— У Вас, баронесса, есть время подумать. Но недолго, — всё также тихо сказал он, подымаясь из своего угла и направляясь к входной двери. — Решайте, баронесса! Или вы терпите общество господина Сидора, максимум год, и дальше живёте, как Вам захочется, или кончите свои дни в нищете, дешёвой шлюхой в пиратском борделе, где-нибудь в портовых городах Южного или Юго-западного Приморья.

И не оглядываясь больше на замершую каменной статуей баронессу, он быстро вышел из землянки.

То что планируемый им отъезд больше походит на трусливое бегство, в этом Сидор ничуть не обманывался. Уж скрывать подобное от самого себя смысла не имело. Только вот поделать с собой он ничего уже не мог. Не мог и больше не хотел, порой честно признавался он в мыслях самому себе.

Он долго терпел, стиснув зубы в тщетной надежде на то что хоть что-то всё же изменится, прилагая к тому буквально титанические условия, безнадёжно надеясь, что мир перевернётся и Изабелла де Вехтор его полюбит. А если и не полюбит, так хотя бы не будет в его присутствии брезгливо морщить свой нос, в те редкие моменты их случайных встреч, когда Изабелла была абсолютно уверена что он этого не видит. Или хотя бы будет более уважительно относиться к нему, пусть и не любимому, но всё же формальному мужу. Он даже на это был согласен.

Но постоянно ловить спиной сочувствующие, а чаще всего злорадные взгляды соседей было тяжело. Тяжело и стыдно, как будто он сделал что-то нехорошее и старательно ото всех это прятал.

И ничего в их отношениях не менялось, только с каждым новым днём камень на его душе становился лишь тяжелей и тяжелей. И с каждым прошедшим днём он старался всё реже и реже видеться с ней, старательно уже сам её избегая, и пытаясь всё новой и новой взваливаемой на себя работой забыться и хоть так задавить ноющую боль в груди.

Он больше не мог с ней видеться. Каждая, даже случайная встреча, словно острым ножом вспарывала его сердце, долго после того ноя тупой, изматывающей болью. И каждый раз после такой встречи все дела валились у него из рук, и долго потом он не мог прийти в себя, заново переживая каждое мгновение случайной встречи.

Сидор похудел, стал мрачным, неразговорчивым, рассеянным и раздражительным. В разговорах с посторонними он порой необъяснимо надолго замолкал, молча глядя на собеседника, а потом как-то неожиданно резко включался и с совершенно равнодушным видом, словно ничего не произошло, продолжал разговор.

Даже ставшие уже как бы обязательными, её навязчивые упоминания о каких-то конюхах, которые постоянно вставляла в свою речь Изабелла, больше уже не трогали его.

Порой ему казалось, что Изабелла нарочно, как будто специально вспоминает о каких-то хорошо известных ей гадостях, которые каким-то необъяснимым, извращённым способом связывает с ним.

Терпеть и дальше подобное отношение у Сидора не было ни малейшего желания, и как только Димон известил его, что он практически закончил свои дела с питомником, он решительно принялся собираться в дорогу. Оставалось только самое последнее, долго откладываемое дело, оставить не решённым которое Сидору не позволяла совесть.

Это было единственное дело, которое ещё держало его в городе.

Надо было решить судьбу кандидатов в лекари, ещё чуть ли не пол года назад выявленных ящерами и которым, как он теперь прекрасно понимал, необоснованно подарил надежду на светлое будущее. И насколько для большинства их них это было жизненно важно, занятый своими любовными терзаниями, Сидор раньше просто не понимал.

Теперь же, получив от Изабеллы точное и детальное объяснение тому что он из себя есть, до него дошло. Видимо, чтобы до влюбленного в тебя человека наконец-то хоть что-то дошло, надо сказать ему правду в глаза. Сказать так, чтобы он понял.

Сидор понял. Наконец-то Изабелла сама, своими устами назвала истинную причину того, почему они никогда не будут вместе — он был уборщик. В её глазах он был прислуга. Он был умелая прислуга, знающая, толковая. Что-то на одном уровне с конюхом, горничной, поваром, золотарём, в лучшем случае — управляющим, что в общем-то тоже ничего не меняло.

