Вашингтон отвел свою поредевшую армию на зимние квартиры в относительно безопасные, холмистые и лесистые окрестности деревушки Морристаун в Нью-Джерси, в 25 милях от Нью-Йорка. Оттуда он нападал на британские обозы, всячески донимая врага. Английские фуражиры, посланные из Нью-Йорка в Нью-Джерси, неизменно натыкались на отряды ополченцев, уводивших лошадей и скот в расположение американской армии, так что за каждую вязанку хвороста, клок сена или мешок овса приходилось сражаться.

Члены Конгресса, люди состоятельные и по большей части крупные землевладельцы, требовали, чтобы Вашингтон защитил их поместья, однако не спешили выделять деньги на армию. В частных беседах генерала уподобляли древнеримскому полководцу Квинту Фабию Максиму, прозванному Кунктатором (Медлителем), но он не обращал на это внимания: «Они далеко и думают, что надо только сказать: „Вперед! Быстрей!“ — и всё само сделается». А ведь его собственная армия, писал он 22 января Джеки Кастису, «сегодня здесь, а завтра ушла — без объяснения причин и даже не сказавшись». Любая случайность могла оказаться роковой: 8 января Вашингтон поблагодарил пенсильванский Совет безопасности, известивший его о грядущем солнечном затмении; непредупрежденные солдаты могли бы истолковать его как дурной «знак свыше».

Опасность грозила и со стороны местного населения, не всегда лояльного к патриотам. Главнокомандующий издал приказ, по которому обыватели, принесшие клятву верности англичанам, теперь должны были присягнуть Соединенным Штатам. Отказавшиеся это сделать были вольны перейти на сторону врага, забрав с собой пожитки, какие могли унести, но только сами, без семей. Это был сильный ход — Вашингтон прекрасно знал, что значит семья для доброго человека.

Он устроил свою ставку в бывшей таверне и жил там скудно и просто. Вашингтон, страшно соскучившийся по Марте, давно не получал вестей из дому. «Мои родные регулярно посылают мне с почтой одно-два письма, но доходят они крайне нерегулярно, что лишает меня утешения узнавать новости о домашних делах», — писал он Роберту Моррису 13 января. Но Марта, конечно, не могла приехать к нему в такую погоду; надо было подождать до весны.

Да и не место ей здесь. В лагере вновь началась эпидемия оспы; в госпитале четыре-пять больных умирали на одной и той же подстилке, прежде чем ее меняли. Встревоженный Вашингтон просил доктора Уильяма Шиппена прививать от оспы всех рекрутов, следующих в армию через Филадельфию.

Той зимой Вашингтон достиг значительных успехов в организации шпионской сети под своим личным руководством. Главная цель — Нью-Йорк; вскоре город был наводнен информаторами, смешавшимися с местными тори и выдававшими себя за людей, лояльных англичанам. Шпионам платили золотом, выжатым из Конгресса; драгоценные мешочки Вашингтон держал в своих вещах и берег как зеницу ока. Тактика применялась самая разная, включая дезинформацию и двойных агентов. Для передачи сведений они использовали книги — прятали донесения в их корешках, а с 1779 года писали их на полях или между строк обычных писем невидимыми чернилами, изобретенными врачом и химиком Джеймсом Джеймсом. Один из них однажды был пойман американцами как английский шпион. Вашингтон вовремя об этом узнал, и ценному агенту организовали побег. Другого шпиона, настоящего, пригласили на обед, и как бы случайно на глаза ему попались «секретные» бумаги, в которых численность Континентальной армии была сильно завышена. Уличенных английских лазутчиков отправляли исповедоваться к капеллану артиллеристов Александру Мак Уортеру, который должен был вызнать у них как можно больше, предлагая облегчить душу перед повешением.

Дельных офицеров по-прежнему было мало. В феврале Вашингтон получил письмо от Бенедикта Арнольда с просьбой об отставке — Конгресс обошел его при производстве в чины, не присвоив звания генерал-майора. Вашингтон отставку не принял и написал Конгрессу, пытаясь поправить дело: если раздавать чины по политическим мотивам, можно потерять как минимум двух-трех очень хороших командиров.

