Их отношения сразу сделались дружескими. Как писал Лафайет жене, главнокомандующий, «окруженный льстецами и завистниками», нашел в новом адъютанте «искреннего друга, которому мог без опаски поверять свои самые тайные мысли и который всегда говорит ему правду». И всё же ему постоянно казалось, что Вашингтон ему не доверяет. Его напористости и амбициозности противостояли сдержанность и выжидательность. Вашингтона и так осаждали «французики из Бордо» и с Антильских островов, искавшие быстрой славы на поле боя и требовавшие себе высоких чинов. По-французски он не говорил, переписку на этом языке доверил билингву Гамильтону (его мать происходила из французских гугенотов) и Джону Лоренсу, учившемуся в Женеве. Соискатели, со своей стороны, не знали английского языка и не могли рекрутировать солдат, а ведь американские войска в основном состояли из ополченцев. Все офицерские вакансии были уже заполнены. «Каждый новый приезд, — писал Вашингтон Франклину, — становится лишь источником затруднений для Конгресса и меня самого и горя и разочарования для явившихся джентльменов». Но по сравнению с другими французами, громко качавшими права, любезный и неутомимый, вкрадчивый и целеустремленный Лафайет, умевший польстить тонко и к месту, был сама скромность.
Вместе с ним приехал Иоганн фон Кальб, или, как называли его во Франции, барон Жан де Кальб (баварец по рождению, он перешел на службу французской короне и получил дворянство). В конце 1760-х годов он уже побывал в Америке с тайным поручением министра иностранных дел Шуазеля, чтобы разведать, каковы настроения среди колонистов (де Кальб говорил по-английски), и проникся к ним глубоким уважением за их свободолюбивые устремления. Теперь он решил выступить на их стороне с оружием в руках, однако, вопреки своим ожиданиям, не получил чина генерал-майора. Глубоко возмущенный, де Кальб уже собирался вернуться во Францию, но Лафайет пустил в ход всё свое обаяние и дар убеждения, и 5 сентября его ходатайство о производстве было удовлетворено.
Между тем Хоу снова исчез со всем своим флотом, и это страшно нервировало Вашингтона: поведение врага становилось недоступно его пониманию. Армию приходилось перебрасывать по летней жаре то туда, то сюда, изнуряя долгими переходами. Джон Бургойн тоже не стоял на месте. Вашингтон приказал Израэлю Патнэму отправить 750 человек с Нью-Йоркских высот на подкрепление к Горацио Гейтсу (принявшему командование от Филипа Скайлера, который утратил доверие Конгресса после сдачи Тикондероги и дальнейшего отступления), расставшись даже с отборными частями — только что сформированным стрелковым корпусом полковника Даниеля Моргана из пятисот самых метких стрелков из Пенсильвании, Мэриленда и Виргинии. Армия Гейтса разрасталась и за счет ополченцев, присылаемых губернаторами северных штатов (сочувствие к британцам, если оно вообще было у тамошнего населения, улетучилось после жестокого убийства индейцами, выступившими на стороне Бургойна, невесты лоялиста Джейн Мак Кри).
Наконец, во второй половине августа Хоу показался в Чесапикском заливе: вместо того чтобы действовать с моря, он решил захватить Филадельфию с суши. Странно. Но дело в том, что британцы вновь пытались навязать американцам генеральное сражение. Теперь Вашингтон уже сам желал его всей душой: «Один мощный удар избавит страну от грабежа, разорения и пожара, а женскую невинность — от грубой похоти и насилия».
У него были основания для столь оптимистичных заявлений: британские планы окружения Новой Англии, казалось, провалились после неудачной осады форта Скайлера. Здесь тоже отличился неукротимый Арнольд, посланный Скайлером в начале месяца на выручку американского гарнизона под командованием полковника Петера Гансеворта. На стороне англичан и гессенцев, осаждавших форт, выступили могавки Джозефа Бранта[27]; Арнольд же заручился поддержкой племен онейда и тускарора. В его распоряжении было всего несколько сотен солдат, однако, захватив заложников, он сумел запустить «утку», будто на британский корпус Барри Сент-Леджера идут крупные силы вождя по имени Черный Орел. Индейцы сразу же ушли, и 22 августа Сент-Леджер был вынужден снять осаду и отступить к озеру Онейда, бросив часть обоза и отбиваясь от прежних союзников-краснокожих. Только там он узнал, что его провели, как мальчишку, помешав соединению с Джоном Бургойном.
