— Зачем ему обрезали крылья? — спросила у смотрителя Зефла.

— Ну, крылья не совсем обрезаны, госпожа, связаны, по большей части, — ответил тот.

В руках смотритель держал корзину, полную дымящихся потрохов. Шеррис сморщила нос и отвернулась. Смотритель покачал головой и серьезно добавил:

— Знаете, если его не связать, он так и будет целыми днями реветь да биться о прутья.

Они не стали надолго задерживаться в зоопарке.

Внезапно город кончился, и начались пригороды. Идущие мимо огороженных строений улицы вели прямо в поля, изборожденные, словно свежими ранами, тонкими линиями посадок разнообразных растений, которые, так или иначе, входили в богатую экологию Древодома. Деревенский сторож порекомендовал им местную таверну в километре дальше по одной из многочисленных дорог.

Они сидели на террасе «Ржавого Гвоздя», поедая на удивление вкусно приготовленные овощи с мясом. Длоан указал на стома, медленно выплывшего из высокого полога листьев и парившего в лучах вечерних сумерек. Рассекая воздух, зверь повернулся и направился к одному из стеблей, возле которого виднелись маленькие точки — стая летучих обезьян. Но рептилию заметили птицы-обезьяноеды, устроившиеся на ночлег на одном из более высоких пологов. Обезьяноеды ринулись вниз с приглушенными, но яростными криками и принялись осаждать одинокого стома. Черный гигант развернулся, в его медленных неуклюжих движениях появилась забавная неуверенность. Птицы сновали вокруг великана, словно электроны вокруг ядра.

Шеррис вспомнила, что этих стомов называют благородными животными хотя бы потому, что они являются одними из немногих сохранившихся представителей коренной микенской фауны. Большая часть современного животного мира Микен была завезена с Голтара.

Шеррис чувствовала, что ее товарищи тоже желают стому остаться целым и невредимым (чего и следовало ожидать); но лишь она одна, похоже, заметила крошечную серо-зеленую царапину на боку одной из птиц, которая по неосторожности подлетела слишком близко к голове стома. Взяв у Зефлы мультивизор, она увидела птичий силуэт в опасной близости от громадной головы, и ей даже показалось, что челюсти зверя сомкнулись. Птица же вдруг забила крыльями и начала падать.

Как завороженная Шеррис смотрела в мультивизор. Птица по-прежнему падала. Теперь Шеррис могла различить ее невооруженным глазом.

Птица снизилась уже на пятьсот метров; она кувыркалась, все еще пытаясь лететь, но ей удавалось лишь ненадолго замедлить падение.

Над падающей птицей, держась чуть позади нее, уверенно спускалась по спирали другая, будто не в силах бросить своего товарища.

Шеррис следила за ними. Вскоре два маленьких пятнышка скрылись за колышущимся пологом листьев, тускневшим вдалеке. Когда она снова взглянула вверх, стом нырнул обратно в просвет среди листьев, в километре над землей. Другие птицы оставили погоню. Миц, Зеф и Дло понимающе хмыкнули и вновь вернулись к еде.

Немного погодя Шеррис тоже села.

Она медленно жевала, не вступая в общую беседу, то и дело поглядывая туда, где исчезли две птицы, и лишь отхлебнула глоток вина, когда одна из птиц появилась опять. Птица медленно, с усилием, будто устав, в одиночестве летела домой.

Его Величество, король Тард Семнадцатый, семьдесят четвертый из Бесполезных Королей, Презренный Повелитель, Лорд-Протектор и Господин Фарпека, всех его земель, граждан, низших классов, животных и женщин, Верховный Богоненавистник, Презирающий Дьявольского Чародея, Казначей Богатств и Попечитель Имперской Хартии, восседал на Троне Стома в Тронном зале Фарпекского замка и, сошурясь, недоверчиво поглядывал на тощего монаха с подозрительно смышленым лицом, преклонившего колени на ступенях перед троном.

