— Это правильно, — одобрила Света. — Родители — это святое, пойди, позвони, конечно. Телефон где-то в районе дивана я в последний раз видела.

Я позвонил родителям, соврал, что заехал к университетским друзьям и не знаю еще, буду сегодня дома или нет. Отец резонно сказал, чтобы я поздно не шастал и, если есть возможность, то остался бы у друзей. Также он прочитал мне дежурную нотацию о вреде чрезмерного употребления спиртных напитков, и на этом мы распрощались.

— Есть иди, — позвала с кухни Света.

— Иду, — отозвался я.

Какое-то время мы ели в полном молчании. Света готовила вкусно. Тем более мясо я люблю в любом количестве, в любое время и практически с любым гарниром.

— Очень вкусно, — честно сказал я, когда моя тарелка опустела. — Спасибо большое.

Я подошел к Свете и поцеловал ее в щеку. Это у меня получилось так просто и естественно, что даже мне самому понравилось. Света удовлетворенно хмыкнула, проворчала что-то насчет отсутствия какой-то нужной для этого блюда приправы. Но сделала она это скорее для того, чтобы скрыть смущение. Ей была лестна моя похвала.

После позднего обеда или раннего ужина мы покурили и пошли в комнату. Света стала расспрашивать о моей жизни, о моих увлечениях, зашел разговор о литературе, и тут, видимо, долго сдерживаемую дамбу прорвало.

Надо мной часто посмеивались в университете, когда я подходил к преподавателям по литературе и весь перерыв задавал им вопросы. Многие думали, что я просто подлизываюсь, чтобы получить хорошую оценку на экзамене. Признаюсь, в этом есть доля правды. Ведь преподавателю приятно, когда студент интересуется его предметом. Предметом, которому он посвятил всю свою жизнь и за копейки каждый день выворачивает наизнанку душу перед зевающими, а нередко и страдающими с утра похмельем студентами.

Но мне было все интересно, все любопытно. Почему было несколько вариаций «Петра и Февронии Муромских», почему Толстой именно так завершил свой жизненный путь? Был ли Шекспир одним человеком или это псевдоним коллектива авторов? Мне было все интересно, все ново, но кроме преподавателей тема литературы в моем ближайшем окружении не интересовала больше никого.

Светлана, похоже, испытывала в университете те же проблемы, но было видно, что в своей нынешней среде она нашла тех, с кем можно было об этом поговорить. И мы говорили, часто смеялись над каким-нибудь удачным сравнением. Потом Светлана показала мне свою библиотеку и я, под честное слово обращаться с книгами аккуратно, взял у нее несколько книг в ущерб обязательной программе. У нее было очень много фантастики. Причем фантастики качественной, интересной, остроумной. И мне было это в новинку, поскольку кроме признанных авторов типа Стругацких, Брэдбери, или, скажем, Толкина, я тогда ничего не читал. Затем, когда тема литературы была на этот раз исчерпана, я решил возобновить тот странный разговор о магии, который мы начали в автобусе.

— Мы не договорили насчет магии, — начал я.

— Ну да… — Светлана пожала плечами. — Если хочешь, давай продолжим, только ты вроде как скептически к этому относишься.

— До той странной встречи на Каширском шоссе я и в существование Высших сил не очень-то верил. Я до сих пор склонен считать, что тот случай — это скорее всего моя защитная реакция на сильный стресс. Игры разума.

— Нет, — покачала головой Света. — В тебе и правда сейчас нет любви, а дальше будет еще хуже, но ты сам это выбрал.

— Что же, по-твоему, я превращусь в злодея, в Кая, которого заколдовала Снежная Королева?

— Нет, ты превратишься в чистого рационалиста, который будет думать о пользе и уместности того или иного поступка, о соразмерности вложенных сил и полученного результата. При этом ты не будешь ненавидеть людей. Ты не такой. Да ты и сейчас их не ненавидишь. Те люди, которые тебе сейчас не нравятся, просто перестают для тебя существовать. Ты общаешься с ними, улыбаешься им, даже делаешь для них что-то хорошее, но этих людей уже нет в твоем сердце и никогда больше не будет. Ты не из тех, кто легко прощает обиды. И это не особенности твоего нынешнего возраста, просто ты такой и все тут.

