Добавим еще, что, согласно Н.И. Костомарову, с договора 1649 г. начались даннические отношения Б. Хмельницкого к султану, утвердившиеся к 1650 г., и что советские авторы отвергали такую «невозможную» ситуацию. Один из них, например, писал, что Б. Хмельницкий, «заключая этот договор, ведя даже переговоры о некоторой политической зависимости от султана… не придавал всему этому серьезного значения», что это «была с его стороны лишь перестраховка да еще демонстрация перед другими державами, имевшая целью повысить его акции». Подлинное же «стремление Хмельницкого заключалось, конечно, не в том, чтобы связать себя союзом с Турцией, а в том, чтобы добиться тесного союза с Москвой»[524].

Что касается нашей оценки договора, то мы приходим к выводу, что опубликованный текст — всего лишь проект договора. Это с очевидностью вытекает из его второй статьи, в которой имеется следующая фраза, совершенно невозможная для уже подписанного международного соглашения: «…султан турецкий освобождает купцов их (украинских. — В.К.) от всякой пошлины, мыта и подати, а также и товары их… сроком на сто лет (если не на сто лет, то хотя на пятьдесят или, по крайней мере, на тридцать), за чем должностные начальники повсюду смотреть будут…»

Кем и когда был составлен проект, с кем обсуждался, каковы результаты обсуждения, мы, к сожалению, не знаем. Известные по источникам факты говорят о том, что договор не действовал ни в главной своей основе, относящейся к свободе мореплавания, ни по части других статей.

Ю.П. Тушин, не ограничившись замечанием о существовании торговых связей Украины с черноморскими городами, утверждает, что статьи договора «дают основание предполагать наличие казачьего торгового мореплавания по Днепру (мореплавание на реке? — В.К.) и, может быть, далее в Крым» и показывают, что существовали «купцы казацкие — владельцы галер с невольниками». Последняя фраза приводится в кавычках и у Ю.П. Тушина, так что его читатель, не знакомый с текстом договора, должен полагать, что цитируется именно этот текст, хотя там вовсе нет приведенного выражения, а казацкие торговые «галеры или (и) корабли» несколько раз упоминаются только в плане имеющего начаться свободного мореплавания. Торговые же суда, плававшие в то время под украинским или запорожским флагом, на Черном море, не говоря уже о Средиземном, не фиксируются ни в рассматриваемом документе, ни в других источниках.

Впрочем, в диссертации Ю.П. Тушин шел еще дальше, заявляя, что статьи договора будто бы «раскрывают и подтверждают наличие казачьего торгового мореплавания по Днепру и далее в Крым, на Кавказ и анатолийское побережье». Этого, конечно, не могло быть в условиях перманентной войны с Турцией и ее известного отношения к плаванию иностранных судов по «внутреннему» морю.

Удивительно, но в одной из своих работ, предшествовавших диссертации и монографии, Ю.П. Тушин особо останавливался на опровержении суждений о «наличии у запорожцев, кроме "чаек", и больших кораблей» и писал: «Ни один источник XVII в. не говорит о наличии у казаков такого рода кораблей. Они им были просто не нужны… Не располагая морскими базами, казаки не могли иметь морских кораблей, таких, как турецкие суда или корабли типа "Фридерик", "Орел"… базирующихся в низовьях рек или морских портах»[525].

Не приходится говорить и о создании тогда Украиной своих портов на Нижнем Днепре и в Днепровско-Бугском лимане. Хотя Л. Подхородецкий уверяет, что сечевики с 1649 г. имели в Стамбуле своего постоянного представителя, мы ничего не знаем об учреждении и функционировании украинского «постпредства» в османской столице. В.А. Голобуцкий думает, что рассматриваемое соглашение «обеспечивало Украине важные коммерческие выгоды», но уходит от ответа на вопрос, использовала ли она на самом деле эти выгоды и как именно.

