Двадцать третьего марта героем дня стал Патрик Генри, предложивший резолюцию о необходимости вооружаться. Он произнес пламенную речь: «Столь ли дорога нам жизнь или сладок мир, чтобы купить их ценою цепей и рабства? Не допусти этого, Всемогущий Боже! Не знаю, каким путем пойдут другие, мне же дайте свободу или смерть!»
«Свободу или смерть!» — подхватили остальные, и Вашингтон повторил эти слова вместе со всеми. Эта фраза легко пришла ему на язык: он почти наизусть знал пьесу «Катон», и от сцены из второго акта у него всегда мурашки бежали по коже: «Не время говорить о пустяках: ярмо иль трон, свобода или смерть».
Некоторые депутаты, зарекомендовавшие себя пламенными патриотами, в том числе Эдмунд Пендлтон, всё же воспротивились столь решительным мерам. Тогда Томас Джефферсон произнес умную и убедительную речь, развив в ней теорию республиканства. Вашингтон, по обыкновению, молчал, пребывая в тягостных раздумьях, но когда Генри запальчиво сказал, что смешно думать о мире, когда мира вовсе нет, все взгляды обратились именно на Вашингтона.
Постановили, что «находящееся под добрым командованием ополчение из джентльменов и йоменов (то есть дворян и крестьян-землевладельцев — Е. Г.) является естественной силой и единственной защитой свободного правительства; такое ополчение в сей колонии навсегда избавит метрополию от необходимости держать здесь с целью обороны постоянную армию или наемные силы — нарушителей покоя, представляющих собой угрозу для свобод народа, — и лишит ее предлога для обложения нас налогом на их содержание».
Вашингтон вошел в комитет, который занялся созданием в каждом графстве добровольческих рот, а также в другой — для разработки плана по развитию ремесел и мануфактур. Конвенту предстояло вновь избрать семерых делегатов — на Второй Континентальный конгресс. Первыми в списке оказались Пейтон Рэндольф, Джордж Вашингтон и Патрик Генри.
Его брат Джек тем временем занимался обучением одной из рот. Джордж похвалил его за это и пообещал устроить части смотр этим летом, вместе с ротой из Ричмонда. «Я с радостью приму честь командовать ею… поскольку намерен посвятить всю свою жизнь и состояние делу, которому мы служим».
Вашингтон вернулся домой, и его оглоушила очередная новость: патент на земли, полученные им по прокламации 1754 года, — 23 тысячи акров! — аннулирован, поскольку проводивший землемерные работы Уильям Кроуфорд не был должным образом на это уполномочен. Это что, злая шутка? Столько сил, времени, денег потрачено — и всё зря? До какой мелкой мести опускаются те, кто должен служить образцом великодушия!
«Это известие показалось мне настолько невероятным, что я не обратил на него внимания, пока не увиделся в прошлую пятницу с г-ном Уилпером, который, подтвердив сообщение, добавил, что все держатели патентов (которых он повидал) в силу этой прокламации чрезвычайно расстроены и не знают, что начать и что об этом думать, как поступить в столь необычном случае, — писал Вашингтон 3 апреля лорду Данмору. — Вот из-за чего я позволил себе обеспокоить Вашу светлость сим письмом, будучи убежден в Вашем желании услышать и намерении исправить всякую обоснованную причину для жалоб, поданных на Ваше рассмотрение. <…> Я уверен, что Вы как порядочный человек задеты оскорблением, нанесенным другим…»
У лорда Данмора в апреле были другие заботы: опасаясь, что одна из рот ополчения захватит пороховой склад в Уильямсберге, он велел пехотинцам с британской шхуны «Магдалена» вывезти со склада 15 бочонков с порохом и переправить на военный корабль, стоявший на якоре в Норфолке, — якобы для подавления бунта рабов, поклявшись вернуть потом порох обратно, если это потребуется для защиты колонии. Когда разъяренные патриоты уже собирались захватить дворец губернатора, Вашингтон призвал их сохранять спокойствие и посоветовал пяти отдельным ротам, перешедшим к тому времени под его командование, не выступать на Уильямсберг. 24-летний плантатор Джеймс Мэдисон усмотрел в этом малодушие: он считал, что Вашингтон боится гражданской войны, которая непременно нанесет ущерб его частной собственности. Но Вашингтону было сорок три, и он прекрасно понимал, что британский слон одним ленивым движением ноги растопчет американскую моську. «Было известно, что ресурсы Великобритании практически неисчерпаемы, ее корабли покрывают океан, ее войска пожинают лавры во всех концах света… Нужны были деньги, нерв войны», — отмечал он. Но у колонистов имелось нечто более ценное: неукротимая решимость, сознание своей правоты и вера в то, что Бог на их стороне.
