…Он ведь даже успел тогда подумать – надо остановить, слишком быстро, куда! Подумать успел, сказать не успел. Эх, Мальчик, как же это ты так. Не повезло? Да нет, пожалуй. Случайность. Случайности случаются… И ведь вынес он тогда своего Мальчика, живым вынес из этого короткого боя, но… двенадцать часов, и все закончилось. Для Мальчика – навсегда. Для Кира – на всю оставшуюся жизнь.

…Любви между ними, собственно, и не было, хотя изображать они ее научились замечательно, у окружающих сомнений не возникало. На самом деле была дружба, которая, наверное, лучше всякой любви. Для всех они двое были большими сволочами, надо признать, но друг для друга становились иными – это само собой сложилось еще в учебке, да так и осталось. Им было по двадцать лет, когда они познакомились – два звереныша, осиротевшие еще в детстве; два озлобившихся от неудач и потерь мальчишки. Единственные рауф в человеческой группе…

– Почему ты пошел в боевое? – спросил Мальчик в первый день их знакомства.

– Потому что у меня убили родителей, – неохотно ответил Кир. – И я это просто так не оставлю. А ты?

Мальчик едко ухмыльнулся.

– Мои сами погибли. А семья… В общем, меня того, типа что, бросили. И что-то мне совсем не хочется тебе трепать, где, когда и с кем.

Когда и с кем, он рассказал годом позже. Кир пообещал, что если встретит когда-нибудь семью Мальчика, то переломает всей этой так называемой семье шеи голыми руками. А чего, собственно, заслуживает семья, которая способна продать десятилетнего гермо в элитный человеческий бордель?

…Ни о каком спанье вместе, разумеется, и речи не было – Мальчик даже случайных прикосновений не выносил, впадал в дикую ярость. Он люто ненавидел все эти «гермовские штучки», для него мысли о сексе были не просто недопустимы, нет. Омерзительны. Кир его отлично понимал: мало кто, пройдя через подобное, захочет повторения – в любом виде.

Без тестов, однако, рауф к работе не допускали.

Они зарегистрировали брак, потом нашли какую-то престарелую тетку и сделали документы для Мальчика, о втором браке, по договору. Собственно, эта тетка и подсказала им, что можно сделать, чтобы и тесты были сданы, и в койке валяться не требовалось. Методика существовала уже очень давно, и для них двоих она была не просто выходом, нет – спасением.

Жизнь постепенно налаживалась. Тетке они прикупили, как и положено, небольшой дом, себе – квартиру, но бывали они в этой квартире самое частое раз в году. С карьерой тоже все обстояло неплохо, они потихоньку двигались вверх, впрочем, оба не особенно усердствовали – им и так было хорошо. Сказывалась многолетняя привычка жить только сегодняшним днем, а дальше будь что будет, как уж кривая вывезет.

…Они очень редко дарили что-то друг другу – тоже привычка, но как-то Мальчик признался, что один раз в жизни нюхал «Ауру», и вот это была вещь… Поговорили и вроде бы забыли, но у Кира в голове, видимо, что-то такое отложилось, и он начал собирать деньги – цена даже самой дешевой «Ауры» была запредельной. Копить приходилось потихоньку, чтобы Мальчик не понял, куда исчезают деньги с их общего счета; брал Кир, конечно, только из своих… Поэтому и копил двадцать лет, за десять, как он изначально рассчитывал, собрать нужную сумму не получилось. Нулевую «Ауру» он подарил Мальчику на годовщину регистрации их псевдобрака. Когда Мальчик увидел титановый кейс, в котором перевозили флаконы заказчикам, у него глаза вылезли на лоб.

– Опофигей, – сообщил он довольно ухмыляющемуся Киру. – Нулевка?

– А то.

– Ну, спасибо. Уважил.

«Аурой» он пользовался сорок лет. Понемногу, нечасто, но Кир видел – подарок оказался правильным, понравился. Мальчику он, конечно, ничего не говорил, но сам тихо радовался – да любой бы радовался, видя, что лучший друг доволен.

