по этому некогда гордому кораблю, ставшему обычной мишенью…

Теперь пришла пора и нам отплатить Тихоокеанскому флоту за товарищество, за флотское братство. Мы снялись с запада раньше других флотских частей. Следом за нами потом к восточным границам приехали и пришли морем другие команды, экипажи для новых кораблей.

Наступила жара. В вагонах стало душно и пыльно. Как только подольше остановка — стараемся добраться до воды и отмыться от сажи и копоти. На станциях по очереди бегаем в продпункты за харчами и к кубовым за кипятком.

Ехали мы скорым, остановки на станциях были короткими, посмотреть города и селения как следует не удавалось. Перед глазами больше маячила привокзальная толчея. С большим любопытством смотрели мы на Свердловск, вспоминали, что туда ездили и наши с флотской делегацией в гости к рабочим. Проехали Омск, Новосибирск и другие зауральские города, всю войну снабжавшие нас оружием и боеприпасами.

Степные просторы Западной Сибири сменились необъятными лесами, могучей зеленой сибирской тайгой. Полноводные и широкие реки, большие и малые озера еще не устоялись от весеннего разлива.

Перед Иркутском зеленый таежный океан все чаще и чаще стали сжимать горы, поезд то шел на подъем, то нырял в узкие расщелины между высот. Наш эшелон приближался к краю гор. Вспомнились давно слышанные непривычные названия — пади, распадки, сопки. Загадочная, немного романтическая страна, оставшаяся в памяти по книгам Арсеньева и Фадеева, по песням о партизанах, трех танкистах и зорких пограничниках, бежала нам навстречу.

Хотелось увидеть воспетый людьми несравненный Байкал, на котором баргузин разгоняет морскую волну. Дорога огибала западное побережье озера почти у самого уреза воды. И как только поезд останавливался, вынырнув из очередного туннеля или собираясь заскочить в следующий, — мы выпрыгивали из вагонов и бежали к его чистой, хрустальной воде. Погода стояла тихая, и озеро было зеркально гладким. Купаться не рисковали, вода была еще холодная, но пили ее до боли в зубах, умывались про запас, зная, что впереди еще много песку, пыли и копоти.

Проехали Улан-Удэ — родину наших разведчиков Михаила Калаганского и Степана Горбунова. Потом в стороне остался Благовещенск, в котором живет Иван Баринов, потерявший зрение в одной из набеговых операций нашего отряда в Варангер-фьорд.

Перед Хабаровском ребята как-то подтянулись, сгрудились у окон и в дверях, чтобы посмотреть на эту неофициальную столицу дальневосточного края. Перед нами знаменитая Волочаевка, красавец мост через Амур, могучая полноводная река. Где-то тут, в Хабаровске, на Амурской флотилии служат наши ребята, раньше нас выехавшие на восток, — Андрей Залевский, Виктор Братухин и Валерий Коротких.

И поезд наш повернул к югу, к Владивостоку.

Двенадцатого июня мы добрались, наконец, до цели.

Перед нами — огромный океан, ворота в мир далекий, таинственный и никем из нас еще не изведанный.

На первое время отряд расположился в большом старинном особняке. Наше жилье оказалось в центральной, самой людной части города. Владивосток той поры вовсе не походил на виденные нами города и селения на западе страны, сожженные и разоренные губительной войной. Это было заметно во всем, даже в том, как были одеты люди. За многие годы привыкнув к светомаскировке, мы чувствовали себя как бы выставленными напоказ на залитых светом вечерних улицах. Три года в Полярном отряд жил в растрясенной взрывом, но устоявшей половине дома, а другая его половина была начисто разрушена фашистской бомбой. Стекла не было, и все окна пришлось наглухо зашить досками. Так выглядел не только наш дом. Если где и сохранилось стекло в рамах, то оно было или укрыто деревянными щитами, или заложено мешками с песком.

А здесь на улицу глядели своими глазищами огромные витрины магазинов, за зеркальным стеклом ярко горели люстры и лампы. Торговали магазины, были и такие, в которых многое можно было купить по коммерческим ценам. А мы уже давно отвыкли от покупок, много лет не бывали в магазинах. Все получали по нормам от интендантства. Тут вечером можно зайти в ресторан и заказать на ужин блюдо по вкусу, правда, по довольно высокой цене. И совсем уж нашему глазу казалось необычным обилие людей, одетых не в военную форму. На нашей отдаленной базе на севере всегда было мало гражданского населения. А в войну в прифронтовой зоне в штатской одежде красовались лишь заезжие артисты да делегации от шефов с заводов.

Даже женщины и девушки, которым по натуре не свойственно однообразие в одежде, в Полярном сплошь носили фланелевки, шинели и сапоги. И то не было данью моде военного времени. Почти все они служили. А кто служит, того учат носить и почитать форму.

Владивосток — другое дело. Тут мы растворились среди многих тысяч горожан. Хоть и много в городе военных моряков, но матросов торгового флота, рыбаков, рабочих порта, городских заводов и фабрик еще больше.

И все же Владивосток — город военный. Не только потому, что это главная база флота. Но уж и воздух тут стал каким-то предгрозовым, во всем чувствовалось приближение развязки. Горожане все более видели, что они накануне тревожного испытания. Даже вечером в парке или на улицах люди хоть и гуляют, но нет беззаботного смеха и безмятежного веселья. В город прибывали все новые и новые солдаты и матросы. На восток двинулись многие тысячи людей.

Прибавлялись не только люди. В обширной акватории Золотого Рога и множества окрестных заливов собиралось все больше и больше кораблей. У причалов становились на швартовы новые торпедные катера, «морские охотники», в бухте стояли «на бочках» тральщики, сторожевики, фрегаты. Все они уже не умещались на главной базе, да и держать такое обилие скученно в одном месте было небезопасно. И их «распихивали» по многочисленным базам обширного побережья.

Первые дни нашей владивостокской жизни ушли на приемку пополнения. А точнее было бы сказать, если подходить к делу чисто арифметически, то мы пополнили тихоокеанский отряд. Только одну треть в новом отряде составляли северяне. Но этой, меньшей доле надо было стать притягательным ядром, с которым воедино слились бы молодые восточники. По флотским понятиям, они все были «зелеными», «салажатами» — служили на флоте всего лишь по году, по полтора. И никто из них не «нюхал пороха». Только один Дмитрий Соколов успел уже немало повоевать. В партизанском отряде на родной ему новгородской земле прошла его юность. К нам он пришел двадцати летним, а китель его украшен Золотой Звездой, орденом Ленина, орденами Красного Знамени и Отечественной войны. Да еще медалей целый ряд.