ЕГО ПРЕВОСХОДИТЕЛЬСТВО
Четырнадцатого апреля 1775 года генерал Гейдж получил от госсекретаря графа Дартмута приказ разоружить мятежников, прятавших оружие в Конкорде (Массачусетс), и арестовать лидеров бунтовщиков — Сэмюэла Адамса и Джона Хэнкока[20] (оба скрывались в соседнем Лексингтоне). Чтобы не вызывать волнений, Гейдж не стал издавать письменного приказа об аресте, а подполковнику Смиту, посланному в Конкорд, велел удерживать солдат от грабежа и уничтожения частной собственности.
Но разведка милиционных сил сработала четко: доктор Джозеф Уоррен, председатель Провинциального конгресса Массачусетса, поручил серебряных дел мастеру Полу Ревиру, активному деятелю «сопротивления», немедленно отправиться из Бостона в Конкорд и предупредить о выступлении регулярных войск.
В ночь на 18 апреля Ревир пересек на весельной лодке Чарлз-Ривер, проскользнув мимо стоявшего на якоре военного корабля «Сомерсет», благополучно прибыл в Чарлзтаун и поскакал в Лексингтон, избегая встреч с британскими патрулями и стучась почти в каждый дом на дороге. Четыре десятка других гонцов помчались на север. Около полуночи Ревир был в Лексингтоне; полчаса спустя из Бостона прибыл кожевник Уильям Доус — еще один посланец Уоррена. Они вместе предупредили Адамса и Хэнкока. Те решили, что силы, выдвинувшиеся из Бостона, слишком велики для ареста двух человек, их истинная цель — Конкорд. Во все ближайшие города были посланы нарочные, а Ревир и Доус помчались дальше в Конкорд, захватив с собой доктора Сэмюэла Прескотта.
В Линкольне их перехватил британский патруль, но Прескотту удалось перемахнуть на лошади через забор и скрыться в лесу; он единственный добрался до цели, потому что Доус, тоже сбежавший, упал с лошади и расшибся. Ревира принялись допрашивать, но тут сработала система оповещения, взятая колонистами на вооружение еще со времен войны с индейцами: звонили в колокола, били в барабаны, стреляли из ружей, трубили в трубы — ополченцев призывали браться за оружие. Патрульные решили отпустить пленника, узнав от него, что значит весь этот шум. Британский отряд еще грузился на лодки в Кембридже под Бостоном, а на 40 километров в округе все уже знали о его приближении.
На рассвете 19 апреля 700 британских солдат наткнулись у Лексингтона на небольшой отряд добровольцев. Грянули выстрелы; восемь колонистов были убиты, десять ранены; британцы, потерявшие только одну лошадь, двинулись вперед. Но в Конкорде, у Северного моста, их со всех сторон атаковали вооруженные фермеры — минитмены, которые метко стреляли, прячась за деревьями и заборами. Три королевские роты потеряли убитыми и ранеными 273 человека, колонисты — 95. Британцы отступили к Бостону; их преследовали ополченцы, нанося тяжелый урон. Только благодаря присланному подкреплению и стремительному продвижению разбитый отряд смог добраться до Чарлзтауна, под прикрытие своих кораблей, не был окружен и уничтожен.
Выстрелы в Конкорде, как поется в гимне, сложенном по этому случаю Ральфом Эмерсоном, «прогремели на весь мир». А по выражению Джона Адамса, после сражения при Лексингтоне пришлось отложить перо и взяться за меч.
Во всех колониях молодые люди надевали форму милиционных сил и упражнялись в ружейных приемах. Вашингтон зарылся в военные трактаты, чтобы освежить свои познания о Марсовой науке. В Маунт-Вернон зачастили соседи-военные: плох тот солдат, кто не стремится стать генералом, а бывшие сослуживцы, некогда обойденные чинами, теперь горели желанием наверстать упущенное и ревниво присматривались к возможным конкурентам. Один раз Вашингтон обедал в обществе Чарлза Ли, другой — с девятнадцатилетним Генри Ли Третьим, только осенью выпущенным из Колледжа Нью-Джерси, начинавшим карьеру адвоката и мечтавшим о лаврах полководца. 48-летний Горацио Гейтс остался ночевать. Возможно, они вспоминали злосчастную кампанию Брэддока, в которой участвовали вместе. Правда, воспоминания Гейтса довольно быстро обрывались: он был тяжело ранен на берегах Мононгахилы. В дальнейшем ему доводилось принимать участие только в мелких стычках; чин майора был ему пожалован лишь потому, что именно он доставил в Англию весть о завоевании Мартиники в 1762 году. Для продвижения по службе в британской армии нужны были большие деньги или большие связи, поэтому Гейтс в 1769 году продал свой офицерский патент и приехал в Америку. Там он восстановил знакомство с Джорджем Вашингтоном и купил небольшую плантацию в Виргинии. Они даже были чем-то похожи: большой орлиный нос, длинные волосы, собранные в хвост, здоровый румянец на щеках, а главное — оба были охвачены жаждой действовать.