Зал был темным и задымленным. Окна отсутствовали, дабы Бог не имел возможности подсмотреть, что делается внутри. Тяжелые ароматы благовоний поднимались из курильниц — дабы Его неукротимый дух не проник в зал. На маленьких скамеечках, установленных на ступенях тронного помоста, сидело с десяток королевских советников и секретарей. Степень значимости того или иного придворного определялась его близостью к трону.

Сам Трон Стома был выполнен в виде громадной летающей рептилии. Его крылья служили боковыми сторонами трона, спина — спинкой, а голова — подставкой для ног. Голова стома свисала с закопченного потолка на веревках, покачиваясь всего в нескольких сантиметрах от пыльного и потертого ковра, устилавшего помост.

Придворные утверждали, что трону придали такой вид, дабы он служил символом королевского авторитета и его превосходства над подданными. На самом же деле Его Величеству просто нравилось раскачиваться на троне взад и вперед. На широком хвосте стома безмолвно стояли двое могучих королевских охранников, вооруженных замаскированными под мушкеты лазерными карабинами. Время от времени Его Величество приказывал им помогать раскачивать трон. Когда человек стоит на коленях перед троном и что-то говорит, можно начать раскачиваться, добиваясь, чтобы большой кривой клюв стома ударил говорящего в голову или в грудь, сбив с помоста. Сбитого же слушать уже необязательно. Не поступить ли так же и с этим монахом?

Король не привык общаться с подобными личностями — его придворные старались не допускать их пред очи Его Величества. Если же советники отступали от своих правил, король начинал их подозревать. Правда, он знал, что придворные боятся и уважают его, но порой ему казалось, что они проворачивают какие-то мелкие делишки за его спиной. Да и вообще лицо монаха ему явно не нравилось. Оно было слишком узким, с резкими чертами и пронзительным взглядом, в котором королю почудилось презрение и насмешка — может быть, над королем или даже надо всем его королевством. Король не испытывал к монаху ни малейшего доверия. Людей казнят и за меньшие провинности. Гораздо меньшие…

Один из советников принялся бормотать в ухо королю что-то насчет цели прибытия монаха. По мере того как советник бормотал, король удивлялся все больше и больше, но его подозрительность все еще не рассеялась.

— Итак, — обратился он к монаху, — я надеюсь, что орден, который ты представляешь, также презирает Великого Дьявольского Чародея.

— Разумеется, Ваше Милостивое Величество, — сказал монах, скромно потупив взор. В его голосе звучало почтение. — Наша вера — возможно, она не слишком отличается от вашей, несомненно, более древней и обладающей большим числом приверженцев, — состоит в том, что Бог есть Сумасшедший Ученый, а мы — объекты Его экспериментов, навеки обреченные блуждать по лабиринту жизни, усеянному случайными и бессмысленными карами и презренными наградами, и посему нет никаких причин потакать Его дьявольским желаниям.

Король разглядывал тощего монаха: его акцент был почти незаметен, а речь — безупречна, но король не мог отделаться от странного ощущения, что монах просто хочет ему польстить. Он откинулся на спинку мягко покачивающегося трона.

— Вы тоже ненавидите Бога? — осведомился Его Величество, сморщив нос и нахмурив брови.

Тщедушный монах в черной рясе странно улыбнулся и ответил:

— Да, Ваше Величество. В полном смысле этого слова.

На шее монаха висела на ремешке маленькая металлическая коробочка.

— Хорошо, — сказал король, продолжая изучать гостя.

Тот взглянул на шептавшегося с королем советника, который лишь покачивал головой. Он не смел перебивать короля.

Король гордился своим статусом государственного деятеля и понимал значение союзников, хотя само по себе его королевство являлось самодостаточным и в данный момент совершенно не нуждалось в помощи извне. В провинции всегда хватало и бандитов, и бунтовщиков, а в столице — обычных закулисных заговорщиков (которых хватало, впрочем, и при дворе). Однако король умел с ними управляться — достаточно было спросить придворных, как обходились с подобными затруднениями в прошлом. Но времена меняются, если не в самом королевстве, так за его пределами, и Фарпеку не помешает обзавестись сторонниками в большом мире. Короля всегда беспокоило то обстоятельство, что так мало людей знает о существовании его государства.