— Это не зимний холод.

— Хотел бы я увидеть эти земли в снегу, — произносит Партридж.

— Снег темнеет сразу же, как только касается земли, он пачкается о пепел.

Брэдвел делает несколько шагов назад.

— Они слишком близко, — говорит он.

Партридж не понимает, о ком он.

— Нам придется уйти в подземье.

— Куда уйти? — переспрашивает Партридж.

Ему не нравится эта идея. Даже в подвале библиотеки Академии он чувствовал себя совсем не уютно — без солнца, луны и звезд. Здесь же одним из таких ориентиров стал сам Купол — его сверкающий крест указывал прямо в небеса. Но Партридж, как и Прессия, не знает наверняка, во что он верит.

— Если он говорит, что подземье — это лучший путь, значит, и правда лучший, — говорит Прессия.

Брэдвел указывает на квадратный лаз в земле. Металлической решетки давно нет — видимо, утащили. Брэдвел первым просовывает туда ноги и скрывается из виду. Прессия прыгает за ним. Ее сабо громко стучат по цементу. Партридж спускается последним. Внизу темно, сыро и так много луж, что можно даже не пытаться их обойти. Каждые несколько минут Партридж слышит звуки, как будто издаваемые животными, их тени скачут мимо него, звери скрипят и чирикают.

— Серьезно, — спрашивает Партридж. — Почему мы здесь?

— Ты слышал пение, не так ли? — отвечает ему вопросом Брэдвел.

— Да, — говорит Партридж, он и сейчас продолжает его слышать. — А что не так с этой свадьбой?

Брэдвел резко останавливается, поворачивается и косится на него:

— Свадьбой?

Партридж смотрит на Прессию:

— Ты сказала…

Прессия отвечает Брэдвелу:

— Я сказала ему, что, наверное, это свадебные песнопения.

— Зачем тебе нужно было так лгать? — Брэдвел смотрит на нее, совершенно сбитый с толку.

— Я не знаю. Может быть, я сама хотела, чтобы так было. Наверное, я все-таки любительница прошлого.

Затем Прессия говорит Партриджу:

— Это не свадьба. Это своего рода спорт, по крайней мере, так считает УСР.

— О, — отвечает Партридж. — Тогда это не так уж плохо. Мы тоже занимались спортом под Куполом. Я был полузащитником в игре, похожей на футбол.

— Это кровавый спорт под названием Веселье, используемый УСР, чтобы избавить общество от слабых. И единственный вид спорта у нас, если это вообще можно назвать спортом, — заканчивает Брэдвел и снова начинает быстро шагать вперед. — Они получают очки за убитых людей.

— Лучше держаться подальше от них, — говорит Прессия Партриджу. А затем, сама не зная зачем — может быть, для эффекта — добавляет: — Ты бы стоил десять очков.

— Всего лишь десять? — удивляется Партридж.

— Вообще-то, — бурчит Брэдвел, обернувшись, — десять — это комплимент.

— В таком случае, спасибо. Большое спасибо, — отвечает Партридж.

— Хотя, кто знает, что бы они сделали, если бы узнали, что ты Чистый, — замечает Прессия.

Дальше они идут в тишине. Партридж думает о том, что сказал Брэдвел в хранилище. «И ты сбежал. Вот так просто. И никто под Куполом не спохватился? Никто не ищет тебя?» На самом деле они ищут его. И будут допрашивать всех мальчиков из Академии, которые с ним общались, — а, может быть, и учителей. Всех, кому он мог признаться. И Лиду. О ней думать больнее всего.

Вокруг очень сыро. Хлюпают лужи. Воздух затхлый. Партридж не жалуется, но он удивлен, как сильно это лишает его сил и какую радость он чувствует, когда Брэдвел останавливается и говорит:

— Ломбард-стрит. Должна быть прямо над нами. Вы готовы?

— Конечно, — отвечает Партридж.

— Подожди, — говорит Прессия. — Не ожидай слишком многого.

Неужели он выглядит таким наивным?

— Со мной все будет в порядке.

— Просто не надейся слишком.

Она смотрит на него, и он не может понять, с каким именно выражением. Она его жалеет? Или немного сердится? Или хочет защитить?

