Жена хозяина вышла. Ляля в ожидании села за письменный стол против дивана.

Вообще говоря, терпеть не могу, если кто-то присутствует при моей работе. Это мешает сосредоточиться. Начинаю чувствовать себя актёром на сцене. Из-за этого эффекта от моих стараний может не быть. Если хоть на миг пропадёт моя вера в успех, ничего не получится.

Читал про себя «Отче наш» и одновременно начал действовать.

Здесь не место описывать, как я дистанционным способом дроблю и изгоняю камни. Скажу только, что к концу сеанса пот лил с меня градом. Дыхание стало прерывистым. Мой пациент покорно поворачивался то на живот, то на бок, безмолвно следил за манипуляциями. Иногда боковым зрением я видел глядящую на нас во все глаза женщину.

— Все! — сказал я Исмаилу Алтыевичу. — Пейте как можно больше воды. Желательно, чтобы сегодня перед сном вы энергично попрыгали. Минут десять. Завтра с утра повторим сеанс. Камни должны раздробиться и вылететь. Потом для проверки сделаете рентгеновский снимок.

Он проводил меня в ванную, где я умылся. Подал чистое полотенце. Вдруг попросил:

— Вы не посмотрите Лялю? Боюсь, у неё что-то с головой, с нервами.

— Кто она вам?

Он беззащитно посмотрел на меня, сказал:

— Самый дорогой человек. Любовница.

Даже голос не понизил. В ответ на мой изумлённый взгляд добавил:

— Это уже много лет. Жена всё знает.

— Ладно. Завтра попробую разобраться. Если сама захочет.

Я проснулся на рассвете от воркования горлицы. Вышел на балкон.

Садовник опять поливал из шланга заросли цветущих растений. Я вспомнил о змее, о встретившемся в Домодедово Кириллове. Другой человек подумал бы о плохих предзнаменованиях. Но я в них не верю.

Машина за мной должна была приехать через полтора часа — к восьми, и все это время я то прохлаждался на балконе, то расхаживал по номеру, пытаясь осознать события прошлого вечера.

Ляля оказалась зав. Отделом культуры ЦК. К ней была прикреплена «Волга» с водителем. Она отвезла меня от Исмаила Алтыевича к себе домой ужинать.

Жила в обычной девятиэтажке, в трёхкомнатной квартире. Первым делом познакомила с мужем — инженером-гидрологом и ушла на кухню готовить ужин.

Немногословный, угрюмый человек, он не понимал, кто я такой, но, впрочем, старался быть любезным, предложил выпить коньяка.

Когда я отказался, выпил сам.

Я чувствовал себя крайне неловко от того, что только что был у любовника его жены.

Ляля постаралась. На столе, накрытом праздничной скатертью, появились корейские маринады, манты, плов с бараниной, узорчатое блюдо с фисташками, бутылка шампанского.

И все это было устроено ради меня. Чего ради?

Сама Ляля не пила, почти ничего не ела. Какая-то гнетущая атмосфера царила здесь. И я был уже не рад тому, что, будучи совершенно чужим человеком, согласился прийти на этот ужин. На свою голову, чтобы хоть как-то разрядить обстановку, не нашёл ничего лучшего, чем спросить:

— У вас есть дети?

И услышал историю, которую рассказал муж Ляли, в то время как она молча сидела, держась пальцами за виски.

Есть у них семнадцатилетний сын. В прошлом году, когда родители отдыхали в болгарском санатории около Варны, он потребовал у дедушки и бабушки — родителей отца, чтобы те дали ему ключ от гаража, где стояла семейная машина. Старики ключ не давали. Тогда он зарубил их обоих топором. Тем же топором сбил с гаража замок. Поехал кататься. Сшиб насмерть женщину. В результате попал под суд. Мать использовала все свои связи. Судмедэкспертиза признала его сумасшедшим, и теперь он заперт в психиатрической лечебнице.

— Хочу, чтобы вы на него посмотрели, — сказала Ляля, вставая.

Она привела меня в свою комнату — неожиданно маленькую. С туалетным столиком, полками для книг, картинами на стенах, по-солдатски узкой кроватью. На письменном столе в рамочке красовалась фотография её отпрыска.

— Я гибну, — тихо сказала Ляля за моей спиной. — Спасите меня.

