Ее очистили и крепко засолили, часа через два съели. Стало повеселее, потянуло ко сну.

Наконец, через несколько дней самолет вышел точно на них, сбросил тюки почти к выложенному сигналу. Все посылки получили в целости и сохранности.

Дежурство возобновилось. Сидели в накидках. Растянули из таких же накидок палатку. Собирали валежник, плавник, жгли костерок. Грели консервы, кипятили воду. Шел июль, верхушка лета. Потеплело. Опять возобновились дневные беседы.

Чаулину хотелось, чтобы скорее началась спокойная жизнь без потрясений, без постоянных нехваток. Война, думалось ему, все расставила по своим местам, обозначила позиции каждого. И он не раз возвращался к этой теме:

— Я думаю, немало мы по-другому осмыслили. То, что казалось темным, не стало светлым, однако его должно стать много меньше, сорняки эти люди выкорчуют.

— А я так не считаю. Большие усилия понадобятся, чтобы выскрести всякую шелуху и отребье. И еще, пожалуй, труднее сделать всех людей честными, бескорыстными. Тысячелетиями человека с младенчества учили — это твое, никому не давай, зубами вцепись, но свое сохрани.

— Но ведь мы и воюем за то, чтобы человек не лишал другого жизни ради присвоения себе чужого добра.

— Мы воюем не только за это. Мы бьемся за справедливое общество, за равенство, за братство людей. И я не сомневаюсь, после победы народ добьется этого. Засорена земля сорняками да паразитами. Из войны не все выйдут с такими убеждениями, как у нас с тобой.

— Почему?

— Да хотя бы потому, что не все сегодня взялись за оружие, чтобы защитить советскую Родину.

— Всем и не надо. Кто-то должен делать оружие, кормить, одевать, обувать нас. — Чаулин чувствовал, сколь недешево он обходится своему народу.

— На каждого из нас не один, а десяток людей должен работать. А этого и раньше не все хотели, не каждый рьяно брался.

— Я также думаю, что лодырей в одночасье не выведешь. Даже у нас в отряде.

— Дело не только в лодырях. Общество заставит их работать.

— Как?

— Кормить перестанет. Голод — не тетка, есть захочешь — на всякую работу пойдешь.

— Так кого же?

— Хитрецов. Кто как будто и на деле какую-то обязанность, пусть даже самую неприметную, на заводе или в колхозе правит. Но весь вопрос: как эту работу исполнять? По совести или время отбывать, чтобы оплата сама собой карман наполняла.

— Таких сами люди разглядят и на всеобщее обозрение выставят.

— Кого-то выведешь, а другой так пристроится и прикроется, что к нему и не подкопаешься. Да возле него такие же присосутся. Или сам их к себе приголубит. И будут ходить возле работы ни шатко, ни валко. И жить припеваючи.

— Я думаю, такие не расплодятся. Что подобные людишки и после войны выживут — тоже не сомневаюсь, но жизни долгой им не будет. Честные да прямые им ходу не дадут. Мы с тобой первые.

— Таких, как мы с тобой, и нынче большинство, и после войны тоже достаточно будет. Но и дармоеды и прихлебатели в обиду себя не дадут.

— Почему?

— Вот ты как пришел в разведку? — повернулся вдруг лицом к Чаулину Чемоданов.

— Добровольно, рапорт командованию подал.

— И я тоже добровольно. И отряд наш с первых дней войны назывался добровольческим. На такое рискованное дело нужны люди с крепкими нервами и выдержкой, идущие по своей охоте. Лучше всего на него посылать по их желанию, надежнее. Сколько таких с флота под Сталинград отправилось… Там нужнее.

— Но ведь большинство флотских профессий не требует согласия.

— Да, на те посылают по распределению. Да ведь на флот берут не всякого. А кто и пришел по призыву — служат честно. В этом гвоздь. Вот сачки, или, как их точнее зовут, захребетники, будут искать удобные места и хитро в них приспосабливаться.

— А мест таких хватит?

