Саша мягко направляла меня, словно кормчий корабль, однако и сама своими ласками доставляла мне такое блаженство, какого я не испытывал, что уж тут греха таить, со своей обожаемой Яной.

Оказалось, что занятие сексом — это сложное искусство, и без должной подготовки тут не много-то навоюешь. Поэтому мой первый в жизни половой акт длился по моим подсчетам минуты две-три, не больше. После чего я испытал неописуемое чувство блаженства и сделал презерватив окончательно непригодным для дальнейшего использования.

После секса Саша поцеловала меня в макушку, потрепала по щеке и предложила попить чаю. При этом выглядела она так буднично, будто бы мы здесь не трахались с нею, а ходили в туалет курить. Видя некоторое мое замешательство, она ободряюще улыбнулась и сказала мне:

— Все когда-нибудь бывает в первый раз. Хотя для первого раза очень даже ничего. Я, честно признаюсь, думала, что ты кончишь, когда я буду делать тебе минет. А ты вон какой молодец. Ты найди себе какую-нибудь тетку одинокую, лет под тридцать, пусть она тебя всему научит. Так многие делают. Я забыла, тебе чай с сахаром?

— Без, — ответил я, по-прежнему пребывая в некотором замешательстве от происшедшего.

— Да расслабься, ты молодчина, теперь ты настоящий мужчина, — сказала Саша.

Я смотрел на нее и теперь она не казалось мне ни такой завлекательной, ни тем более сверхсексуальной обольстительной красавицей. Это была обычная полноватая девица, каких на улицах нашего города встречается очень много. Вообще, после секса я почувствовал какое-то внутреннее опустошение, будто бы настроил не один компьютер, а штук десять, причем подряд. Мне очень хотелось поскорее отсюда уйти и, как это ни странно, есть.

— Андрюш, ты только подумай, ты мужчиной стал. Самым нормальным что ни на есть мужиком. Причем, — она провела руками по своим пухлым грудям, — не с такой уж и некрасивой женщиной.

— Ну да, — вяло ответил я. — Ну да.

— Что, представлял себе это все по-другому? Мягкий полумрак, свечи. Все такое.

— Да, нет, — я пожал плечами. — Я просто раньше думал, что секс — это по любви, это таинство.

— Насчет таинства ты прав, это действительно как обряд, обряд посвящения в мужчины, но насчет любви я не согласна. Так никогда не было, пойми. Никогда. Да и где вообще эта твоя любовь? Ее нет. Знаешь, разве эти страшные, некрасивые училки, разве они любят своих мужей-алкоголиков? Разве эти мужики любят их? Ты знаешь вообще, какой у нас процент разводов?

— Большой, видимо, — сказал я, отхлебывая из чашки уже успевший остыть чай.

— Не просто большой, а катастрофически большой. И ты знаешь, раньше он не был таким большим только потому, что до революции это был вообще сложный процесс, а в Советском Союзе это было клеймо, похуже того, что ставили в средние века на ворах и шлюхах. Вот и жили, вот и терпели в тряпочку. В советское время было все так же. И наркотики были, конечно, не так массово как сейчас, но были, и пьянки поголовно, целыми деревнями. Просто сейчас это так явно видно, потому что уже нет смысла скрываться, за это никто не накажет. Ведь наказывали раньше не тех, кто так делал, а тех, кто это показывал общественности. Вот в чем проблема, я думаю.

— Может… Не знаю, — сказал я. — Но ведь грань морали все равно стерлась, размылась, ее больше нет. И это сделали мы, журналисты, телевизионщики. В одной программе мы льем слезы о найденных родственниках, а в другой без жалости препарируем чью-то судьбу.

— Тогда почему ты пошел на журфак? Неужто ты хочешь это все изменить, сделать журналистику лучше?

— Нет, — я покачал головой. — Мне просто интересно, смогу ли я остаться в этой клоаке человеком. Нет, не святым, не праведником, по канонам религии, просто обычным, нормальным, порядочным человеком.

— И как сам думаешь? Сможешь?

— Думаю, что да! Но боюсь только, что мне будет тяжело, очень тяжело. И под конец моей жизни этой самой порядочности и человечности останется во мне очень, очень немного.

