Мир включили.

Резко, ярко, разом.

Иту казалось, что все звуки, все запахи, все цвета солнечного летнего вечера, до этого момента отсутствовавшие, обрушились на него, как лавина – и он услышал, как на реке гудит теплоход, как звякает ложечка в стакане, которой кто-то тремя этажами выше размешивает чай, сидя на кухне, как перекликаются птицы, парящие где-то в вышине, над шпилем высотки, как стрекочет двигатель мотороллера в невидимом отсюда дворе, как разговаривают на повышенных тонах какие-то тетки у магазина на другой стороне реки.

Мир включили, и мысли, и сознание – включили тоже.

Кое-как он выбрался в коридор, и в сопровождении Кира прошел на балкон, не сообразив, что это, собственно, балкон Бертиной комнаты. Кир пытался поддерживать его под локоть, и это оказалось правильно, потому что Ита мотало из стороны в сторону, как пьяного. На балконе он тут же сполз по стене на пол, скорчился, уронил голову на руки. С ним происходило что-то, но он не понимал, что это такое, и что теперь делать. Он не мог даже заплакать, может быть, слезы и помогли бы, но вместо плача выходило что-то, больше похожее на нечленораздельный тихий стон.

– Псих, ты что? Что с тобой? – Кир сел на корточки рядом с Итом, с трудом отвел тому руки от лица. – Ну ты что? Волк же сказал, что он выживет, что ты…

– По… почему… почему… опять… За что с нами… вот так? – Ит вздрагивал на каждом слове, всхлипывал, дыхание у него становилось все чаще и чаще. – Что мы… сделали… Господи… Кир, что мы… сделали?..

– Тшшш, ну тихо, тихо, тихо, – бормотал Кир, – ну зачем ты? Успокойся, не надо… Ит, эй, ну ты чего?.. Ну хватит, хватит… Иди сюда…

Он тоже сел на пол и притянул Ита к себе, заставляя сесть рядом. Тот не сопротивлялся, мало того, обессиленно уткнулся Киру в плечо; все тело его содрогалось от беззвучного истерического плача. Он что-то неразборчиво говорил, но Кир мог различить только какие-то отдельные бессвязные слова.

– Было… как проклятые… нарочно, один раз… потом… нет… когда со мной… три года… сдохнуть хотел… когда… говорят, когда Бог любит… испытывает… не верил… с того самого дня… Фэб никогда бы не простил… не понимаю… Рыжий мой родной, за что?.. плакать… не умел… только тут… научился… и никто никогда… все сами… только Фэб… до последней минуты… Если бы Маден… котенок… Кир, прости… я тебя обидел… хочется выйти и заорать… ну кто-нибудь… ну пожалуйста… помогите… никогда, никогда… Рыжий… не надо… пожалуйста…

Кир успокаивающе гладил его по спине, чувствуя, как вздрагивают под ладонью острые лопатки. Гладил и думал: а ведь похоже, снова похоже… на него самого. Сорвался псих… Даже с метаморфозой тогда не сорвался, а теперь вот сорвался – и только богу известно, сколько с ними всего было до этого момента, и сколько раз он не срывался тогда, когда неплохо бы и сорваться. Чем помочь? Что сделать? Он закусил губу, наморщился – ну не может такого быть, что решения нет. Это же не так, как было с Мальчиком… Если не так, то выход вполне может быть.

Только его не видно.

На балкон вышел Волк, глянул Киру в глаза, осуждающе покачал головой.

– Отведи в комнату, снотворное сделаю, – приказал он. – Давай, Гревис, живенько, а то он тут сейчас себе гипервентиляцию еще организует, лечи его потом. Ит, хватит. На сегодня точно хватит.

– Что там? – спросил Кир.

– А что там может быть? – пожал плечами Волк. – Загнали через зонд полбанки детского питания, через полчаса вторые полбанки загоним. Легкие мне не нравятся, хрипы какие-то пошли… Кир, там ничего интересного, поверь мне. Сделай, пожалуйста, то, о чем я прошу – у меня нет времени заниматься еще и Итом. Нам его помощь может завтра понадобиться, поэтому сейчас надо сделать так, чтобы он выспался, а не впадал в истерику.

Кир кивнул.

– Хорошо, сейчас. Ты пока подготовь, что надо, я его приведу.

Волк вышел. Кир встал, помог подняться Иту. Тот едва держался на ногах, но шел все-таки сам, пусть и опираясь на Кира.

– Давай на кухню, на диван, – предложил Кир. – Пошли. Давай, давай. Хочешь, я тебя донесу?