Особенно впечатлило сравнение с золотарём, с тяжким, неблагодарным трудом которого он и сам часто в шутку сравнивал собственную работу прошлого года на Головецких ловах. Но, оказалось, в шутку эту работу только он сравнивал. Баронесса же всё приняла всерьёз.

Следующим же утром все его вещи, тщательно и аккуратно уложенные в дорожный мешок, ждали его в углу комнаты. Ни минуты лишней больше он не намерен был задерживаться в городе. Больше здесь его ничего не держало.

Оставалось только разобраться с кое-какими личными долгами, и можно было ехать.

— Здравствуйте, товарищи!

Внезапное появление в дальнем углу двора хмурого, невесёлого Сидора, одетого в какой-то неброский, грязно-зелёного камуфляжного цвета бронник, вызвало лёгкий ажиотаж среди собравшихся.

Толпа народу, собранная этим утром на заднем дворе его усадьбы по персональным официальным извещениям Сидора Вехтора, разнесённым каждому из собравшихся под подписку ещё два дня назад, встретила главного виновника собрания лёгким гулом весёлых, радостных голосов. Тема собрания для многих была крайне важна.

— Ты, Сидор, что, воевать собрался? — весёлый, звонкий женский голос, раздавшийся откуда-то из задних рядов толпы буквально взорвал толпу смехом.

Собравшиеся были в хорошем настроении. Затянувшаяся на полгода неизвестность наконец-то должна была разрешиться. И в итогах собрания никто не сомневался.

— Что? — сбился со своей мысли Сидор.

Недоумённо окинув свою одежду непонимающим взглядом, он растерянно уставился куда-то в задние ряды, пытаясь определить говорившего.

Что вы сказали? — тихо, каким-то тусклым, неживым голосом поинтересовался он.

— Да ты не заболел ли часом, касатик?

Всё тот же звонкий женский голос из задних рядов участливо поинтересовался его здоровьем.

— Нет, спасибо, всё нормально, — рассеяно отозвался Сидор. Слабая улыбка тронула его губы.

Достав из внутреннего кармана небрежно наброшенного на плечи плаща, аккуратно сложенную вдвое стопку серой мятой бумаги, он нервным, дёрганым движением скомкал её в кулаке.

— Неприятные новости, — тихо начал он.

Стоящий вокруг лёгкий, ненавязчивый шум тихо гомонящей толпы как отрезало. Все внимательно уставились на бледного, хмурого Сидора, стоящего перед толпой.

— Новости неприятные, — медленно повторил он. — Коротко.

— Мы, то есть наша компания, а ещё точнее я лично, — совсем уж тихо уточнил он, — не может выполнить взятые на себя обязательства. Оплатить ящерам стоимость пятилетнего обучения на лекаря для всех мы не сможем, — в гробовой тишине проговорил он. — Нет денег.

— Единственно что можем сделать, это выполнить первоначальное обещание по обучению у ящеров трёх человек по специальности лекарь. Это не попытка увильнуть от ответственности за невыполненное обещание. Просто это всё что мы действительно можем сделать.

— Вы сами знаете сколько это стоит. Сумма обучения в последние дни не раз была озвучена. И мною, и ящерами.

— Второе. Если кто из родителей выявленных кандидатов в состоянии полностью оплатить обучение, ящеры согласны таких обучать.

— Третье. Формы, размеры и сроки оплаты возможны по договорённости. Это значит, что вы можете оплатить сразу, частями, или потом по окончании. Варианты будут рассматриваться любые.

— Сразу предупрежу. Обучение под гарантии оплаты городскими властями, рассматривается в одном единственном случае. Оплата всей суммы, вперёд, одним разом, до начала обучения.

— Четвёртое. Список трёх кандидатов, допущенных до обучения за счёт нашей фирмы. Составлен на основе низкого материального положения семей кандидатов и потенциала предполагаемого учащегося. Это: Ирина Землячко, Тамара Супова, Иван Дейцюг.

— Если у кого-то есть другие кандидатуры на место этих кандидатов, то я готов рассмотреть их и заменить одних на других. Но причины замены должны быть веские. Варианты: он мне не нравится или у его семьи корова бодливая, не рассматриваются.