Прежде чем выступить на защиту Филадельфии, Вашингтон решил устроить парад через весь город. Всё было продумано и срежиссировано до мелочей; солдатам приказали прикрепить к шляпам или волосам зеленые веточки — символ победы. 24 августа 1777 года 12 тысяч человек промаршировали вниз по Фронт-стрит и вверх по Честнат-стрит. Впереди на белом коне гарцевал главнокомандующий, рядом с ним — Лафайет, позади — Гамильтон и Лоренс. Поток солдат лился целых два часа; они были выстроены по 12 человек в ряд и шли, печатая шаг, под бой барабанов и ритмичную мелодию флейт. Вашингтон предупредил, что все должны идти в ногу, строго под музыку, не «танцевать», а маршировать. За нарушение грозило 39 плетей. Конечно, до идеала было далеко. «Наши солдаты еще не вполне похожи на солдат, — вздыхал Джон Адамс. — Они не шагают как один, не держат голову достаточно прямо и не тянут ногу, как полагается». Зато горожане, занявшие места у окон и на крышах домов, подбадривая проходивших воинов, были поражены превращением жалких оборванцев в настоящую армию, военную машину.
Наконец-то настанет решающий бой! Если британцев удастся разбить — войне конец. «Пришло время напрячь все силы», — призывал Вашингтон своих солдат в приказе по армии. Если кто побежит, будет застрелен на месте в назидание другим. Впрочем, он распорядился выдать всем по порции рома — для храбрости.
Сражение он решил дать на берегу Брандевин-Крик — быстрого ручья, служившего естественной защитой Филадельфии. Основные силы сосредоточил на лесистых холмах, где проходила главная дорога, а остальные растянул вдоль берега, изрезанного оврагами, вплоть до той черты, за которой форсировать ручей было уже невозможно.
Утро 11 сентября выдалось хмурым и неприветливым. Едва рассвело, послышались барабанная дробь, звуки флейт, и гессенцы Кнюпхаузена стройными рядами, с развевающимися знаменами, выступили из тумана на другом берегу ручья и подкатили поближе свои орудия. Завязалась оживленная перестрелка. Вашингтон, как обычно, был на передовой и не кланялся пулям и ядрам, даже когда одному из пушкарей на батарее оторвало голову. По легенде, английский майор Патрик Фергюсон взял на мушку высокую фигуру офицера (Вашингтона), но не выстрелил, поскольку тот повернулся к нему спиной, а стрелять человеку в спину противоречило его нравственным убеждениям. Лафайет не отставал от генерала. Вашингтон скакал вдоль всей линии войск, подбадривая людей и слыша их приветственные возгласы. Всё шло просто замечательно; бригадный генерал Уильям Максвелл подъехал доложить, что его стрелки выбили не меньше трех сотен британских солдат. Тем не менее даже в пылу сражения Вашингтон не утратил способности мыслить трезво и заметил, что имеет дело не со всеми силами британцев, более того, перед ним лишь малая часть войск Хоу. Где же остальные? Что еще затевает его лютый враг?
Около полудня к нему подскакал подполковник Джеймс Росс из Пенсильвании и сообщил, что высланные им разведчики наткнулись на пять тысяч британцев к западу от Брандевин-Крик, на Грейт-Вэлли-роуд; похоже, их ведет сам генерал Хоу. Что за черт! Откуда они там взялись? Ведь просил же разведать как следует все броды через ручей! Еще не хватало, чтобы англичане оказались лучшими знатоками их собственной территории! Вашингтон послал за генералом Салливаном, который удерживал правый фланг на Бирмингем-Хилле; тот доложил, что только что был на Грейт-Вэлли-роуд и никаких британцев там нет. Час от часу не легче! Куда же они подевались?
В час с четвертью сообщили, что две британские бригады приближаются с севера, поднимаясь на Бирмингем-Хилл. Так и есть, Хоу снова сумел зайти ему в тыл, как в Бруклине! Вашингтон пришпорил коня и стрелой полетел к Бирмингем-Хиллу.
