— А ты знала, что я жива? — спрашивает Прессия.

— У тебя был чип. Каждый, кто попадал в эту страну как иностранец, награждался чипом.

Наше оборудование после Взрывов показывало весьма схематично, не очень хорошо. Когда мы обнаружили твой чип, я использовала информацию с твоего скана сетчатки глаза, мне прислала ее твой отец из Японии. Она была в одном из компьютеров, устойчивом к радиации, и выжила с незначительными огрехами. Я сканировала и сетчатку мальчиков. Я сконструировала небольших крылатых посланников. Наши цикады. Я посылала их, закодировав на ваше местоположение, и тоже снабдила чипами. Но чаще они уничтожались раньше, чем достигали места назначения. Наконец один добрался до тебя.

— У меня был чип, — произносит Прессия. — Ты знала, где я. Ты могла послать кого-нибудь за мной и привести меня к тебе.

— Здесь все было ужасно. Тесно, все время болезни, ссоры. И как бы я заботилась о тебе в моем состоянии? Я бы даже не смогла держать тебя.

Она поднимает руку с протезом, затем указывает на компьютер. Там сияет карта, в которой Прессия узнает рынок, Бутовые поля, парикмахерскую.

— В то же время чип мерцал на экране, цикада была с тобой, всегда поблизости. Часто точки были так близко, что сомнений не было — ты держала ее в руке. И твое изображение на экране радара стало рассказывать мне историю. Ночью оно было всегда в одном и том же месте в одно и то же время. Оно просыпалось и двигалось. Бродило одно и возвращалось на место, домой. Это была история ребенка, о котором заботятся — обычная история. Здорового ребенка. Ребенка состоятельного. Ты же была в порядке? Кто-то заботился о тебе, любил тебя?

Прессия кивает.

— Да, — отвечает она, и слезы текут по ее щекам, — кто-то заботился обо мне и любил меня.

— А потом твоя точка на экране вдруг ушла и не вернулась. Тебе уже было шестнадцать, и я была обеспокоена по поводу УСР. В это же время до нас дошли слухи о Чистом, а затем одно из старых насекомых вернулось. Твоя цикада.

Она открывает ящик под компьютером. Ящик мерцает теплым светом. Это инкубатор, и в нем на кусочке ткани лежит Фридл.

— Без сообщения. Я подумала, что все это просто странно, но потом поняла, что это был знак.

— Фридл, — шепчет Прессия. — С ним все хорошо?

— Просто устал от путешествия, восстанавливается. Он же уже пожилой. Но вот кто заботился о его шестеренках?

Фридл наклоняет голову и издает серию кликов.

— Я пыталась, — произносит Прессия, касаясь его одним пальчиком. — Не верится, что он добрался сюда. Мой дедушка… — ее голос упал. — Его больше нет. Но он, должно быть, оставил его.

— Лучше оставить Фридла здесь, — говорит Партридж, — тут он будет в безопасности.

Непонятно как, но факт, что Фридл жив, наполняет Прессию надеждой.

— Прессия, — тихо произносит Арибэль, — думаю, я сейчас буду говорить вещи, которые Куполу лучше не слышать.

— Я выйду в коридор и подожду. — Затем Прессия прикасается к рукаву Партриджа и шепотом добавляет: — Предупреди ее о Седже. Он уже не тот мальчик, каким она его помнит.

— Я знаю.

Прессия подходит к маме и целует ее в щеку.

— Мы быстро, — обещает мама.

— У тебя ведь его нет, да? — спрашивает Партридж.

— Лекарства для восстановления при быстром вырождении клеток? — Она качает головой. — Мы раскусили твоего отца. Мы знали, что он отделился от нас, что он опасен.

— Откуда ты знаешь?

— Он предал меня.

— А разве ты его не предавала? — против воли вырывается у Партриджа.

Мать смотрит него.

— Справедливо. Но он оказался не тем человеком, за которого себя выдавал.

— Мы не всегда можем быть теми, кем хотим быть.

Партридж думает о Седже. Можно ли вернуть его? Сможет ли мать спасти его?

