Пытался представить себе далёкую Мексику, как растёт там его девочка без отца… Думал о том, что ему уже тридцать шесть лет. Ни семьи, ни собственного угла. Кроме похожей на гроб каморки в Лубянском проезде. Кроме мамы с двумя сёстрами на Пресне. Которые ненавидят Лилю.

Ещё один терзаемый бессонницей седой человек со шрамом на щеке вышел из своего купе, попросил прикурить. И завязался разговор. Сначала в коридоре вагона, потом в сквозившем тамбуре. Вот где простудил горло!

— Вы не танцуете? — статная красотка с надвинутым на лоб красным обручем возникла у столика.

— Не танцую. — Он глянул ей вслед. Потом на администратора, на Катаева и Олешу, которые тактично помалкивали, пока он допивал второй стакан чая, орудовали ножами и вилками, пили водку.

— Владимир Владимирович, что вы сейчас пишете? — нарушил молчание заждавшийся Валя Катаев.

— Плохо. Пишу поэму «Плохо». — Расплатился с официантом, поднялся из-за столика: — Счастливо оставаться!

Оделся в гардеробе, поднялся на свой верхний этаж, отпер дверь номера. Зажёг свет, озаривший стол, стул, кресло, кровать, тумбочку с телефоном. Теперь снова нужно было раздеваться, сдирать покрывало с постели, стелиться, переплывать ночь.

— Это одиночество. — Поймал себя на том, что говорит вслух. Потянуло к телефону, к Лилиному голосу: «Как ты там, Володик?»

Повесил в шкаф одежду. Подошёл к окну. В чёрном стекле за отражением лица лениво падал на фонари Сумской редкий снежок.

А вчера ночью сумасшедшая метель косо летела за окном тамбура, куда обеспокоенный администратор вышел за ним из купе и застал с попутчиком, как выяснилось харьковским инженером-металлистом, возвращавшимся из командировки по заводам Урала. Этот бывший участник гражданской войны понятия не имел, с кем он разговаривает.

— То, что сейчас происходит на заводах, шахтах, ещё хуже, чем было при царе, — зло говорил инженер, прикуривая одну папиросу от другой. — Раньше хоть зарплату регулярно платили, еда была в магазинах, товары… Видели бы вы, какая грязь, неустроенность. На этом фоне сплошь пьянство, воровство, разврат. В любом совучреждении за взятку сделают что хочешь.

— Владимир Владимирович, четвёртый час ночи… …И теперь он стоял у окна в своём номере. Словно вор, пойманный за руку. Мысли бежали по кругу, не находя выхода: Лиля, этот инженер с его рассказами, дочка в Ницце, больное горло…

Внезапно, вне всякой связи, откуда-то извне этого круга, краешком вспомнилась мелодия, услышанная несколько лет назад в Нью-Йорке. Из радиоприёмника в номере отеля в паузе реклам прорезались звуки джаза: какой-то чудный парень, трубач и певец, что-то пел на английском. Необычайно. Каждое слово выразительно и отдельно. Как ступенька. И при этом все схвачено абсолютно раскрепощённым ритмом. Это был брат по искусству! Единственный. Потом диктор сказал: «Нью-Орлеан джаз. Луи Армстронг».

Казалось, вспомнишь мелодию — вырвешься за этот круг.

В дверь осторожно постучали.

— Входите! Вошёл обеспокоенный администратор.

— Владимир Владимирович, как ваше горло? Завтра последнее выступление. Может быть, спущусь к портье? У них должна быть аптечка. Или вызвать врача?

— Вот что. Пожалуйста, вызовите-ка мне ту, с обручем на голове. — И жёстко добавил: — Только спросите у кого-нибудь, чтоб без сифилиса.

Хорошо, хоть тут в тумбочке не лежал пистолет с единственным патроном.

Этот человек трижды появлялся в моей жизни. С огромными перерывами. Неожиданно. И с каждым его появлением вдруг обнаруживалось, что совсем рядом существует ещё одно измерение бытия…

Поздний декабрьский вечер. Накрапывает дождик. Я стою в конце длинного деревянного причала, опершись о ржавый поручень. За моей спиной засыпает южный город. Чужой. Там меня ждёт конурка без окна, раскладушка, электроплитка на табуретке, висящая на проводе лампочка.

