П.А. Кулиш полагал, что казаки могли бы реально взять Стамбул в случае одновременного антиосманского восстания столичных христиан. Говоря об одном из сильнейших христианско-мусульманских столкновений в Стамбуле, произошедшем в 1590-х гг. и сопровождавшемся гибелью нескольких десятков тысяч человек, историк замечал: «Недоставало в этот критический момент явиться в Босфоре разбойникам-козакам, и християнский мир давно бы освободил из рук азиятских варваров колыбель своего просвещения (Константинополь. — В.К.). Но козакам в это время предстояла борьба с усердными слугами Христова наместника (католиками-поляками. — В.К)… им предстояла Солоница (поражение 1596 г. — В.К.)…»

В 1590-х гг. казаки находились еще на подступах к начавшейся позже морской войне у анатолийского побережья и на Босфоре. В период же мощных казачьих набегов, угрожавших непосредственно Стамбулу, восстания христиан в османской столице не произошло.

Как бы то ни было, идея сокрушения турецкого господства и освобождения Царьграда, разделявшаяся казаками, была полезна «казачьему делу». Она приподнимала босфорские и прочие набеги на качественно новый уровень, соединяла казачью войну с европейской антиосманской борьбой и обеспечивала Войску Донскому и Войску Запорожскому широкую международную поддержку.

Османская империя была невероятно грозным и опасным противником. В XVI в. она как раз достигла наибольшего могущества и являлась великой мировой державой. Ее огромная армия, обладавшая громадным опытом ведения боевых действий, имела закаленных, стойких, выносливых и храбрых солдат и, как полагали современники, «самое совершенное в мире» вооружение. «Пионеры военного искусства своего времени, первые, кто освоил тяжелую артиллерию, непобедимые в открытом поле в кавалерийском напоре орды, неуязвимые за своими "палисадами" пехотинцы — янычары, турки великого века, — по характеристике Л. Кинросса, — были беззаветно преданными своему делу бойцами, прекрасно обученными и высокодисциплинированными, ведомыми и вдохновляемыми трезвомыслящими и компетентными командирами, какими очень часто не были их противники того периода».

Османский военно-морской флот еще в XV в. превратился в грозную мировую силу, а к середине следующего столетия, своего «золотого века», господствовал на Средиземном море и до битвы при Лепанто 1571 г. считался непобедимым. Он был огромен по количеству кораблей. Уже в осаде и взятии Константинополя в 1453 г. участвовали 16 турецких трирем и бирем, около 15 обычных галер, приблизительно 75 фуст, 20 парандарий и множество шлюпок и парусных лодок, — всего источники называют от 250 до 480 судов.

Согласно подсчетам венецианского байло в Стамбуле Даниэле Барбариго, в 1564 г. в турецкой столице находились на плаву, в доках и на верфях 153 галеры, 4 галиота и 10 маон, на Родосе — 10 галер, в Александрии — 6, на Лесбосе — 2 и на Эвбее — 1 галера; кроме того, в состав имперского флота входили североафриканские корсарские галеры и галиоты, из которых 56 находились в Алжире и Боне, 21 — в Триполи и 11 — в непосредственных действиях на море. В сражении при Лепанто у турок имелось около 300 галер и галиотов, большинство которых, правда, было потеряно, но уже в 1573 г. османский флот насчитывал 280 галер, 12 маон, 12 фуст и значительное число транспортных судов.

Военно-морские силы Турции обладали кораблями и судами разных типов и назначения, от огромных баштард до малых лодок (подробно см.: 627), с хорошими экипажами. В них было много опытных моряков, в частности греков, и морских офицеров, в числе которых видное место занимали ренегаты из всех морских стран Европы. Этот флот постоянно воевал, и война, обучая экипажи, давала им несравненный военный опыт. Турецкие морские солдаты, отличавшиеся фанатичной личной храбростью, являлись превосходными абордажными бойцами. Абордаж же был излюбленным приемом османской морской тактики: турки, как пишет Иоганн Вильгельм Цинкайзен, «врывались со страшным криком на вражескую палубу и, сражаясь там человек против человека как львы, подвергали мечу все, что они могли найти и настигнуть. Смелая, стремительная атака при этой тактике, которую они, вероятно, позаимствовали у корсаров… обеспечивала часто победу османам».