— Я и не надеюсь сильно, — говорит Партридж, зная, что это ложь. Он хочет найти если не саму мать, то хоть что-то, что потом могло бы привести к ней. В противном случае ему просто будет некуда дальше идти. Придется смириться с тем, что он исчез без какой бы то ни было причины и без возможности вернуться назад. Брэдвел предложил ему вернуться в Купол, к папочке. Но ведь это невозможно. Сможет ли он вернуться на лекции по мировой истории к Глассингсу? Сможет ли он встречаться с Лидой, наблюдая за лазером Эрвина на траве? Зная, что его запрут и будут улучшать, превратив в подушку для булавок. Зная, что его прослушивают. Что могут вживить «тикалку» в голову.

К выходу ведет старая ржавая лестница, но Партридж подпрыгивает, минуя ее, хватается за цементные выступы сверху и подтягивает наверх — так же, как он сделал когда-то, чтобы войти в туннель, ведущий к системе фильтрации воздуха. Казалось, это было сто лет назад.

Наверху раньше, видимо, стояли дома, но они рухнули и превратились теперь в щебень, в труху. Светофор лежит на земле, как упавшее дерево, в которое ударила молния. Рядом валяются останки двух автомобилей, искореженные до неузнаваемости. На углу Партридж видит шпиль церкви, о которой говорил Брэдвел. Купол разрушился, и шпиль упал внутрь церкви. Часть его торчит наружу. Он наклонен в одну сторону, но не указывает в небеса, как Купол.

— Вот мы и на месте, — сухо говорит Брэдвел. — Ломбард-стрит.

Партридж почти уверен, что слышит счастливые нотки в его голосе. Или, по крайней мере, самодовольные.

Ветер бросает пепел в лицо, но Партридж не закрывается от него. Он проходит по улице несколько шагов, чувствуя себя растерянно. Осматривает обломки. Что он ожидал найти? Остатки прошлого? Какие-то вещи, сохранившиеся с тех времен? Мать, сидящую в шезлонге и читающую книгу в ожидании, что он принесет ей свежий лимонад?

Прессия касается его руки:

— Мне очень жаль.

Он смотрит на нее:

— Мне нужно на Ломбард-стрит десять дробь пятьдесят четыре, — говорит он. И повторяет, словно на автопилоте: — Десять дробь пятьдесят четыре.

— Ты что, шутишь? — смеется Брэдвел. — Не существует Ломбард-стрит десять дробь пятьдесят четыре, потому что вообще нет никакой Ломбард-стрит. Ты разве не видишь, что ее нет!

— Мне нужно на Ломбард-стрит десять дробь пятьдесят четыре, — снова повторят Партридж. — Ты не понимаешь!

— Я понимаю, — возражает Брэдвел. — Ты пришел сюда, в это разрушенное место, чтобы слиться со всеми этими деформированными несчастными. Почему ты считаешь, что, пострадав каких-нибудь пятнадцать минут, ты сможешь вот так просто найти свою мать?

Партридж не отводит глаза, но дышать ему становится тяжелее.

— Я собираюсь найти Ломбард-стрит десять дробь пятьдесят четыре. Это то, зачем я здесь.

Он идет дальше по темной улице.

Прессия еле слышно произносит:

— Брэдвел…

— Слышишь? — спрашивает Брэдвел. Песни Веселья по-прежнему разносятся повсюду. Партридж не может понять, близко или далеко они от солдат. Их голоса, кажется, отдаются эхом по всему городу.

— У тебя не так много времени! — добавляет Брэдвел.

Должно быть, уже близится рассвет. Прессия догоняет Партриджа.

Он останавливается. Он нашел дом, который уже невозможно узнать. К старым окнам привязан брезент. Пение еле слышно.

— Нам надо спешить, — говорит Прессия Партриджу.

— Там кто-то есть, — произносит он в ответ.

— Я серьезно, — повторяет Прессия. — У нас мало времени!

Партридж скидывает рюкзак с плеч, расстегивает его и вытаскивает оттуда пластиковый пакет с фотографией внутри.

— Что это? — спрашивает Прессия.

— Фотография моей матери, — говорит он. — Я собираюсь узнать, помнит ли ее тот человек.

Он подходит к двери, которая уже не похожа на дверь, лишь несколько кусков фанеры, прислоненных с внутренней стороны.

— Не надо, — предостерегает его Прессия. — Никогда не знаешь, с кем тебе придется столкнуться!

— Я должен, — говорит Партридж.

— Тогда закрой лицо, — просит Прессия.

Он оборачивает шарф вокруг лица и накидывает капюшон, спрятав все, кроме глаз. Пение слышно уже громче, кто-то фальшивит высоким голосом. Это больше похоже на вой, чем на пение. Партридж толкает фанеру, которая заменяет дверь у дома.