Далеко отсюда, в Москве, родители, нормальное жилище, письменный стол, друзья. Сам виноват. Сознательно вырвал себя из обычного порядка вещей.

Стою в плаще с поднятым воротником. Надо мною со скрипом покачивается фонарь. Последний фонарь между сушей и чернотой молчащего моря.

Где-то напротив, в трёхстах что ли милях, Турция. За ней Средиземноморье, дальние страны, Африка…

В жалком кругу света от фонаря видно, как внизу поплёскивает вода о замшелые, покрытые водорослями сваи причала, об узкие ступеньки ржавой лесенки. Промозгло, простудно, дождик усиливается. Как всегда, жаль расставаться со свежим запахом моря, уходить в свою нору.

Слух улавливает рокот двигателя. Вроде бы приближающийся. Стих. Потом все явственнее заплескали весла.

И вот в круг света вплывает резиновая лодка с мотором. В ней трое — клеёнчатые робы, чёрные пилотки. Снизу смотрят на меня. Один остаётся на вёслах, двое взбегают по лесенке.

Почему-то сразу решаю: они с субмарины, шпионы, сейчас захватят, увезут.

Один из этих двоих — большой, улыбчивый — успокоительно басит:

— Парень, не бойся. Мы с подлодки. Не знаешь, где сейчас в вашем городе можно купить сигарет?

— И выпивки, Борисыч, — напоминает второй, в косо надвинутой на бровь пилотке.

— Идёмте. Доведу до «Гастронома», пока не закрылся.

Потом, ночью, долго не могу заснуть на своей раскладушке. Вспоминаю, как пришельцы из морских глубин купили двадцать пять пачек сигарет «Союз — Аполлон», три бутылки вина и пошли обратно к причалу. К своей лодке, чтобы вернуться на ждущую их где-то в темноте субмарину. Наверное, с откинутой крышкой люка, куда падают пресные капли дождя и вливается свежий воздух, где ждёт команда…

Прошло лет двадцать. В Москве отдельной книгой вышло моё первое большое произведение. Почти сразу читатели начали присылать письма, звонить.

Как-то позвонила женщина. Сказала, что всей семьёй прочли мой роман. Очень просит о встрече. Помню, в воскресенье она и явилась со всей семьёй. С букетом роз. С дочкой-старшеклассницей, которая с порога вручила мне бутылку отборного армянского коньяка.

Муж — богатырь в синей морской форме имел на плечах погоны с тремя большими звёздами капитана первого ранга. В руках он держал продолговатую азиатскую дыню.

Я принял их на кухне, кое-как устроил застолье. Отвечал на расспросы благополучного семейства. И все поглядывал на бравого моряка. Кого-то он мне напоминал…

Наконец после второй или третьей рюмки коньяка я спросил:

— Любите сигареты «Союз — Аполлон»?

— Не курю, — пробасил моряк. — Завязал. С тех пор как дочь родилась. А что?

Я сказал — что.

Каперанг был потрясён не меньше меня. Он вспомнил тот дождливый вечер, когда какой-то парень сопровождал его и сослуживца в «Гастроном» приморского города. Жена и дочь улыбались, слушая нас.

Андрей Борисович, так звали каперанга, рассказал, что он уже давно живёт в подмосковном посёлке городского типа, расположенном близ большого озера. Руководит Центром управления подводного флота России.

Я изумился:

— И у вас там субмарины по озеру плавают?

— Приедете — увидите, — улыбнулась его жена. — Приезжайте погостить. У нас большая квартира. Вокруг леса. Дочка покажет грибные, ягодные места. Можно половить рыбу. Отдохнёте!

Я поблагодарил. Но знал — приглашением не воспользуюсь. Не люблю отдыхать, не умею.

— А вот мой сослуживец Миша Сковородников теперь тоже живёт здесь, в Марьиной Роще, — сказал Андрей Борисович, — работает в Министерстве морского флота. Между прочим, в следующее воскресенье у него дома традиционная встреча. Раз в три года собирается наша компания. Все дослужились до высоких чинов. Хотите принять участие? Будут одни мужики.

— Хочу!

Я надписал им книгу. Они оставили мне номер своего телефона.

Вышел из дома проводить гостей. У подъезда стояла чёрная «Волга». За её стёклами на заднем сиденье встрепенулась большая овчарка. Каперанг отпер машину, и собака ринулась навстречу.

— Что ж вы её не взяли ко мне?