…Всего-то и осталось – этот вот флакон, который сейчас, как всегда, лежит в кармане, да крошечная металлическая пластинка с двумя личными кодами, которую они получили при регистрации брака. Ничего больше. За сто сорок лет кочевой жизни они не успели обзавестись имуществом. Может быть, и к лучшему…

Он ведь никогда не думал, что бывает такая тоска. Только после того, как Мальчика не стало, он понял. Себя понял. Что, оказывается, все эти годы любил свою «ехидную мразь» – и даже ни разу не признался в этом! Даже себе!.. А потом, через какое-то время, он понял нечто гораздо более страшное – тоска начала проходить, исчезать. Рана заживала, по крайней мере, у него хотя бы встала на место крыша, но вместе с тем пришло понимание, что такой скотине, как Кир Гревис, на этом свете явно не место.

…Мог спасти – и не спас.

…Мог предупредить – и не предупредил.

…Мог признаться, что любит – и даже рта не раскрыл.

…Мог уйти следом – и смалодушничал.

Предал.

Вина и осознание этой вины стали самым ужасным откровением в его жизни; откровением, с которым он ни с кем и никогда не смог бы поделиться. Да и не с кем было. Маска, которую он носил, не располагала к честности – глядя иногда в зеркало на свою улыбающуюся рожу, он жалел лишь об одном: что этот зеркальный Гревис, увы и ах, не сможет взять и разбить в кровавую кашу морду своему незеркальному двойнику.

– Когда ж ты сдохнешь, мразь проклятая, – прошептал Кир.

– Что? – повернулся к нему Ри.

– Стихотворение вспомнил. – Надо было как-то отвертеться. – Скрипач читал, когда мы были в Херсонесе.

– Какое? – поинтересовался Ри.

– Сейчас… как там было-то…

– А, помню, – покивал Ри. – Это стихи Ита. Плохие, я бы сказал. Но иногда он попадает в тему. Погоди-ка…

– Точно, – покивал Кир. – Рыжий это прочел, когда хоронили двоих пилотов, Ирина и Кайде. Семью.

– Вообще, перед делом про такие вещи лучше не говорить. – Ри покачал головой. – Ты же знаешь, наверное. Примета.

– Приметы для суеверных баб. – Кир отвернулся. – Я в них не верю и тебе не советую.

В приметы он на самом деле верил.

И еще как.

«…Позволь мне быть с тобой, солнышко, честным. Хотя бы один раз. Я не заслуживаю жизни – после того, что случилось. Да, ты тогда почти угадал. Меня переводили из одной локации в другую, когда начинали понимать: я на самом деле ищу смерти, и только смерти. Я предатель, который не сумел, не смог спасти того, кого любил, и следом вовремя уйти не смог тоже. А теперь я не хочу стать предателем дважды. Мало ли как повернется жизнь, вдруг произойдет что-то такое же, как тогда, и вдруг я снова предам, но уже тебя?

Сейчас я хочу исправить хотя бы одну свою ошибку. Пусть так, на бумажке. Мальчику я это сказать не успел, он так и умер, не узнав. Когда ты лежал без сознания, я больше всего боялся, что ты, как говорил Волк, действительно больше не придешь в себя и я не успею тебе про это сказать. Видишь, я хоть в чем-то исправился. Передай Психу, что он классный, почти такой же, как ты, и Берте передай, что она уникальный человек, я вообще не думал, что люди такими бывают. И это еще хуже, потому что предательств могло бы получиться уже три, а то и четыре.

Так вот, солнышко – я люблю тебя.

Прости меня за это, пожалуйста.

И ты, Псих, тоже прости. Не надо было нам встречаться.

Вы все слишком хорошие, чтобы это стало правдой».

– Мудак… – прошептал Скрипач. – О боже… Джесс, надо срочно связаться с Ри!