Споры о стратегии шли и в стане англичан, но им, напротив, требовалась скорая и решительная победа. От блокады американских портов отказались сразу — это была непосильная задача даже для королевского флота. Группа офицеров ратовала за террор, но в Фалмуте и Норфолке такая тактика уже привела к обратному результату: вместо того чтобы покориться, американцы только озлобились и сплотились. Нет, наша задача — вернуть мятежников к покорности, опираясь на лоялистов. Братья Хоу хотели сделать Нью-Йорк британской цитаделью и базой для рейдов в атлантические порты, чтобы обеспечить сухопутным войскам большую подвижность и свободу передвижения. Главное — сохранить контроль над Гудзоном и отрезать Новую Англию от остальных колоний.

Как это уже бывало, в напряженной атмосфере ожидания неминуемой катастрофы Вашингтон искал эмоциональной разрядки, уносясь мыслями в Маунт-Вернон. Из письма Джеки Кастиса он знал, что британские военные корабли поднялись по Потомаку и спалили все дома, но предпочитал представлять себе свою усадьбу такой, какой ее оставил. Он четко помнил всё до последнего кустика и размышлял о том, какие деревья где посадить, рекомендуя Лунду Вашингтону раздобыть семена гледичии трехколючковой для живой изгороди. Боярышник или шиповник тоже подойдет, но лучше кедр или какое-нибудь вечнозеленое растение. Если какое-то растение не приживется, попробуем другое, но сажать изгородь уже давно пора, и не только с декоративной целью.

Через пару дней ему будет не до кедров…

К середине августа на рейде Нью-Йорка появилось еще 100 кораблей: они заходили в гавань целый день, с развевающимися флагами, под пушечный салют и приветственные крики. Кроме трех тысяч британских солдат, они привезли восемь тысяч наемников из Гессена. Все крыши домов были черны от народа, собравшегося поглазеть на редкое зрелище: у острова Статен выстроились почти 400 больших и малых судов, 73 военных корабля, включая восемь линейных, имевших по 50 пушек и более.

Экспедиционному корпусу в 32 тысячи человек (больше, чем всё население Филадельфии) противостояла Континентальная армия — 10,5 тысячи солдат, треть из которых были больны. В Нью-Йорк срочно направили ополчение, увеличив силы под командованием Вашингтона до двадцати трех тысяч человек, но по большей части это были зеленые юнцы, еще вчера торговавшие в лавках или работавшие на фермах и не имевшие ни малейшего представления о войне. Но были и отряды, действительно напоминающие армию. Самая маленькая колония — Делавэр — прислала самый большой батальон: 800 человек в красивых синих мундирах с красным кантом, белых жилетах, лосинах, белых шерстяных чулках и с новейшим оружием — английскими мушкетами. Батальон из Мэриленда под командованием генерала Уильяма Смолвуда состоял из зажиточных людей, вооруженных лучше прочих и броско смотревшихся в алых мундирах, отделанных кожей.

Но несмотря на то, что каждый день приходили новые подкрепления, солдаты массово дезертировали, а новые рекруты отказывались подписывать контракт: лето 1776 года выдалось на редкость урожайным, и рабочие руки требовались дома. «Всё это печально, однако это правда, — писал Вашингтон Хэнкоку. — Надеюсь на лучшее».

Разумеется, людей надо было подбодрить. «Мы должны решиться победить или умереть, — призывал Вашингтон в приказах по армии. — С этой решимостью, с благословения небес, мы непременно победим и добьемся успеха».

Чтобы помешать атакам с моря, он велел перекрыть конец каждой улицы баррикадой и затопить в устье протоки Ист-Ривер, между Баттери и Губернаторским островом, старые суда, чтобы препятствовать прохождению британских кораблей. От Нижнего Манхэттена до Бруклина вбили ряд свай.

Вашингтон не знал наверняка, где англичане нанесут удар, и опасался, что высадка на острове Лонг-Айленд может оказаться отвлекающим маневром перед полномасштабным штурмом Нью-Йорка. Скрепя сердце он решился нарушить главное военное правило, гласившее: нельзя разделять свои силы перед превосходящим по численности противником. Главнокомандующий поделил армию почти пополам, рассчитывая, что в зависимости от развития событий сможет перебросить людей на другую сторону Ист-Ривер.