Сам он теперь сражался с кучей бумаг. С утра до вечера приходилось выслушивать просьбы и отвечать на письма соискателей различных должностей. Времени не хватало ни на что. Брату Сэмюэлу хотелось иметь его портрет, но позировать художнику было некогда: он вел огромную переписку с Конгрессом, властями разных штатов и прочими структурами. Джордж освоил «телеграфный стиль»: его письма были краткими, ясными и содержательными, без лишних слов. Большую часть этой работы он передоверил помощникам, однако всегда прочитывал написанное ими, правил черновики, добиваясь соответствия установленному им стандарту, так что в конце концов письма, составленные другими, перестали отличаться от его собственных. При этом Вашингтон остался педантом и аккуратистом: заставлял переписывать бумагу, если там была хоть одна помарка.

С 1 марта в штат помощников главнокомандующего был зачислен 22-летний артиллерист Александр Гамильтон, оказавшийся очень способным штабистом. В отличие от всех остальных членов свиты, он был незаконнорожденным и «пришлым» (родился на острове Невис, а юные годы провел на острове Санта-Крус), зато являлся таким же перфекционистом, как сам Вашингтон, и «думал и писал так же, как он». Гамильтон часто присутствовал на военных советах и был в курсе всех событий. Вашингтон, не обладавший способностью быстро принимать решения, использовал военные советы, чтобы рассмотреть вопрос со всех сторон и выбрать лучший из предложенных вариантов, а затем упорно воплощать его в жизнь. Критики он не боялся. «Я не умру, если услышу обвинения в действительных или мнимых ошибках», — сказал он как-то Джозефу Риду. Зато Гамильтон был нетерпим к человеческим слабостям и не умел сдерживать эмоций. Несмотря на всё свое обаяние, он был слишком горд и упрям. Вашингтона он глубоко уважал за храбрость, патриотизм и честность, но считал посредственным полководцем и придирчивым брюзгой.

Помощники генерала жили с ним под одной крышей. Писари работали в одной комнате, склонившись над небольшими деревянными столами, а главнокомандующий занимал небольшой кабинет рядом с ними. Утром он выходил полностью одетый, завтракал в их обществе, затем отбирал письма, требующие ответа, и сообщал, каким именно он должен быть. После этого устраивал смотр войскам и к полудню возвращался в штаб, к этому времени все письма должны были быть готовы. За обеденным столом собиралось до тридцати человек, сидевших по большей части на походных стульях. По возможности Вашингтон старался придать этим трапезам элегантность и аристократизм, как в былые времена в Маунт-Верноне: стол покрывали камчатной скатертью, раскладывали начищенные серебряные приборы с гербом Вашингтона, вино пили из серебряных кубков. Билли Ли в ливрее прислуживал хозяину. Один из адъютантов сидел рядом с Вашингтоном и помогал распределять еду и напитки. Трапезы длились часами, стол ломился от яств: подавали восемь — десять блюд из мяса и птицы с овощным гарниром, затем десерт — не меньше двух сладких пирогов и пудинг, а в завершение трапезы — яблоки и орехи. (В молодости Вашингтон любил за разговором щелкать орехи, но теперь был лишен этого удовольствия, так как часто страдал от воспаления десен.)

Главнокомандующему нравились стройные молодые люди, умевшие носить мундир и хорошо держаться в седле, как Гамильтон, Джон Лоренс или Тенч Тилгман. Он по-прежнему был убежден, что лучшие офицеры получаются из «джентльменов», и требовал, чтобы командиры без офицерских патентов носили шпаги для большего «авторитета». Вместе с тем офицеры должны служить примером для своих подчиненных; «офицер гордится тем, что разделяет труды и опасности, которым подвергаются его люди».

Из этих людей уже давно пора было сделать настоящую армию по английскому образцу. Ежедневно — смотры и учения. У каждой бригады — свой оркестр. Но прежде всего — чистота и опрятность. Генерал позаботился о том, чтобы в рацион солдат непременно входили овощи. Игральные карты и кости были строго запрещены. Поступить так же со спиртным было нельзя: ежедневная порция рома считалась «храбростью в бутылке»; однако Вашингтон пытался приучить солдат пить ром разбавленным и не весь сразу. Брани он не терпел; его передергивало, когда слышалась матерщина. Зато при каждом полку состоял капеллан, и генерал всегда лично присутствовал на богослужениях, переходя из полка в полк и личным примером поощряя солдат к исполнению долга истинного христианина.