Лучшими военными моряками Турецкой империи как раз и являлись североафриканские корсары — закаленные, дерзкие и не знавшие страха воины, действовавшие на Средиземном и Черном морях и выходившие в Атлантику и Индийский океан. Это были в основном «турки по профессии», как их назвал испанский современник, бенедиктинец Д. Хаэдо. Две трети корсарских капитанов Алжира в 1588 г. составляли европейцы — итальянцы, ирландцы, шотландцы, датчане и проч. Именно корсары дали Турции наиболее известных и выдающихся флотоводцев[23].

Как несравнимы были силы небольших казачьих сообществ и великой Османской империи ни в отношении численности населения (один Стамбул во много раз превосходил все казачьи поселения, вместе взятые)[24] и вооруженных сил, ни в отношении материальных ресурсов, так несравнимы были и флоты противоборствующих сторон. Если по числу судов запорожские и донские флотилии, действовавшие на Черном море, еще могли потягаться с турецкими эскадрами и даже нередко превосходили их, то сами эти суда в основном относились к совершенно разным типам. Османские галеры в сравнении с чайками запорожцев и стругами донцов имели много преимуществ: гораздо более крупные и сложно устроенные, лучше защищенные, несшие значительно большие экипажи и обладавшие несравнимой огневой мощью, они представляли собой страшную угрозу и, казалось, непреоборимую силу. Борьба казачьих судов с ними могла показаться столь же неравной, как поединок юного Давида с великаном Голиафом.

Но у чаек и стругов были особенности, обеспечивавшие успех казачьих морских предприятий и доставлявшие большие неприятности противнику. Эти суда, внешне неказистые, на самом деле имели, по выражению И.В. Цинкайзена, «целесообразную постройку» и были отлично приспособлены к условиям плавания по рекам и морю: они обладали малой осадкой, легкостью, прочностью, устойчивостью и высокой быстроходностью. Тяжелым, неповоротливым турецким галерам, плохо маневрировавшим, особенно в действиях против множества неприятельских кораблей, в боевом столкновении приходилось иметь дело с юркими, маневренными и скоростными казачьими судами.

Мореходные суда запорожцев и донцов, похожие друг на друга, были парусно-гребными, с веслами как главным движителем и одной мачтой, несшей прямой парус, который применялся по преимуществу при попутном ветре. По описанию Гийома Левассёра де Боплана, относящемуся к 1650 г., чайка имела в длину 60 парижских футов (около 19,5 м), в ширину 10—12 футов, в высоту 12 футов, в глубину 8 футов, возвышаясь над поверхностью воды не более чем на 2,5 фута. У судна было два руля, на носу и корме, и по 10—15 весел с каждого борта, всего, следовательно, 20—30 весел. Струг, согласно сведениям адмирала Корнелиуса Крюйса 1695—1696 гг., был длиной от 50 до 70 футов и более (неясно, какие футы имелись в виду; в рейнских футах это 14,8— 20,7 м, в английских 15,2—21,3 м, в парижских 16,25—22,75 м и в амстердамских 16,6—23,2 м с возможным превышением максимума в каждом случае). Весел насчитывалось от 16 до 40. На чайке, как сообщал Г. де Боплан, помещалось 50—70 человек. О донских стругах известно, что они разделялись на большие, средние и малые. В 1655 г. атаман Кузьма Дмитриев, рассказывая в Москве об очередном походе донцов, говорил, что в море вышли большие струги «по осьмидесят человек», средние «по семидесят и по штидесят человек» и малые «по пятидесят человек»[25].

Чайки и струги могли нести небольшие пушки-фальконеты: согласно Г. де Боплану, по четыре-шесть, согласно К. Крюйсу, по одному орудию на судно[26], — но главная сила этих судов заключалась в самих казаках — великолепных, умелых и храбрых профессионалах войны, которые превосходили турок в искусстве мореплавания и оказывались еще более замечательными морскими пехотинцами, чем османские морские солдаты.