…Теперь, утром, вспоминая в номере гостиницы о вчерашнем вечере, я осознал, что в тот момент, обернувшись к ней, увидев прекрасное лицо с глазами, полными слез, я почувствовал магнитную силу притяжения. Готов был обнять её, защитить.

Машина пришла за мной точно в половине восьмого утра.

Я прихватил с собой сумку с куклой для девочки Яны и поехал к Исмаилу Алтыевичу.

— Попрыгали? — спросил я его первым делом.

— Нет, — признался он и предложил для начала выпить с ним кофе, позавтракать.

— Потом, — сказал я. Попросил его лечь на диван. Мысленно попросил Бога о том, чтобы произошло чудо исцеления, и принялся яростно дробить камни своим бесконтактным способом.

Вошла жена. Взглянула и вышла.

— Она не верит, — произнёс Исмаил Алтыевич. — А я верю. И Ляля верит.

— Потом, — сказал я. — Потом.

Вера пациента в мои манипуляции не обязательна. Главное, чтобы верил я.

По окончании сеанса уговорил его, чтобы он попрыгал передо мной сначала на двух ногах, потом на одной. А когда перешли на кухню, заставил выпить полный стакан воды.

— Вот и все, — сказал я. — В течение суток камни должны выйти. В виде песка. Когда это произойдёт, сразу сообщите мне.

Исмаил Алтыевич сварил кофе в джезвее, сам приготовил завтрак. Жена его уже ушла на службу. Она работала экономистом.

Хотя во время нашего завтрака, к досаде хозяина, беспрерывно звонил телефон, то из Совмина, то из Москвы, он все начинал разговор о Ляле. Мол, как показалось мне вчера у них в гостях, понравился ли муж, знаю ли я о трагедии с их сыном. В конце концов сказал:

— Посмотрите её. С ней нехорошо. Часто бывает неадекватна. Она сама попросила меня, чтобы вы её продиагностировали.

— Попробую.

— Когда?

— Хоть сегодня. После вас хочу навестить одних знакомых. Часам к двум вернусь в гостиницу.

— Спасибо. Я ей позвоню. Простите, а кто ваши знакомые?

— Семья профессорши из университета, — я назвал фамилию.

— Знаю! Она известный специалист по немецкому, дочь — художница. Скажите, а могли бы вы продиагностировать на расстоянии или по фотографии нашего хозяина — главу республики?

— Нет. Этого не умею. Он что, болен?

— Наоборот. — Исмаил Алтыевич тяжело вздохнул, посмотрел на часы. Ему давно пора было ехать на работу.

Я доехал с ним до центра города. Выходя из машины, услышал напоминание:

— Значит, в два к вам приедет Ляля.

Что-то неладное было со всеми ними. Эта открытость ко мне — незнакомому человеку, какая-то опасная откровенность. Я помнил, как Исмаил Алтыевич сказал: «Зарежут» — и показал пальцем в потолок…

Я подходил к дому, где жила знакомая профессорша — Лина Генриховна, и пытался вспомнить имя её взрослой дочери — матери Яны. Дочь была художница, неплохая.

«Навещу их, дождусь, пока не сегодня-завтра выйдут камни у Исмаила Алтыевича, и пора уносить ноги», — думал я, входя в подъезд и нажимая кнопку звонка на первом этаже.

Повезло. Все они были дома. Моё появление было встречено с великой радостью. Хорошо быть для кого-то сюрпризом. Они не нуждались ни в целительстве, ни в чём. Просто радовались мне, как родному человеку.

Хотя я и отказывался от угощения, накрыли стол. Принесли блюдо с засахаренными фруктами, орехами, изюмом.

Заварили по местному обычаю зелёный чай.

За то время, что меня здесь не было, девочка забыла меня. Яна опасливо взяла куклу, поблагодарила по-немецки:

— Данке шон.

Хорошо мне было у них, спокойно. Мать Яны, которую звали Маргарита, тотчас стала приносить на моё обозрение свои графические работы. Одна из них — портрет старика-дехканина — мне особенно понравилась. Портрет был немедленно мне подарен, да ещё с трогательной надписью в уголке.

— Этот портрет особо отличили в газете, — сказала Маргарита. — Знаете, зимой была наша выставка молодых художников. Первая за долгие годы. Её открывала зав. отделом ЦК — наша Ляля. Благодаря ей все это и произошло.