– Не надо… что я, совсем, что ли?..

– Мне кажется, что совсем. Ложись, сейчас Волк подойдет.

– Кир, не нужно этого, правда… Я уже… собрался. Не нужно. Я справлюсь, поверь.

– Нужно, – строго сказал Кир. – Псих, если ты не поспишь хотя бы несколько часов, ты дашь дуба. Лучше от этого не будет никому.

– Когда… – Ит на секунду прикрыл глаза. – Когда его подстрелили, я не спал девять суток. Сейчас – всего семь… ничего страшного. Справлюсь.

– Верю, – покладисто кивнул Кир. – Подстрелили – это ты про шрам на спине?

Ит слабо кивнул. Усмехнулся.

– Знаешь, а я ведь не умел плакать… до того случая. – Он говорил еле слышно. – То есть плакал, но всего один раз… Хочешь поржать?

– Не понял.

– Я вообще плакал в этой жизни только… из-за него. И один раз из-за Фэба… когда Волк рассказал, что у него учился, ну тогда, ты видел…

– Ит, сядь.

– Хорошо. Пальцев на одной руке хватит, чтобы посчитать, сколько… Один раз в молодости, на секторальной станции, когда этот придурок Рыжий так подставился, что по частям потом собирали. Второй раз тут, на Терре-ноль, когда его подстрелили. Третий – когда Волк. И четвертый… ты сейчас видел… Кир, а ты умеешь плакать? Ты плакал когда-нибудь?

– Да, – кивнул Кир. – Раза три, наверное. Ложись, пожалуйста, я тебя очень прошу. Ит, тебе правда поспать надо.

Пришедший через несколько минут Волк церемониться не стал, равно как и вступать в разговоры. Быстро сделал укол, минуту посидел рядом, потом удовлетворенно кивнул, и принялся разбирать шприц.

– Я сейчас нужен? – спросил Кир.

– Нет, пожалуй. Я с ним пока что сам посижу, хочу понаблюдать.

– Все на самом деле настолько плохо? – Кир говорил спокойно, даже, пожалуй, излишне спокойно.

– Плохо, – кивнул Волк. – До завтра пусть полежит тут, если с легкими не будет получше, то попробуем отвезти ко мне в больницу. Гревис, ты пойми… вот нам с тобой это непривычно, а тут это, к сожалению, обычное дело. Шел человек по улице, хлобысть, и накрыло. И с концами. Я тебе говорил, чем я тут занимаюсь сейчас? Перевели они меня… черт-те… Ну, конечно, чего б не перевести, – он горько усмехнулся. – Толстопузов лечу. Оперирую, понимаешь ли, я все-таки получше, чем здешние. А для толстопузов тут, как ты догадываешься, не только пактовые лекарства и обслуживание предусмотрены.

– А для него ты можешь что-то достать? – спросил Кир с надеждой.

– Пока он дома лежит, не смогу. Будет в моем отделении, попробую что-нибудь надыбать, авось получится. Там все строго подотчетное, на каждого сильного мира сего отдельный заказ, и за всем следят так, что комар не пролетит.

– То есть препараты сюда все-таки попадают? – уточнил Кир.

– Конечно. С Орина, само собой. Все сюда попадает, Гревис. И препараты, и технологии. И с одной стороны, и с другой. Вот только я в жизни не поверю, что ты настолько наивен, чтобы об этом не догадаться.

– Я-то не наивен, но, понимаешь ли, я привык соблюдать закон, – Кир встал. – Ладно. Волк, я через пару часов вернусь. Может, чуть позже. Дела.

– Ну раз дела, значит, дела, – кивнул тот.

Кир вышел в коридор, и, уже по привычке, стараясь не шуметь, отправился в комнату. Неслышно приоткрыл дверь, заглянул внутрь. Роберта сидела рядом с кроватью на стуле и протирала Рыжему лицо сложенной в несколько раз влажной марлей. С минуту Кир смотрел на них, чувствуя какую-то новую, раньше ему незнакомую тяжелую и отчаянную внутреннюю боль, которую не объяснить словами и с которой, кажется, совершенно невозможно справиться. Что это?.. Почему?..

Берта отложила марлю, обернулась – их взгляды встретились.

Обреченность.

«Она смирилась, – понял Кир. – Она уже приняла это – все разом. И невозможность и бесполезность любой борьбы, и жизнь без просвета, и даже смерть, если смерть придет к ним». От этой скорбной покорности его передернуло, и в душе стала закипать злость.