— Да, — я с удивлением посмотрел на Свету, — похоже, что я для тебя точно открытая книга.

— Именно, что открытая. — Света улыбнулась. — Но ты сам открыл ее для меня.

— Знаешь, — я задумался на секунду, — это очень похоже на «Божественную комедию» Данте.

— Почему? — Света удивленно подняла брови.

— В «Божественной комедии» Данте описывал себя. Он вошел в мир сакральный и, естественно, ему был нужен проводник. Знаешь, это давняя традиция, еще из волшебных сказок. Проводник по потустороннему миру, по царству мертвых. И таким проводником для Данте стал римский поэт Вергилий, пребывающий в лимбе.

— Хочешь сказать, что я для тебя некто вроде Вергилия?

— Видимо, так. Я это чувствую. Смотри, ты лучше меня разбираешься в литературе, наверняка, если мы начнем говорить о музыке, ты тоже покажешь мне тайные тропы, на которых я еще не был. И… — Я замялся.

— Что и? — Светлана хитро прищурилась, хоть я был уверен, что она прекрасно поняла, о чем я стеснялся сказать.

— Ну и магия, конечно же. — Я с облегчением вздохнул.

— Ты думал не о магии. — Светлана села ко мне поближе и взъерошила мне волосы. — Отнюдь не о магии. Хотя о ней тоже не мешало бы подумать. А что касается проводника, может, ты и прав. Тем более Вергилий был язычником, а Данте христианином.

— Хочешь сказать, что ты тоже язычница?

— Пожалуй, что да. Конечно, я не возношу молитвы богам, но мировоззрение у меня как у язычника. Ближнего я любить не собираюсь, око за око, зуб за зуб, как ты мне, так и я тебе. Подставишь щеку — сломают ребро.

— Да я так же, наверное, считаю, — ответил я.

— Пока ты еще не сформировал свою внутреннюю этику, но по всему видно, что христианство тебе ближе. Не зря же Белый Христос к тебе приходил.

— Почему белый?

— Так его скандинавы-язычники называли.

— Значит ты мой Вергилий. Что ж… — Я встал с дивана, принял позу, которая, по моему мнению, годилась для чтения «Божественной комедии», и начал:

Едва я прочитал наизусть этот отрывок, как тут же встретился с совершенно стеклянным взглядом Светланы. Она неподвижно сидела на диване, и ее глаза застыли, словно были нарисованными. Эти глаза смотрели на меня с таким ужасом и одновременно удивлением, что мне стало страшно. Я подскочил к Свете и стал тормошить ее за плечо.

— Светик, с тобой все хорошо? Я что-то не то сказал?

— Все нормально. — Света очнулась от оцепенения и посмотрел на меня. — Неважно, что ты говорил, важно, как ты это говорил и что в это вкладывал.

— Хочешь сказать, что я настолько выразительно прочитал два стиха «Божественной комедии», что тебя зацепило?

— Ты читал, используя магию, ты маг слова, теперь я знаю точно.

— Что это значит? — озадаченно спросил я, присаживаясь рядом с ней на диван. — Что ты почувствовала?

— Я почувствовала могильный холод. Знаешь, такое чувство бывает, когда входишь через кладбищенские ворота, видишь все эти плиты, кресты. Гадость… — Света поморщилась. — В этом я полностью поддерживаю язычников — тела надо сжигать, а прах развеивать по ветру.

— Не знаю, мне иногда кажется, что хоронить тело, которое уже покинула душа — это то же самое, что хоронить старую куртку, к примеру.

— А еще христианин! Разве ты не веришь в Страшный суд и Воскрешение мертвых?

— Для каждого будет свой суд, персональный. Во всяком случае, мне так кажется.