— Ты классный парень, Андрюха. — Она подошла ко мне и поцеловала меня в нос. Просто так, по-детски, немного игриво. Она была психологом и почувствовала, что именно это мне сейчас было надо, а не какой-нибудь французский навороченный засос.

— Будут проблемы с компом, звони, — сказал я, записывая на бумажке свой домашний телефон, при этом отчетливо осознавая, что она мне больше не позвонит никогда.

Саша долго оправляла одежду, расчесывала свою длинные волосы, заплетала их в косу. Потом мы зашли к директрисе, я отчитался о проделанной работе, похвалил компьютер, при этом, кстати, ничуть не покривив душой, и на этом распрощался и с этой школой, и с девственностью, и со многими своими комплексами, которые присущи слишком уж заумным молодым людям в восемнадцатилетнем возрасте.

Несмотря на усталость и некоторую опустошенность я даже не стал подъезжать на автобусе, а пошел домой пешком. Мне было надо очень многое обдумать, причем сделать это сразу, пока впечатления не потускнели, окончательно став одним из эпизодов моей, как я искренне надеюсь, долгой жизни.

Я думал над словами Саши, моей первой в жизни женщины, которая, кстати сказать, отнеслась к этому с должным вниманием, за что я ей благодарен до сих пор. Мы говорили о многом, но больше всего меня поразила мысль о том, что большинство семейных пар на самом деле живет без любви. Просто обоих супругов устраивает совместный секс, быт. Они понимают, что пора бы обзавестись семьей, затем года через два-три в свои законные права вступает привычка жить с этим человеком, каждый день его видеть. Затем они либо учатся терпеть некоторые неудобства совместного проживания, либо расходятся. Еще я думал о том, почему эти несчастные женщины терпят мужей-алкоголиков. И мне в голову пришла мысль о том, что лучше уж быть женой алкоголика, чем вообще одной. Если мужик худо-бедно, но приносит домой деньги, если он чаще просто засыпает, чем начинает ее бить, бить жестоко и цинично, зная, что она ему не ответит, то его можно терпеть, если, конечно, это происходит достаточно редко. А уж если раз в две недели, приняв не слишком много, он займется с ней сексом, невзирая на то, что на нее любой другой нормальный мужик не посмотрит — так это вообще замечательно.

Мне кажется, что чем человек старше становится, тем больше его лицо напоминает его внутренний мир. Я видел благородных, действительно красивых пожилых людей. Видел, но только на портретах на обратной стороне книг, где нередко публикуется краткая информация об авторе. Еще я таких людей редко, но все же встречаю на улице. Таких благородных, не путать с благообразными, стариков. Которые, не опускаясь по уши в клоаку жизни в эпоху больших политических перемен, сумели все-таки отвоевать себе место под солнцем и остаться в живых. Но таких мало.

И тогда я отчетливо понял, что теперь знаю разницу между тем, что значит заниматься сексом и заниматься любовью. К своему вящему ужасу, я начал понимать, что любви по сути нет. Она застыла где-то в вышине, в ярко-синем небосводе, она была в глазах того незнакомца в белом, имя которого я боюсь произносить даже про себя. И эта любовь была во мне. И она причиняла мне великую боль, муку и наслаждение, но теперь во мне рациональное победило эмоциональное, и я ужасом понял, что меня это устраивает.

Как ни крути, секс — штука очень приятная и гораздо лучше этого дурацкого пива и тем более водки. А еще я понял, что секс — это великое искусство, сродни литературе или музыке и ему надо учиться, здесь недостаточно иметь крепкое здоровье, нервы и быть страстным. Мне было нужно мастерство, мне как воздух было нужно мастерство в сексе, и тогда все женщины могли бы лечь к моим ногам, ну или почти все, если когда-нибудь я этого захочу. Но я так же отчетливо понял, что без любви не будет никогда ни нормальной семьи, ни детей. И не прав был мною так любимый Лев Николаевич Толстой. Не нужно сохранять во что бы то ни стало семью, идя ради этого на любые жертвы. На этой страшной поговорке «стерпится — слюбится» люди и построили свою цивилизацию лжи, подлости и абсолютного бесчестия, а теперь винят во всем кого угодно кроме самих же себя.