— А ты разве не радистом плавал? — спросил Костина Толя Игнатьев.

— Нет. Я родом из Вятки. Мы, вятские, ребята хватские. — Костин напомнил извечную шутку своих земляков. — В тридцатом году сюда с родителями приехал. Закончил семилетку. Отец говорит: «Хватит, и с этой грамотой можно с толком в жизни обойтись. Иди-ка работай». И нанялся я поваренком. Шестнадцать годков мне исполнилось, когда ступил я на палубу траулера «Ким», стал членом экипажа, на нем впервые увидел море. Это вот море, Баренцево.

— Подобрал ты себе хлебное местечко, — пошутил Игнатьев.

— Да уж куда аппетитнее. Судовой камбуз — не ресторан, где ходят в крахмальных воротничках и в смокинге. Все драйки, мойки, помои — мои…

— А потом как же? — уже посерьезнев, расспрашивал Игнатьев.

— Поплавал навигацию, понюхал море, увидел, что гожусь, тогда и задумал поступать в мореходку. Приглянулась мне служба радистов, они не мокнут и не дрогнут на верхней палубе. На судне самые чистенькие да аккуратные.

Подсушились, поели, пошли искать тюки с грузом. И опять весь день промаялись без пользы.

Утром снова пробудились от сырости под собой, парашюты пропитались влагой насквозь.

— Не такие мы горячие, чтобы собой оттаивать землю, да еще сквозь фуфайки. — Костин ощупывал себя по бокам.

— А много ли надо… Тепло по чуточке, минута за минутой, отогревает водичку, — размышлял в поисках объяснений Ляндэ. — Надо делать подстилку еще толще.

Натаскали камней, выложили из них лежаки, сверху в пять-шесть рядов устлали их парашютами. Мокнуть перестали.

Снова целый день ходили в поисках имущества, обыскали еще большой квадрат. Как ни тягостно, пришлось признать, что груз пропал.

На третий день с сопки разглядели море. Сверились по карте. Выходило, летчик забросил их километров на двадцать дальше, чем полагалось.

Место, выбранное для житья, было удобным, но задание выполнять отсюда нельзя, море не просматривается.

Поневоле придется искать новую базу, обустраиваться в другом месте.

На обратном пути заметили обнесенную колючей проволокой землянку. Подкрались поближе, понаблюдали. Ни людей, ни следов. Рядом стояли опоры, как будто для высоковольтки, но провода не натянуты. Потом еще встречались такие. Ставили эти опоры, скорее всего, пленные, их и держали за проволочным ограждением. Подходить к землянкам опасались.

Подходящую сопку выбрали километрах в двадцати пяти от того места, где приземлились. Осмотрели ее кругом, приметили, в какие стороны можно уходить в критические минуты. Море виднелось отчетливо, обзор широкий. Воду для питья тоже нашли поблизости. Сопоставили с картой: обосновались всего в трех-четырех километрах от той точки, которую им определили в задании.

Делать полные марши от одной базы до другой сочли неразумным: утомительно и опасно. Двумя маршами перенесли обе порции груза. На ночь ушли на свою стоянку.

Утром продолжали начатую работу.

К вечеру шли обратно к месту выброски. До снежного домика оставалось километра три, когда Толя Игнатьев, самый рослый из троих, скомандовал:

— Ложись, немцы…

Плюхнулись в снег, замерли. Огляделись окрест себя, подползли к камням, руками нарыли перед собой снегу, вгляделись, куда показал Игнатьев. Зрение у Толи испортилось в отряде, после майской операции. Ходил он в очках, умудрялся не ронять их даже на лыжных переходах. То ли благодаря росту, то ли очкам, но примечал он все необычное раньше друзей. А может быть, просто был более внимательным.

Вдоль столбов, которые разведчики видели накануне, немцы шли на лыжах по-уставному: двое впереди в головном дозоре, двое в хвостовом, семеро скользили цепочкой друг за другом, затем остановились, о чем-то заговорили, стали оборачиваться кругом, посматривая в разные стороны.

Разведчики следили за ними в бинокль, хотя было и недалеко, всего с полкилометра. Немцы разглядывали старую лыжню.

За прошлые дни, пока ходили по округе, ребята немало наследили. Ветром неслежавшийся снег сдуло, а притоптанная лыжня высилась торчком. Немцы и наткнулись на нее.