— Послушай, есть вещи, о которых ты должен знать. Когда мы еще были молодыми, твой отец принимал препараты для усовершенствования мозга, прежде чем они были протестированы, — она опустила глаза. — Уже перед Взрывом его мозг был полностью закодирован. Он сказал, что ему нужно улучшить свой мозг, чтобы суметь создать новый мир. Мир людей, достойных Рая, — Новый Эдем. Я редко его видела. Он говорил мне, что перестал спать. Только думал. Его мозги кипели. Синапсы сжигали его мозг, по крохе. Но он продолжал думать…

— О чем? — спрашивает Партридж.

— Купол был не просто его работой. Купол был одержимостью всей его жизни. Ты бы слышал его лекции о древних культурах, когда ему было девятнадцать… Он видел себя на вершине человеческой цивилизации. И он знал, что стимуляторы для мозга, которые он принимал, поднимут его до этого уровня. Он знал, как это все провернуть. Как только он понял это, он решил, что будет жить вечно.

Партридж качает головой.

— Ты сказала, что придумала ряд биохимических нанотехнологий для использования во время травм. — Он вспоминает Эрвина Вида, бормочущего о самогенерирующихся клетках. — Почему ты не использовала эти лекарства на себе? Неужели у тебя нет костных клеток, чтобы создать кости? Мышечные ткани? Кожу? Неужели всех этих препаратов у тебя тут нет?

— Конечно, есть. Великое множество. И есть такие, о которых ты должен знать. Очень мощные. — Она тянется к открытому ящику, там виднеется ряд выемок с ампулами.

— Насколько мощные?

— Они часть ответа. Твой отец нуждается в них, но также в ингредиенте, которого может и не существовать. Один из членов нашей группы работал над ним. И, скорее всего, ему нужна формула, как соединить две части вместе.

— Такая формула существует?

— Существовала давно, но сейчас — не знаю.

Партридж думает о встроенных орудиях в руках у Седжа, о кукле-руке Прессии, о птицах Брэдвела, об Эль Капитане и его брате.

— А могут ли эти лекарства исправить слияния?

Мать зажмуривается, будто ей становится больно, а затем медленно сгибает свои клещи и качает головой.

— Нет, — отвечает она сердито. — Они не разъединяют ткани. Они соединяют и строят их. Твой отец собирался запустить эти биосинтезированные нанотехнологии в коктейль из бомб с единственной целью — слияния выживших с миром вокруг них, чтобы создать расу недолюдей, новых рабов, которые будут служить им в Новом Эдеме, когда Земля омолодится. Я должна была рассказать другим. Я должна была бросить его и попытаться найти способ спасти людей. Мне не удалось. Это и есть причина, по которой я взяла тебя в Японию, где я встретилась с отцом Эмми — Прессии, — одним из семерки. Я должна была передать ему все секреты отца, которые знала.

— Но почему ты не использовала ни один из этих препаратов на себе?

— С одной стороны, препараты не совершенны. Они не всегда знают, как остановиться. А кроме того, Партридж, даже если бы они были идеальны, ты знаешь, почему я этого не сделала.

— Нет, — раздраженно отвечает Партридж, — я не знаю!

— Это было бы как сокрытие истины. Мое тело — это правда. Это история.

— Так не должно быть.

Мать бросает взгляд на его руку.

— Что с тобой произошло?

— Я принес небольшую жертву, — отвечает Партридж.

— Хочешь ли ты забрать ее обратно?

Он пристально смотрит на повязку, вымазанную засохшей кровью, и затем качает головой.

— Тогда ты, наверное, понимаешь. — Она захлопывает ящик. — Я сожалею о стольких вещах. Я в столь многом виновата, Партридж. — Мать начинает плакать.

— Ты не можешь винить себя, — возражает Партридж.

— Мне надо прекратить оглядываться на прошлое. Оно меня живьем пожирает. То, что я вижу тебя и твою сестру, помогает мне сейчас видеть будущее.

— Отец хочет чего-то еще, — говорит Партридж.

— Чего же? — спрашивает мать, глядя на сына. Ее глаза такие же, как у него, но немного другие. Он так долго скучал по ней, что теперь едва дышит. Он отводит взгляд, чтобы сохранить хладнокровие.

— Ему нужна ты.

— Я? Зачем? У него что, мало прислуги?

— Карузо сказал, что я должен был стать лидером восстания. Что он имел в виду?