Самые большие надежды Вашингтон возлагал на Грина, назначив его командующим американскими войсками на Лонг-Айленде. Но Грин, недавно переболевший желтухой, теперь страдал от «жестокой лихорадки». 20 августа он был почти при смерти. Вашингтону пришлось отправить его подлечиться на север города и заменить Салливаном — вспыльчивым ирландцем из Нью-Хэмпшира, сыном законтрактованного рабочего, получившим юридическое образование. Отдавая должное его преданности общему делу, Вашингтон отмечал его тщеславие и нездоровое стремление к популярности. Частями Салливана теперь командовал лорд Стерлинг, ранее заведовавший нью-йоркскими укреплениями, — 58-летний шотландец, претендовавший на графский титул своего отца. (До войны Вашингтон помог ему выпутаться из долгов: некогда богатый Стерлинг жил не по средствам и любил приложиться к бутылке, но был знатный храбрец.)

В среду 21 августа Вашингтон черкнул коротенькую записку Хэнкоку: всё в порядке, пока без перемен. Однако в тот же день он получил срочную депешу от генерала Уильяма Ливингстона, командовавшего ополчением из Нью-Джерси: лазутчик, посланный на остров Статен, только что вернулся с сообщением о том, что британцы готовятся к атаке — и на Лонг-Айленде, и выше по Гудзону. Скорее всего, атака начнется ночью. «Мы не заметили никаких существенных передвижений», — гласил ответ Вашингтона, написанный рукой Рида.

Ближе к ночи над Нью-Йорком разразилась страшная гроза. В семь часов вечера с запада пришла огромная грозовая туча, поминутно раздираемая молниями от края до края. Полил дождь. И вдруг грохнул гром, словно залп из тысячи пушек. В мгновение ока всё небо почернело, вспышки молний следовали одна за другой, раскаты грома не прекращались ни на миг. Туча висела над городом три часа, молнии походили на пламенеющие дротики, которые метала чья-то всесильная и жестокая рука. Несколько домов загорелись. Одной-единственной молнией убило десятерых солдат у форта Стерлинга. В Нью-Йорке один солдат, бежавший по улице, упал замертво — оглушенный, ослепший и онемевший. В другой части города погибли три офицера: их тела обуглились, а кончики шпаг и монеты в карманах оплавились.

На рассвете следующего дня небо было чистым и безоблачным, как будто ничего и не происходило. Свежий утренний ветерок донес к позициям американцев барабанную дробь: англичане высаживались на Лонг-Айленде, в бухте Грейвсенд.

Четыре тысячи солдат элитных войск генералов Клинтона и Корнуоллиса за три часа перебрались на плоскодонках с пяти кораблей на ровный, песчаный берег и закрепились там. Высадка прошла так, словно ее много раз репетировали. Пенсильванские стрелки к тому времени уже отступили, уведя с собой или перебив скот и спалив хлебные поля и фермы. Плотное облако дыма было видно даже из Нью-Йорка, за восемь миль.

Корабли всё прибывали. Пролив Нарроус заполнили девять десятков судов. Солдаты в ярко-красных мундирах, поблескивая на солнце начищенными штыками, волна за волной сходили на берег; гессенские гренадеры в синей униформе высадились в боевом порядке. Быстро разворачивалась артиллерия. После полудня, с последними частями, явились даже женщины, обслуживавшие армию.

Лоялисты сотнями шли приветствовать «освободителей», доставая из загашников припрятанные запасы. Гессенские солдаты были поражены видом садов, изобилующих яблоками, персиками и прочими фруктами; англичане — неприятно удивлены видом и обстановкой домов местных жителей, показавшихся им роскошными. Эти американцы разбогатели за счет империи, а еще чем-то недовольны! Не тратя времени на трогательные сцены, авангард под командованием Корнуоллиса продвинулся на шесть миль вглубь острова и стал лагерем у голландской деревушки Флатбуш, в трех милях от Гуанских высот.

В Нью-Йорке о высадке стало известно уже рано утром. «Сколько их?» — хотел прежде всего знать генерал. Разведка донесла: где-то восемь-девять тысяч. Так я и знал, подумал Вашингтон, это отвлекающий маневр, основные силы будут брошены на Манхэттен. Он перевел в Бруклин только десять батальонов, доведя американский контингент на Лонг-Айленде до шести тысяч человек.