Они потоптались минут двадцать, о чем-то между собой разговаривая. Двое больше других спорили, показывали руками по лыжне: один в сторону разведчиков, другой — в обратном направлении.

— Если пойдут сюда — пропала операция… — Игнатьев не договорил, только можно было догадаться, что творилось у него на душе.

— Вот что я думаю: пойдут к нам — всех перебьем, чтобы ни один не ушел. Ты, Миша, целься в переднего, тебе, Толя, убрать последнего. Я пущу поплотнее очередь по остальным. И глядеть, чтобы ни один не побежал…

— Но на каждого из нас по четверо придется…

— Мы в выгодном положении: их видим, а они нас нет. Эх, кабы уйти незаметно!..

Немцы пошли по лыжне в сторону разведчиков, но тут на глаза им попалась вторая лыжня. Опять постояли, посовещались и пошли вдоль столбов. Наткнулись на утреннюю лыжню разведчиков, еще свежую, не выдутую ветром. Опять остановились и о чем-то заспорили. Моряки довольно четко слышали разговор, происходящий метрах в пятидесяти от них.

Один солдат покатился в сторону разведчиков, проехал метров пятнадцать-двадцать. Костин не сводил с него автомата, ссадить немца уже ничего не стоило.

Солдата окликнули свои, он остановился, осмотрелся вокруг и повернул обратно.

Все отделение, вытянувшись гуськом, покатило по лыжне в противоположную от разведчиков сторону.

— Пронесло… — Костин выдохнул радость одним словом, положил автомат на снег, размял затекшие руки.

— На этот раз обошлось, но рисковать так больше нельзя. Может плохо кончиться. Немцы, оказывается, ходят по сопкам, — размышлял командир группы.

— Много мы тут наколесили, пока искали тюки. Может, фашисты не распознают, откуда мы подошли? — У Игнатьева все еще теплилась надежда, что их искать больше не будут.

— Хорошо, что вечереет. Боши по горам в темноте ходить не любят. Сейчас они покатят домой.

Быстро темнело. Ляндэ следил за немцами в бинокль ночного видения. Они поднялись на вершину сопки, немного постояли и повернули к землянкам, обнесенным колючей проволокой.

Разведчики надели лыжи и пошли в обход, напрямую к снежному домику идти поостереглись. Когда подошли к жилью, совсем стемнело.

— Что будем делать?

— Сначала давайте поедим. Я на сытый желудок лучше думаю, — предложил Костин.

Сходили к ручью за водой, сварили какао. Попили горячего, плотно поели, собрали и уложили в рюкзаки все, без чего не обойтись первое время. Остальное зарыли в снег, разровняли его и молили бога, чтобы получше запуржило.

В два часа ночи с этой базы ушли. На себе несли рюкзаки, оружие, радиостанцию с запасом батарей, лыжи на плечах. Чтобы не оставлять следов, шагали берегом ручья, прыгали по камням, иногда брели по воде.

На новое место, куда отнесли уже часть груза, идти пока опасались. Двое суток наблюдали за окрестностями первого пристанища, ждали, не появятся ли немцы. Лежать на голой сопке было холодно и неуютно. Вставать на свету не рисковали, ходить, оставлять следы — тоже боялись. К концу первого дня стала мучить жажда, во рту пересохло, тянуло попить. На карте значился поблизости ручей, поискали его, но не нашли. Видимо, зимой вымерз. Больше всего страдал без воды Ляндэ. Еще дома, в Мурманске, у него появились фурункулы. Теперь вот ушиб ногу. Володя чувствовал, как его подпекает жаром, но температуру измерить было нечем. Снег жевать не стал, чтобы еще больше не простудиться. Игнатьев и Костин тоже остерегались глотать его.

Через двое суток стало невмоготу. Разведчики уверились, что их не ищут. Пошли на новую базу.

Снова долго кружили. Вышли невдалеке от того места, где накануне наткнулись на немцев. Влезли на вершину самой высокой сопки, все светлое время смотрели за округой, но ничего подозрительного не заметили.

Наконец, отправились на свою вторую точку, ближе к берегу моря.

— Так какие же мы выводы должны извлечь из этого случая, друзья?