— Если не хватит, они для себя их придумают. Одно дело — быть горновым у печи, уголь в шахте рубить, другое — ходить с мерным угольником и дощечкой и записывать, сколько бабы успели сжать. Или так: один в небе летает, его собрат в штормовом море ходит, а иной за бесценок что-то добывает в одном месте и втридорога перепродает в другом. Даже здесь такие встречаются. Придут с караваном из-за границы и приторговывают то чулками, то помадой. Да не втридорога, а побольше.

— Их отлавливать полагается, — считал Чаулин.

— Если попадаются, больше их не пускают в плавания. Долго придется от них избавляться.

Подошло время, когда они обычно слушали Москву. Столичные передачи радовали душу, поднимали настроение. Армия успешно наступала. Короткие сводки Информбюро запоминались сразу. Часто настраиваться на Москву не позволял запас батарей, пользовались ими бережливо. Этому их настойчиво учили и инструкторы на базе, и вернувшиеся с таких же заданий товарищи.

Москва передавала в те дни, что началось освобождение польских земель, в Минске состоялся парад партизанских соединений Белоруссии, а по московским улицам проконвоировали более 57 тысяч пленных, захваченных Белорусскими фронтами.

— Воевать осталось не так уж долго. Свои земли почти все вернули. Теперь предстоит вызволить соседей из неволи.

— И союзники наконец-то второй фронт открыли. Теперь дело пойдет быстрее. Может, и нам с тобой полегчает.

— Каким образом?

— Норвежцы тоже почуют скорый конец войны. Не всякий поспешит доносить немцам о ком-то из наших…

— Ты мне не единожды говорил, что советуешь после войны учиться. Я сам об этом и раньше думал, а теперь твердо решил: пойду добывать образование.

— Ты к верному выводу пришел. В мирной жизни наука понадобится на меньше хлеба.

— Только ведь нелегко будет. Сколько сразу после десятилеток ребят в армию забрали… Мы вот, недоучившиеся, вернемся. Да те, кто нынче учится в школе, не остановятся, пойдут дальше. Нам, может, и мест в техникумах да в институтах не хватит.

— Я думаю, что для фронтовиков предусмотрят привилегию.

— И от учебы мы отвыкли, парта стала узкой.

— Была бы тяга к знаниям, а привычка да усидчивость привьются.

— Придется еще на несколько лет подтянуть ремень. Стипендия ведь не ахти какая.

— Нам не привыкать. Не разбалованы обильными харчами. Выдержим и это.

— Я в себе не сомневаюсь. Добьюсь своего. Но ведь не все готовы к этому. — Чаулин пытался представить себя в окружении однокашников по техникуму.

— А всем и не надо. Пусть учатся те, кто науку по-настоящему постичь жаждет да у кого есть способности. Соберется, скажем, кто-то учиться на врача, а голова у него агрономова. Зря займет чужое место да и свое время попусту убьет.

— Выбрать профессию по себе не каждый способен. Если бы все разумели, меньше было бы плохих портных, неспособных архитекторов. Даже в футбол гонять, и то талант требуется.

— Призвание иногда проявляется не скоро, к зрелым годам. До этого человек немало намыкается, шишек набьет.

— Тут наставник нужен.

— Да, очень бы пригодился. Но иногда попадаются такие поводыри, что направляют человека не в ту сторону. И будет он маяться, портить жизнь и себе, и людям.

На исходе был пятый месяц их вахты, почти три из которых они дежурили на новой точке.

Кончался август. Временами с моря уже задувал ветер со снегом. Тундра потемнела, зелень стала тусклой, поникшей, ягоды переспели, вытекли.

Ребята прикидывали, когда их снимут. По подсчетам, оставалось сидеть у моря всего с месяц. Впереди был сырой и холодный сентябрь.

В последних числах августа им снова сбросили груз. По набору продуктов и вещей да из записки оперативного командира поняли, что снимать их не обещают, да и дела им добавится.

Весть эту приняли без восторга. В холодную осень оставаться не хотелось. Скоро разыграются такие штормы, что подлодке подойти сюда за ними будет опасно.

Они чувствовали, что назревают какие-то события. Несмотря на непогоду, оживилось движение вражеских судов и кораблей.

В передачах московского, немецкого, норвежского радио все чаще упоминался север. Вероятно, приближалось время наступления и на этом направлении.