Наконец, прекращение запорожских морских походов вовсе не обязательно связывать с подписанием этого договора, а относительно продолжавшихся донских набегов нам известно, что никакого реального противодействия им Б. Хмельницкий не оказал[526].

Все сказанное заставляет нас до обнаружения каких-либо новых источников отрицательно относиться к реальности договора. Не имеем ли мы дело с планом украинского руководства, точнее, его части, который не смог осуществиться? Может быть, как раз по причине прекращения военно-морской активности Сечи, произошедшего из-за войны с Речью Посполитой, когда казачья угроза с моря резко ослабла, а воевавшая Украина была слаба, правительство Турции не видело никакой необходимости предоставлять украинцам существенные льготы, не говоря уже о свободе плавания в своих морях.

Однако вернемся непосредственно к босфорским казачьим экспедициям, их конкретному ходу и особенностям.

Наиболее ярким событием войны в Прибосфорском районе в 1629 г. было дело у Сизеболы. В историографии этому событию явно не повезло с датировкой. Основываясь на заявлениях турецкого посла в Москве Ф. Кантакузина, И.Ф. Быкадоров относит бой к 1625 г., а С.М. Соловьев к 1626 г., причем первый историк и сами заявления неверно датирует 1629 г., тогда как они относились к следующему, 1630 г. В.Б. Броневский в первой части своей «Истории Донского Войска» указывает, что дело происходило в 1628 г., а в третьей называет 1620 г. За В.Б. Броневским 1628 г. появляется у А.В. Висковатова и других авторов.

Ю.П. Тушин заметил, что В.А. Голобуцкий ошибочно датирует событие 1630 г. Однако впервые эта дата появилась у С. Рудницкого и М.С. Грушевского, ссылавшихся на Й. фон Хаммера, у которого тем не менее четко указан 1629 г. Можно было бы подумать, что украинских авторов смутила отписка 1630 г., в которой рассказывалось о кампании предшествовавшего года, но этот документ, без сомнения, им был неизвестен. В.А. Голобуцкий и Л. Подхородецкий поверили М.С. Грушевскому. Б.В. Лунин само дело у Сизеболы относит к 1629 г., а казачьи действия в Румелии, частью которых оно являлось, — все-таки к 1630 г. Наконец, А.Л. Бертье-Делагард датирует, кажется, «наше» дело («бой под Монастырем») даже 1640 г.[527].

Между тем упомянутая отписка русских послов Лаврентия Кологривова и Александра Дурова, ездивших в Крым, и турецкие источники, с которыми работал Й. фон Хаммер, ясно и недвусмысленно говорят о том, что бой у Сизеболы произошел в 1629 г.

В.Д. Сухорукое попытался сузить хронологические рамки события и указал, что казаки достигли Сизеболы «около Петрова дня» и что турецкая эскадра была направлена против казаков, действовавших на Черном море, также «о Петрове дни». Однако это уточнение неприемлемо, так как строится на сообщении в статейном списке русских послов, что «во 137-м году о Петрове дни и Павлове» (29 июня 1629 г.) султан послал свою армию в Персию. Далее список упоминает и отправление эскадры, но без указания конкретной даты; из текста лишь вытекает, что дело было в том же 1629 г.[528].

С весны этого года и донцы, и запорожцы уже находились в море. В.Д. Сухорукой замечает, что угрозы московского царя наложить опалу на Войско Донское и патриарха Филарета отлучить его от церкви в случае продолжения походов на Турцию и Крым[529] «произвели между казаками распрю: одни страшились гнева государева и ужаснулись отлучения от церкви и потому советовали прекратить на время поиски; другие, напротив того, не столь рассудительные, не слушали первых. Сих последних собралось около двух тысяч человек, в числе коих была знатная часть черкас и татар; буйная вольница сия, поссорившись в кругу с старыми и лучшими казаками и пренебрегши советами их, выбрали из среды себя атамана, сели на струги, отправились в море…»[530].